Но вслед за девочкой на пороге появилась не жена, а мать Хромова. И не было в ней той гордой печали, что так поразила Николая во время их первой беседы. Теперь к нему вошло горе. Лицо женщины потемнело, проступили новые глубокие морщины, плечи опустились, и вся она словно сгорбилась. Но глаза, ясные, светлые, будто промылись и горели ровным, затаенным светом.
– Здравствуйте, – сказала она и, не ожидая ответа, заговорила неожиданно звонким, помолодевшим голосом: – Пришла посоветоваться, как жить дальше…
– Здравствуйте, – засуетился Николай. – Садитесь. Чаю вот только не могу предложить.
– Обойдемся. Мне теперь важно знать, сколько моим охламонам дадут, чтобы свою жизнь… спланировать. – Она махнула темной, сухой рукой. – Да свою еще б кое-как спланировала, обошлась бы… А только теперь вот этот огонек планировать нужно. – Она кивнула на прислонившуюся к ней девочку.
– Что случилось, Любовь Петровна?
– Сразу или, может, по порядку, если не очень заняты?
– Давайте по порядку.
– Пошли мы с Ивановой женой передачу отнести. Ну, пока стояли, пока то, пока сё, а народ, что передачи носит, все как есть законы знает и что чем кончается – тем более. Она послушала и упала духом. Еще и передачу у нас не приняли, а она уж шепчет: «Нет, уж теперь все. Его посадили, а теперь меня таскать начнут». Это у нее бзик такой – как чуть какая неприятность, так и в вой: «Ой, таскать начнут». Буфетчица она у него – тоже понять можно. Работа сложная, денежная… «Стой, говорю, спокойнее, еще ничего не известно, вон и люди говорят, еще как суд посмотрит. А если и получат что, так все с собой возьмут, нам с тобой не оставят». Приняли наши передачи и посмеялись над нами: три кормильца на отсидке. Она – в слезы: «Вот так теперь везде будет. Нигде покоя не найдешь. Ах, зачем я с ним связывалась! Ах, зачем не развязалась!» И так мне, на нее глядя, нехорошо стало, что я и скажи: «Так развязаться никогда не поздно». – «Ах, у меня ребенок, а кому я с девчонкой нужна». – «А ты, говорю, отдай мне внучку, а сама, раз так рассуждаешь, новую жизнь устраивай». Говорю так, а саму аж трясет, ведь должна же она понять, куда ее тянет. Ведь горе у нас. Настоящее горе! А она посмотрела на меня серьезно и произнесла страшные слова: «Надо подумать»…
Любовь Петровна примолкла, обняла внучку и выпрямилась, словно расправилась.
– Ну, надумала через день… «Мы, говорит, со своими родными обсудили все и решили, что вы предлагаете правильно: ему все равно пропадать, а мне нужно новую жизнь строить – я еще молодая. Я, конечно, дочке буду помогать, продуктов, может, когда подкину, да и вам, как мы решили, это к лучшему: все-таки забота. Отвлекает». Добрая такая. Заботливая. Из Вадимовой компании.
Ну ладно… Внучку я взяла, барахлишко ее приняла и говорю: «Спасибо за твою большую заботу, тем более что решила ты правильно: трудно тебе воспитывать будет, трудно…» Она так и расцвела: «Ах, говорит, и вы так думаете. А я, признаться, побаивалась». – «А чего, отвечаю, побаиваться? Жизнь надо строить решительно. Побаиваться ее нечего. Она наша, жизнь. Не чужая. Вот за чужую и в самом деле бояться нужно». – «Я, говорит, все узнала: оказывается, сам факт заключения является исключительным поводом для развода – никто не осудит, и я об этом так и написала Ване. Он поймет, он вообще-то добрый. И умный». Вот тут меня и ударило. «И что ж, спрашиваю, отослала ли письмо?» – «Отослала, – отвечает. – Сами говорите, что жизнь нужно делать решительно».
Прожили мы с внучкой ночь, утром я на свою старую работу сходила – берут обратно с дорогой душой. Пенсионер нынче в цене и, я бы сказала, в моде. Так что прожить я теперь проживу и без ее продуктов и еще своим охламонам на посылки хватит. А пришла я к вам вот зачем. Нельзя ли то письмо Ване не передавать?
Нет, вы меня не перебивайте. А то собьюсь. Я вот своим старшим о нашем горе ничего не писала; все, пишу, в порядке, всем довольна…
– А у вас еще старшие есть?
– А как же? Что ж я, только охламонов нарожала? Два сына и две дочери есть еще. Все в разных городах, все живут хорошо. Ну, те при отце воспитывались. А эти – послевоенные. Этих я, видать, упустила. Вот за то сама и казниться должна. Моя беда, мой и ответ. Так вот что я вам скажу: Ваня в войну родился, как только муж на фронт ушел, рос он, как я говорила, слабеньким. И этот ему новый удар совсем ни к чему. Наказать, раз заслужил, – наказывайте. Тут я слова не скажу. Горе оно и есть горе. Но ведь и пожалеть человека нужно. А каково ему второй удар, да еще в тюрьме, принимать? Честно скажите, сможете то письмо не допустить или не сможете?
– Не получит он письма, – твердо сказал Грошев. – А помощи вам никакой не нужно, Любовь Петровна? Вы ведь за советом пришли…
– Чем вы поможете? Горе мое разделить вы не сможете, да я его и не дам делить – сама вынесу. Об деньгах не беспокоюсь – заработаю. А совет вот какой мне нужен, законов ведь я не знаю. Как-то так жизнь прожила, что законы эти мне вроде бы и не к чему были… Вот отдала она мне внучку, а она вся в Ваню – тихонькая, ласковая, – и вдруг она опять решит возвернуть? Это ж и мне, и Ване, и внучке снова сердце рвать. Нет, вы сейчас мне не отвечайте. Вы подумайте. Я к вам на той неделе приду. Я во вторую смену договорилась. Сменщица, я с ней лет тридцать проработала, в первую пока походит. А потом и в садик девочку устрою. Обещали. Вот утречком я и зайду. Вы мне тогда и обскажите. А то мне все враз и не обдумать, и не запомнить.
Пока Любовь Петровна говорила, Николай думал о Хромове, о деле и чуть было не спросил: «А что, если Ивана выпустят? Он с нового горя беды не наделает?» Но не спросил. Нельзя давать необоснованную надежду, нельзя рвать больные сердца.
Хромова поднялась неожиданно легко, молодо, степенно попрощалась и, как занятой человек, сообщила:
– Пойду на своих характеристики добывать – добрые люди посоветовали. Может, и поможет… Только по моей натуре эти характеристики ни к чему. Натворил – получай, а потом думай.
Она ушла, маленькая, сутуловатая, но не сломленная, а как бы обретшая второе дыхание. Вероятно, вот потому и выиграна минувшая война, что миллионы таких людей в горе нашли подспудные силы и вынесли невыносимое.
Ах, Любовь Петровна, Любовь Петровна, горе ты материнское! Обо всем мы думаем, когда что-нибудь затеваем, а вот о матерях…
Грошев встал, подошел к окну и долго вспоминал свою мать – полную, страдающую одышкой, а все равно вечно занятую и деятельную… На них, на матерях, видно, и держится белый свет, да не все это понимают. И то чаще через чужое горе.

19

Его раздумья прервал телефонный звонок. Звонила секретарша: вызывал Ивонин.
Он казался озабоченным и, как всегда, когда какое-нибудь дело осложнялось, очень деятельным.
– Ты что такой задумчивый? Что-нибудь новенькое?
– Почти, – грустно усмехнулся Николай и рассказал историю Ивана Хромова.
– Что ж раздумывать? Нужно взять подписку о невыезде и выпустить. Он, кажется, впутался в эту историю по глупости, суд учтет, разберется и, скорее всего, даст условно. – Ивонин задумался и вздохнул. – Вот возимся со всякой шушерой, и кажутся они страшнее страшного для нашего общества. А такие, как хромовская жена? А? Они, в сущности, пострашнее. И попробуй придерись – все аккуратненько, все по закону.
Он походил по кабинету, закурил.
– Ну, довольно лирики. А факты таковы: только что позвонили из Н. Тихомиров действительно купил машину в комиссионном магазине. Она конфискована у человека, осужденного за покушение на убийство при попытке ограбления.
– О-о! Вот даже как разворачиваются дела!
Ивонин словно не слушал Грошева, продолжал чеканить слова:
– Человек этот, некто Волосов, в свое время служил в одной части с Тихомировым.
– Надо немедленно обыскать машину Тихомирова.
– Надо бы, но… Тихомиров вместе с группой автотуристов уехал за границу.
– Задержать.
– И это возможно. Но есть и другие подробности. Племянница жены Камынина ушла из магазина по собственному желанию. Мотив? Переход с вечернего на дневное отделение того самого института, в котором учится сын профессора. Как реагировали на это папа и сын? Положительно. Сын подал заявление в загс, а папа предоставил ему и его невесте машину для путешествия. И они благополучно отбыли вместе с Тихомировым. Мало этого. После того как ты побеседовал с Камыниным, он разыскал Тихомирова, они долго о чем-то разговаривали. Такова ситуация. Серьезна ли она? И да и нет. Возможно, что все это лишь неприятные совпадения. Почему бы профессорскому сыну не жениться на красивой девушке, да еще к тому же студентке его же института? Почему бы Камынину не встретиться с Тихомировым? Ведь они оба автомобилисты. И так далее и тому подобное. Ну, а если это не совпадения?
– Во всяком случае, их слишком много, чтобы они не встревожили.
– В том-то и дело. Тебе нужно немедленно выехать вслед за туристской группой.
– Может, лучше вылететь?
– Нет. Я уже послал телеграмму старшему туристской группы, что ты тоже включен в эту группу и догонишь ее на дневке.
– А… а на чем же я поеду?
– Машина начальства на приколе. Документы оформляются. Дадим шофера.
– И я сразу превращусь из автотуриста в обыкновенное начальство.
– Мм… Пожалуй. Но ведь расстояние! А тебе нужно быть свежим и крепким.
– Когда выезжать?
– Сегодня же.
– Ничего. Выдюжу.
Ивонин испытующе посмотрел на Николая – спортивная фигура, крепкий подбородок, карие, твердые глаза.
– Ну, гляди… Ведь прежде чем явиться в группу, тебе предстоит проехать в Н. и ознакомиться с делом Волосова, а если представится возможность, осторожно проверить Тихомирова. Именно осторожно, не роняя ни малейшей тени на его имя.
– Да, но группа…
– Дал телеграмму. На месте тебе помогут оперативники.
– Присмотрят за интересующими нас людьми?
– Нет. Они их не знают, да и пока что им знать не нужно – все еще достаточно шатко. А вводить в курс дела новых людей – значит рисковать. Они могут неправильно понять задачу, увлечься и или вспугнуть, или нанести людям ненужную травму. Они просто присмотрят за всей группой и, если обнаружатся отклонения от нормы, будут в курсе.
– Понятно.
– Значит, задача вырисовалась такая. Главное – машина Тихомирова. Не он сам, а машина, то, что она может возить даже вопреки желанию своего владельца. Продумать, попробовать установить. Все остальное зависит от этого…
– Как держать связь?
– Обычным порядком. Все. Получай документы и принимай машину.

20

Все было ясно и понятно до тех пор, пока дело не коснулось хозяйственников. Кассирша ушла, да и денег у нее, кажется, не было: нужно было еще получать их в банке; ключ от гаража находился у завхоза, а он, естественно, уехал по делам, и когда вернется – никто не знал. Хорошо, хоть канцелярия сработала точно и документы поспели в срок.
Однако ему повезло: на доске, на которую уборщицы вешали ключи от дверей служебных кабинетов, висел и ключ от гаража. А ключи от машины предусмотрительный шофер оставил в замке зажигания. Николай поступил именно так, как учили. Открыл капот, проверил уровень масла, заглянул в радиатор, потом сел за руль и включил зажигание. Стартер не работал. Было так тихо, что он услышал тиканье собственных часов. А вот электрические часы молчали. Молчал и сигнал: заботливый шофер перед уходом в отпуск отсоединил аккумулятор.
Потому, что он сразу понял шофера, вернулась уверенность в себе и спокойная расчетливость. Он вывел машину, запер гараж и пошел в библиотеку. Карты показывали до Н. тысячу с лишним километров. На «Волге» пятнадцать-шестнадцать часов хода. Прибавить снижение скорости и, значит, потерю времени в населенных пунктах. В иных не разрешается двигаться быстрее тридцати километров.
Правила движения есть правила… Приплюсовать время на заправку горючим: в пятницу и субботу легковых машин будет очень много. Поесть нужно… Получается не менее двадцати часов. Значит, в Н. раньше второй половины дня не приедешь.
Можно, конечно, увеличить путевую скорость, но машина незнакомая, непривычная. Наконец, двадцать часов за рулем, да без привычки, – не высидишь. Значит, на половине дороги нужно поспать. Иначе, даже если и нагонишь время, на месте много не наработаешь. Свалишься от усталости.
Николай телеграфировал в Н.: «Приеду завтра вечером прошу оставить дело дежурному».
Ждать кассира он не стал, сел в машину и поехал в сберкассу, где снял свой слишком медленно растущий вклад. Дома переоделся, налил в термос горячего кофе и уложил в багажник вещи.

21

Первое время Николай вел машину осторожно, даже слишком осторожно, привыкая к ней и испытывая и себя и ее. Машина оказалась покорной. Она чутко слушалась не только руля, но и малейшего нажатия на педаль дроссельной заслонки, или, как проще и, может быть, правильней говорят шоферы, «нажатия на газ».
Пригородное шоссе легло ровным росчерком между ярко-зеленых, вошедших в силу лесов. Стрелка спидометра перевалила середину и стала клониться вправо, к сотне… Ветер усилился, посвистывая в ветровичке. Машина чуть присела, словно готовясь к прыжку. После сотни километров ветер уже не свистел, а подвывал, и Николай сбросил газ. Скоростью он владел. Значит, на больших трассах сумеет выгадать несколько часов.
Вечерняя дорога оказалась пустынной, мотор тянул отлично. Свистел ветер в ветровичках, стучали камешки по крыльям, и километровые столбы легко проскакивали мимо. Утром шоссе заполнилось машинами. Николай свернул в лесок, поспал несколько часов и после обеда уже держал в руках дело Волосова.
Поначалу это дело не показалось Грошеву ни особенно сложным, ни загадочным. Оно сводилось к тому, что гражданин Волосов А. М., 54 лет, несудимый, одинокий, беспартийный, инвалид войны второй группы и одновременно завхоз артели «Труд», весной подъехал на собственной автомашине «Волга» к новому овчарнику совхоза «Балтийская звезда» с целью похищения овцы. В это время его заметил сторож фермы гражданин Петрявичкаус Н. П. Волосов вступил со сторожем в борьбу и нанес ему охотничьим ножом тяжелые ранения в область сердца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11