Сам Дамон был человеком серьезным и прагматичным, редко находил время для условностей и недолюбливал празднества, однако ценность таких балов оспаривать было невозможно. Монастыри представляли собою независимое государство, однако страна эта не имела границ, и анклавы ее имелись во всех ведомых землях. На этой, самой нейтральной из нейтральных территорий, посланцы всех правительств цивилизованного мира могли встречаться, не следуя протоколу и забыв о спорах и привилегиях.
Вот, кстати, пример перед глазами: пьяноватый посол Липке травит анекдоты своему пакуланскому коллеге, с проспиртованным дружелюбием опираясь на его плечо, невзирая на продолжающуюся каперскую войну между Пакили и империей Липке. Среди танцующих разносился хохот облаченного в расшитую золотом медвежью шкуру джел’Хана Корского, которого Майя, графиня Каарн, заставила исполнить особенно изящный пируэт. Обычно бесстрастное лицо Дамона скривилось в мрачноватой, но довольной усмешке; пожалуй, и не узнаешь, сколько войн, убийств, дипломатических конфликтов всех мастей предотвратили такие вот балы.
Он не стремился к своему нынешнему посту, не радовался ему – но работа есть работа, и Дамон был доволен, что справляется с ней.
Сквозь смех и грохот музыки с трудом пробивались злые голоса. Дамон прислушался – похоже, что кричали в Привратном зале, а не в танцевальном, за дверями в три человеческих роста высотой, да так громко, что посол испугался, что может пролиться кровь. Впрочем, за безопасность посольства отвечали не простые монахи, а настоящие ветераны, мастера рукопашного боя, способные остановить любую драку, не искалечив и не оскорбив излишне ее участников, так что Дамон не стал тревожиться попусту – покуда мелодия вальса не рассыпалась глухой какофонией и не смолкла.
Рядом с дирижером стоял, отчаянно размахивая руками, незнакомый тип в синей с золотом ливрее Глаз Божьих. Танцующие застыли в тишине, ожидая развития событий.
Сквозь толпу пробился послушник в белом и, нервно поклонившись Дамону, выдохнул так громко, что слова далеко разнеслись по стихшему залу:
– Господин Дамон… патриарх, он… Глаза, Серые Коты, они арестовали Херна, и Дженто, и… и… и вице-посла т’Пассе !
Дамона скрутило леденящей судорогой. На мгновение ему отказали и язык, и тело…
Зал взорвался гулом. Послы и посланцы все стран сбивались в группки, будто перепуганные олени. Оркестр грянул наконец имперский гимн «Царь царей», и стоило первым аккордам прорезать шум голосов, как распахнулись тяжелые двери и в зал хлынул поток облаченных в серую кожу суровых воинов. За бойцами в сером следовало с дюжину рыцарей-гвардейцев в церемониальных кроваво-красных доспехах, окружавших тесную кучку Глаз Божьих.
А среди них ковыляла невысокая фигурка в темной рясе. Патриарх Анханы.
Дамона отпустил паралич.
– Мальчик, вызови ко мне в кабинет мастера Доссайна. Скажи, пусть свяжется по Артанскому зеркалу с Советом Братьев, передаст, что мы атакованы и посольство захвачено имперскими войсками.
Послушник заколебался.
– Я не понимаю! Как мог даже патриарх осмелиться…
– Тебе не положено понимать, – отрезал Дамон. – Тебе положено подчиняться. Когда мастер-почтарь отправит сообщение, пусть отсоединит зеркало и спрячет, дабы глаза мирян не узрели его. Марш!
Мальчишка бросился прочь, точно ошпаренная крыса.
Серые Коты пронизали толпу, держа наготове мечи, одним своим видом убеждая, что мудрей всего сейчас будет молча выждать, и наблюдать, и молиться, чтобы патриарх явился не по твою душу.
Дамон по очереди перегянулся с несколькими монахами, уже расчистившими для него дорогу в толпе. Посол махнул рукой тут же смолкшим оркестрантам и шагнул вперед, чтобы в наступившей полной тишине встретить взгляд патриарха Анханы.
Ростом патриарх был несколько ниже среднего. Бледное лицо избороздили тревожные морщины. Дамон по опыту знал, что владыка проводит не меньше двенадцати часов в сутки в трудах на благо Империи – и эти двенадцать часов сплошь и рядом растягиваются в двадцать. Волосы, выбившиеся из-под черной бархатной ермолки, были того же невнятного серо-коричневого оттенка, что и глаза, взиравшие на Дамона с тем же невыразительным бесстрастием, как в те дни, когда нынешний патриарх был еще Ответственным за общественный порядок.
Это было еще до успения Ма’элКота. В хаосе, последовавшем за преображением императора, герцог Тоа-Сителл не только захватил власть, угрозами заставив дворянство подтвердить его титул имперского сенешаля, но, укрепившись на новом посту, провозгласил элКотанство государственной религией, а себя сделал первым патриархом церкви Возлюбленных Детей Ма’элКота.
Действуя исключительно от имени божественного Ма’элКота, патриарх сосредоточил в своих руках даже большую власть, чем когда-то сам император. Дамон про себя полагал, что Тоа-Сителл, бывший герцог, а ныне сенешаль и патриарх, был опаснейшим из живущих на свете людей.
– Ваше сияние, – проговорил посол холодно и корректно. Преклонять колена или хотя бы сгибать гордую шею перед пришельцем он не стал; в пределах посольских стен он был полноправным владыкой и не должен был склоняться перед захватчиком. – Полагаю, вашему возмутительному вторжению найдется объяснение. Вторжение ваших солдат на мою землю и задержание под угрозой насилия монастырских подданных составляют повод для начала войны.
Тоа-Сителл только поджал едва заметно губы.
– Вы не первый государь, – подобравшись, заметил Дамон многозначительно и резко, – обманувший себя мыслью, будто у него достанет сил отнять суверенитет у Монастырей.
– Я должен извиниться перед вами, – вкрадчиво отозвался патриарх. – Никто не пострадал. Кроме того, Империя не имела намерения нанести оскорбление Монастырям. Империя не вторгалась на ваши земли. Империя не нападает. Задержанные будут освобождены, как только мы сможем подтвердить, что они действительно подданные Монастырей, а не преступники и террористы, обвиняемые в тягчайшем преступлении против Империи – богохульстве. Наша позиция будет детально изложена в наших формальных извинениях, которые мы принесем Совету Братьев. Не продолжить ли нам дискуссию в вашем кабинете, ваше превосходительство?
– Возможно, ваше сияние может сейчас, в присутствии всех собравшихся, – мрачно оборвал его Дамон, – объяснить, каким образом мой первый заместитель мог оказаться кем-то, кроме как подданным Монастырей?
Патриарх даже не оглянулся на затаившую дыхание, ловящую каждое слово толпу.
– Женщина, именующая себя т’Пассе с холма Нарнен, – невозмутимо ответил он, – связана с кейнистами и, более того, сама выражала политические взгляды, равнозначные открытому кейнизму.
Эти слова вызвали в молчаливой толпе изумленные вздохи, негодующие шепотки: «Какая, однако, наглость, будь он хоть трижды патриарх!» – недоверчиво-возмущенные взгляды, брошенные на патриарха и на его стражу.
Лицо Дамона оставалось бесстрастным, скрывая гнев, обращенный равно на помощницу посла с ее нелепым идеализмом и на него самого – за то, что по доброте душевной не выбил из нее дурь вовремя.
– Это было бы весьма печально, однако ничего преступного я здесь не вижу. Сколько мне известно, кейнизм сам по себе не составляет государственной измены.
– Это говорит только о том, – отозвался патриарх с тем педантизмом, который переходит в скрытую насмешку, – как мало вам известно.
Слова долго, долго падали в тишину.
– От сего дня, кануна дня Святого Берна, да будет известно всем: нет покоя для врагов господних. Предатели и террористы не смогут прятаться за дипломатическими условностями. Когда дело касается блага Возлюбленных Детей Ма’элКота, даже наше всем ведомое уважение перед Монастырями должно уступить. Суверенитет Монастырей принадлежит миру; власть Ма’элКота дана от вечности. Нет бога, кроме Ма’элКота!
Патриарх, рыцари-гвардейцы и Серые Коты разом ударили себя в грудь кулаками, будто вгоняя кинжал между ребрами, и протянули ладони вперед, словно предлагая своему господу кровь из сердца, – символ своей веры.
Коротко кивнув Дамону, Тоа-Сителл поковылял прочь, к двери, ведущей во внутренние помещения посольства. На ходу он слегка прихрамывал – давала о себе знать изувеченная нога.
– У тебя в кабинете, Дамон, – пробормотал он, проходя мимо посла. – Сейчас же.
Четверо гвардейцев последовали за ним.
На протяжении нескончаемых секунд Дамон стоял недвижно, обуреваемый раздумьями. Потом взял себя в руки настолько, чтобы объявить негромко, но с особенной ясностью, так что услышал весь зал:
– Этот спор касается лишь Империи и Монастырей и между ними будет разрешен. Пусть он не испортит вам праздника.
Повинуясь взмаху его руки, оркестр заиграл веселенькую плясовую. Не глянув, станет ли кто-нибудь танцевать, Дамон двинулся вслед за патриархом.
Выходя из зала, он подал знак шестерым охранникам. Все шестеро – эзотерики, каждый – мастер боя, способный справиться с противником в доспехах. Дамон не питал иллюзий, что он сам или его посольство способны выдержать столкновение с военной мощью Империи, но он твердо решил, что и патриарх такого столкновения пережить не должен. Если дело не удастся решить миром, оно решится кровью.

5

Тоа-Сителл со вздохом опустил измученное тело в объятия массивного кресла за огромным исцарапанным письменным столом в посольском кабинете. Одной рукой патриарх растирал перебитое колено, другой придерживал рюмку лучшего тиннаранского бренди, которое нашел в ящике стола. Сделав щедрый глоток благоуханной жидкости, он глянул на Дамона и слегка склонил голову к плечу, что заменяло ему улыбку.
– Точно не присоединишься?
Исполняющий обязанности посла ответил ему немигающим взглядом.
Тоа-Сителл вздохнул.
– Да расслабься, Дамон. Извини, что устроил этот спектакль в зале. Это было всего лишь представление – байка, которая разойдется далеко за пределы Империи еще до выходных, как я и рассчитывал. А я тем временем отпущу твоих людей, и церковь выплатит любые репарации, какие только затребует Совет. Пойдет? Я оправдаю твоих подручных и представлю письменные извинения за нанесенные посольству обиды – с тем добавлением, что, окажись твои ребята взаправду кейнистами, их ждало бы то же имперское правосудие, что и любых врагов господних. Но это мелочи. Выпей со мной.
Дамон тяжело вздохнул, покачав головой, однако покорно шагнул к столу, вытащил бокал и плеснул себе на три пальца корского самогона из кактусов.
– Не могу предсказать, что ответит тебе Совет, – пробормотал он, – но для репараций мы всегда открыты. Братья хотят войны не больше, чем Империя.
Тоа-Сителл одобрительно кивнул, указав рюмкой на обстановку кабинета: дорогой гарнитур хрупкой резной мебели в том легком, воздушном стиле, что отличал последние работы мастеров Анханы.
– Вижу, ты так и не сменил мебель после Крила.
Дамон пожал плечами.
– Я всего лишь исполняющий обязанности посла. У меня нет полномочий что-то менять.
– М-м-м, да, тебе никто не доверяет, правда? Ни одна из фракций в Совете не в силах протолкнуть на этот пост своего прохиндея, так что ты остаешься на своем месте: единственный честный человек во всем дипломатическом корпусе Монастырей. – Тоа-Сителл фыркнул при одной мысли о честном после. – Я всегда тобой восхищался, знаешь?
Дружелюбный тон сделал свое дело: напряжение стекало с лица Дамона. Посол медленно опустился на обитую изумительно расшитой парчой кушетку. Он был все так же осторожен, но это можно стерпеть, если Дамон не наделает с перепугу глупостей – например, не прикажет тем монашкам наброситься на гвардейцев под дверями. В голове у патриарха промелькнуло, что облегчение в душе посла мешается с разочарованием: Дамон явно метил в благородные мученики.
– Честность – невеликая добродетель, – устало заметил Дамон, отхлебнув самогона. – Я говорю правду, потому что такова моя природа. Я не склонен ко лжи. Это как цвет моих волос или рост: не добро и не зло. Просто… так есть.
– М-м… поступай в согласии с собой, так? – пробормотал Тоа-Сителл. – Ты говоришь почти как кейнист.
Дамон хмыкнул и покачал головой.
– Я политикой не занимаюсь.
– Они, если им верить, тоже. Они у нас философы.
Дамон поджал губы.
– Лучше объясни, зачем ты явился. Вряд ли для того, чтобы обсудить тонкости кейнистской догмы.
– Вот тут ты ошибаешься, друг мой, – ответил Тоа-Сителл. Он осушил рюмку и, прежде чем продолжить, налил себе еще. – Завтра праздник Святого Берна. Через три месяца Успение, Дамон. Седьмой ежегодный праздник Успения, волею Ма’элКота.
Он поднял рюмку, оглянувшись на маленький элКотанский алтарик в углу кабинета, словно предлагая богу тост.
– Это будет важнейший день моего патриаршества. Есть среди наиболее легковерных Возлюбленных Детей такие, что верят, будто сам Ма’элКот вернется к нам в этот день.
Дамон кивнул.
– Слышал такую байку.
– Это всего лишь сказка, – продолжал Тоа-Сителл. – Возвышенный Ма’элКот не вернется во плоти. Он всевышен, всеприсущ и всемогущ. Он не нуждается в физическом теле. Но Империя, с другой стороны… Империя нуждается в безупречно проведенном празднике Успения. Понимаешь? Это ключевой символ доктрины элКотанского превосходства. – Не выпуская из рук рюмки, он машинально предложил алтарю кровь своего сердца.
– Начинаю догадываться, – промолвил Дамон. – Ты полагаешь, что кейнисты попытаются нарушить ход торжества?
– Без сомнения, – устало отозвался Тоа-Сителл. – Как иначе? Такой возможности упускать нельзя. Нарушить ход празднества – невеликий труд, но выставить имперскую церковь слабой и непредусмотрительной – значит поставить под угрозу само существование Империи.
Он снова осушил рюмку, твердо пообещав себе, что это последняя. Он так устал, что даже от нескольких глотков бренди начинала кружиться голова. Стены сжимались вокруг него, и воздух густел, не давая вздохнуть.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17