— Поглядеть на тебя, так еще лучше ты провел время прошлой ночью, — бросил ему трибун, с удивлением глядя на спину и плечи Виридовикса, покрытые царапинами, оставленными, несомненно, женскими ногтями. Она, должно быть, разодрала его до крови, подумал Скаурус. Несколько глубоких царапин были еще красными.Виридовикс пригладил усы, с которых капала вода, и прежде чем вернуться к латыни, которую он все еще предпочитал видессианскому, произнес несколько фраз на своем родном языке.— Это была настоящая дикая кошка, поверь мне, — сообщил кельт, улыбаясь своим воспоминаниям. — Ты не видишь под волосами, но под конец она чуть не откусила мне ухо.— Которая же из них сделала это?Марк не мог представить, чтобы хоть одна из подруг кельта проявила подобную ярость. Все три казались слишком спокойными для таких вспышек страсти.— Это не они, — ответил Виридовикс, отлично понимая вопрос и не уклоняясь от ответа; он явно был не прочь похвастаться своими любовными успехами. — Они хорошие девчонки, не могу отрицать, но бывает, что и сахар надоедает. А эта новая женщина, уф! Она худущая, дикая и бесстыдная, как волчица во время случки.— Рад, что ты нашел подходящую, — улыбнулся Скаурус, подумав, что Виридовикс, скорее всего, присоединит свою новую подругу к прежним.— Ага. Как раз такую я и искал, — радостно согласился кельт. — С того момента, как она положила глаз на меня там, на туманном берегу, я знал, что будет совсем нетрудно заманить ее под одеяло.— Тем лучше для… — начал было трибун и в ужасе остановился, поняв смысл сказанного Виридовиксом. Он повел по сторонам глазами, проверяя, не слушает ли их кто-нибудь, прежде чем сообразил, что они говорят по-латыни. — Ты хочешь сказать, что задираешь юбку Комитте Рангаве?— Верно, да не совсем. Она сама задирает свою юбку, я тут ни при чем. Смею тебя заверить — такой жадной до любви девки мне еще тут не попадалось.— Ты что, с ума сошел, парень? Ты проводишь время с любовницей Императора, вместо того чтобы тискать шлюх по тавернам?— Ну и что с того? Она подходит кельтскому вождю больше, чем эти грязные девки, — гордо ответил Виридовикс. — Кроме того, если Туризин не желает, чтобы я развлекался с его дамой, пусть сделает так, чтобы она захотела спать с ним самим и не искала утешений на стороне.— Неужели из-за этой потаскухи ты готов рисковать своей головой? Ведь он в конце концов узнает кукушку по ее перьям.Виридовикс хмыкнул: слова трибуна не убедили его, он остался при своем мнении. Кельт привык жить днем сегодняшним, не слишком задумываясь о том, что будет завтра. Он снова запел веселую песню о любви, и несколько видессиан присоединились к нему. Марк подумал о том, что лучше всего было бы утопить Виридовикса в бассейне прямо сейчас и тем избавить себя и других от многих неприятностей в грядущем.
11 — Куда ты дел свитки с налогами из Кибистры, Пандхелис? — спросил секретаря Скаурус.Тот порылся в бумагах и с сожалением развел руками. Пробормотав ругательство, Марк встал из-за стола и направился к Пикридиосу Гуделесу, чтобы узнать, не у него ли находится нужный документ.Толстый чиновник поднял голову от свитков и кивнул вошедшему в кабинет трибуну. С тех пор, как трибун стал инспектировать работу чиновников, они с Гуделесом старались не слишком мешать друг другу.— Какие трудности возникли у вас сегодня? — спросил он.Гуделес добросовестно поискал потерянную бумагу. Не обнаружив искомого, чиновник раздраженно нахмурился и позвал двух клерков, велев посмотреть, нет ли документа в соседних кабинетах. Клерки вернулись с пустыми руками. Раздражение Гуделеса усилилось.— Мышка унесла, — хмуро пошутил он.— Ты, вероятно, и подбил ее на это, — ответил Марк.Когда римлянин только приступил к работе, порученной ему Императором, Гуделес проверил его, прислав целую кучу ничего не значащих бумажек. Трибун вернул их, не сказав ни слова, и взамен получил нечто похожее на настоящее сотрудничество. Он подумал, не была ли история с этим свитком другой, более хитрой ловушкой, но Гуделес казался и в самом деле озадаченным.— Этого документа, скорее всего, у нас не было, — сказал он медленно и почесал аккуратно подстриженную бородку. — Он, вероятно, находится в архивах, в здании на Средней улице. Вообще-то, его там быть не должно, он слишком свежий, но кто знает? В любом случае, у меня его нет.— Ну что ж, попробую поискать там. Не худо поработать ногами и размяться после бесконечного сидения на одном месте. Спасибо за совет, Гуделес.Тот вяло махнул рукой. Странный человек этот Гуделес, подумал трибун, он выглядел и действовал как настоящий чиновник, и в то же время он обладал достаточным мужеством и силой воли, чтобы, встретившись лицом к лицу с Туризином, отстаивать свои убеждения. М-да, похоже только в пьесах у людей простые и однозначные характеры.Флаги, свисающие из окон дворцового комплекса, были влажными и тяжелыми, а газоны вокруг серыми и грязными. Снег уже почти растаял, солнце начинало припекать по-весеннему. Трибун с сомнением посмотрел на небо. Такие дни уже случались, обещая, казалось бы, близкое потепление, но вскоре снова начинались морозы и снегопады. Впрочем, на этот раз, похоже, весна и правда не за горами.Трибун прекрасно знал, как его встретят в имперском архиве, и не обманулся в своих ожиданиях. Чиновники гоняли его от одной горы пыльных свитков к другой, пока он не начал ненавидеть самый запах хранилища. Но нигде не было и следа нужного ему документа. Самые свежие свитки были трех-четырехлетней давности. Остальные еще более старые — один из документов упоминал о Намдалене как о части Империи, хотя выцветшие чернила и архаичный язык сделали текст почти неудобочитаемым. Когда он показал старинный свиток секретарю, сидевшему в комнате, тот равнодушно пожал плечами:— Что же еще может быть в архиве, кроме старых документов? — Чиновника шокировала сама мысль, что кто-то мог надеяться найти здесь свежие документы.— Я обошел все три этажа этого здания, — сказал Скаурус, теряя терпение, но все еще пытаясь держать себя в руках — Есть ли еще место, где могла затеряться проклятая бумага?— Полагаю, что она может находиться в подвале, — ответил секретарь, всем своим видом показывая, что там ее, скорее всего, быть не может. — Это место, куда складывают что попало, и найти там можно все что угодно. Это возле тюрьмы.— Попробую посмотреть там.— Возьмите с собой лампу, — посоветовал секретарь, — и держите наготове меч. Внизу много крыс, их никто не травит и они могут оказаться очень агрессивными.— Замечательно, — пробормотал трибун Он знал, что в одном из казенных зданий находится тюрьма, но понятия не имел, что под тюрьмой помещался архивный подвал.Скаурус проверил лампу и долил в нее масла. Предосторожность оказалась не лишней: спустившись на один лестничный марш, он оказался в кромешной тьме. Дневной свет не проникал сюда, а металлические держатели, с воткнутыми в них чадящими факелами были укреплены на стенах слишком далеко друг от друга. Грубые каменные глыбы, из которых была сложена тюрьма, покрылись толстым слоем сажи, которую не счищали десятилетиями.Шагая по извилистому коридору, Скаурус едва не столкнулся с тюремщиками, разносившими по камерам обед. Два ленивых стражника толкали по камням скрипучую тележку, еще двое с утомленными от безделья лицами раздавали миски с дурно пахнущей рыбой, ломти хлеба и глиняные корчаги с водой. Еда была отвратительной, но заключенным, жадно сгрудившимся у окошек, выбирать не приходилось. Один из них, попробовав вонючую похлебку, скорчил выразительную гримасу и проворчал:— Ты опять мыл в ней ноги!— Давно уже собирался это сделать, — ответил стражник равнодушно.Трибун попросил разрешения пройти в подвальные архивы, миновал длинный ряд тюремных камер и оказался у маленькой двери, над которой, как и над многими другими дверями и воротами имперских зданий, висело изображение Императора. Скаурус удивленно посмотрел на чеканку круглое лицо, короткая бородка. Кто же это? Он поднял лампу повыше и прочитал надпись: «Фос да благословит и защитит Автократора Стробилоса Сфранцеза». Прошло уже больше пяти лет с тех пор, как Стробилос не был Императором.Ступив на нижнюю ступеньку лестницы, Марк понял, что нужной бумаги ему тут не найти, даже если бы она здесь и была. Маленькая глиняная лампа плохо освещала дорогу, но света было достаточно, чтобы он мог разглядеть громоздящиеся друг на друга ящики, забитые документами. Некоторые из них были опрокинуты, а содержимое их, покрытое плесенью, грудами валялось на полу. В воздухе висел стойкий запах сырости и гнили.Огонек лампы дрогнул. Скаурус почувствовал, как екнуло у него в груди. Ничего хуже и придумать нельзя, как потеряться в этой страшной зловонной дыре, одному и без света, в кромешной тьме. Хотя нет, он был тут не совсем один — лампа снова вспыхнула и дрожащий огонек отразился в десятках горящих глаз, следивших за трибуном. Некоторые из них, беспокойно подумал Марк, были уже не похожи на глаза нормальных людей. Он медленно отступил и, закрыв за собой скрипучую дверь, задвинул засов.Стробилос равнодушно смотрел на Марка со стены. Даже придворный художник не сумел придать его лицу величавость. Бывший император напоминал не то базарного торговца, не то мелкого жулика.Верхний этаж тюрьмы с чадящими у камер факелами казался чуть ли не уютным по сравнению с жутким подвалом. Стражники продолжали толкать свои тележки: пока что они раздали еду только в шесть или семь камер. Движения их были отработаны почти до автоматизма: миска похлебки налево, краюха хлеба направо, по кувшину с водой в обе стороны, и тележка скрипнула, процедура повторяется.— Эй ты! — крикнул кто-то из ближайшей камеры. — Да, ты, чужеземец!Марк хотел уже продолжать свой путь — он был уверен, что здесь с ним никто не заговорит, — но повторный возглас остановил его. Он с любопытством огляделся и не сразу узнал Тарона Леймокера в ветхой одежде заключенного. Бывший адмирал здорово исхудал, а его волосы и борода превратились в грязную и всклокоченную гриву. Месяцы, проведенные в полумраке, лишили его знаменитого морского загара, но когда Скаурус подошел ближе, то увидел, что Леймокер по-прежнему подтянут, как и полагалось моряку. Камера была аккуратной и, насколько это возможно, чистой. Если уж на то пошло, она была чище, чем лестница и коридор.— Что тебе нужно от меня, Леймокер? — спросил трибун не слишком дружелюбно. Человек, стоящий за ржавой решеткой, чуть не убил его в морском сражении и был брошен сюда за попытку убить Императора, которого поддерживал римлянин.— Я хочу, чтобы ты передал Гаврасу мою просьбу, если сможешь, — сказал адмирал. Он просил, но его глубокий хриплый голос каким-то образом превратил эту просьбу в подобие команды.Марк промолчал, и Леймокер, прочитав на его лице колебания, продолжал:— Я не такой идиот, чтобы попросить его выпустить меня на свободу. Я знаю, что это невозможно. Но передай ему, чужеземец, что он держит за решеткой невинного человека. Клянусь Фосом и его лучезарным светом, надеждой на рай и страхом перед адским льдом Скотоса, клянусь прахом моих родителей и памятью предков — я невиновен. — Он очертил знак солнца на груди и хрипло повторил: — Он держит в неволе невиновного человека!Заключенный из соседней камеры, тощий человек с узким и хитрым лицом, сладенько ухмыльнулся Скаурусу:— Ага, мы все тут невинные! — Его смешок превратил это слово в грязную насмешку.Римлянин заколебался. Леймокер был грязен и бос, но говорил все так же уверенно и был убежден в своей правоте. Как и в первую их встречу, он показался Марку не способным на предательство, и слова его не были похожи на ложь. Они встретились глазами, и трибун первым отвел взгляд.Тележка с едой скрежеща покатилась дальше.— Я попробую что-нибудь сделать, — сказал Марк.Леймокер кивнул и прижал правую руку к сердцу — имперский салют старшему по званию. Если это было актерской игрой, подумал Скаурус, то она заслуживала награды.Он стал жалеть о своем обещании, еще прежде чем вернулся во дворец. Словно без этого у него не было причин для головной боли… А теперь ему предстоит убедить Гавраса в том, что тот допустил ошибку. Туризин не доверял своим советникам, больше, чем Маврикиос, и имел на то веские причины. Трибун боялся даже подумать о том, что произойдет, если император узнает о его намерении дезертировать вместе с намдалени… Можно, правда, попробовать действовать через Алипию Гавру, это умерит подозрение Туризина, так как просьба будет исходить от двух человек. По крайней мере, это позволит трибуну узнать, что думает принцесса об экс-адмирале, и лучше судить о Леймокере. Возможно, она даже знает, где находится этот проклятый налоговый документ, подумал Марк.Мизизиос, прислужник-евнух, ушел, неслышно касаясь сандалиями мозаичного пола. Маленький дворец этот служил личными покоями императорской семье, и пол и стены его были богато украшены слоновой костью и красным деревом.— Да, конечно, впусти его, — услышал Скаурус голос принцессы.Мизизиос поклонился и повернул серебряную ручку двери, открывая ее перед Скаурусом. Евнух последовал было за трибуном в комнату, но Алипия знаком приказала ему удалиться.— Дай нам поговорить наедине, — приказала принцесса и, увидев, что тот заколебался, добавила: — Иди, иди, моя честь в полной безопасности.В ее голосе горечи не меньше, чем властности, подумал Марк. Алипия, впрочем, была достаточно приветлива и, предложив римлянину стул, угостила его пирожными, булочками и бокалом вина.— Благодарю, Ваше Высочество, и прошу извинить за то, что я вторгся к вам без предупреждения.Марк с удовольствием откусил от булочки. Она была начинена изюмом и орехами, приправами куда более приятными, чем те, которыми нашпиговал гуся хозяин таверны. Этот жареный гусь все еще отзывался недоброй памятью в его желудке.— Мой дядя сказал вам, что все, связанное с чиновничьими делами, должно иметь для вас первостепенное значение, не так ли? — сказала Алипия, слегка приподняв брови.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54