Ее фантазия мгновенно подсовывала нужные аргументы.
Соня залилась клюквенным морсом той же кондиции, каким заливался Вася. И сомневающейся походкой отправилась за статьей. Пока она отсутствовала, Анастасия Петровна, взглядом испросив Васиного разрешения, пригласила Катю "как-нибудь заходить".
-- С Александром Степановичем заходите. И с мамой. Она все такая же... очаровательная?
Вопрос прозвучал тихо и грустно: члены Васиного семейства внешним очарованием похвастаться не могли. "Так вот, где-нибудь на Севере, в непогоду, -- подумала Катя, -- произносят: "А на юге сейчас тепло!"
Соня, вобрав длинную, как у отца, шею в плечи, принесла тетрадь выгоревшего бледно-зеленого цвета.
"Как дружили в "Могучей кучке", -- пробежала глазами Катя.
-- Мы это напечатаем, -- сказала она. Будто школьный журнал издавался печатным способом.
3
-- Пришла беда -- отворяй ворота! -- пробормотал самому себе Александр Степанович, входя в калитку, поскольку "отворить ворота" он бы не смог, если б даже и захотел: их в дачном заборе не было.
Юлия Александровна задержалась на работе. И он пригласил Катю в наизусть заученную ими прогулку, о которой говорил.
-- Это не путешествие по местам моей боевой славы, но, я бы сказал, путешествие по местам Васиной верности.
В рецензиях на малининские научные труды неизменно подчеркивалось, что они посвящены нравственной теме и проникают в нее глубоко.
-- Я не водолаз, чтобы глубоко проникать! -- сердился Александр Степанович. -- Если проникаю по-своему, уже предостаточно.
Но главным образом его раздражала первая часть похвалы. Он был уверен, что никакой "темы нравственности" не существует, ибо нравственность всеобъемлюща.
-- Неужели можно вообразить, что тот, кто безнравственно ведет себя под крышей родного дома, по отношению, допустим, к матери, будет высоконравственным в заводском цехе, на сельском поле или на поле боя?
Каждого педагога Александр Степанович считал проповедником. Но лишь в том случае, если сам он жил и поступал согласно своим воспитательным проповедям.
Вася Кульков, по убеждению Александра Степановича, жил и поступал именно так. Катя страстно разделяла это убеждение дедушки.
-- Воспевать верность, неразрывность дружеских уз -- почтеннейшее занятие. Но подкрепить эти воспевания собственными поступками -- еще более почтенное и более трудное! -- в очередной раз сказал Александр Степанович внучке, когда они через сосняк брели тем самым памятным путем на поляну, окруженную березами, искусно сочетавшими гигантский рост с женственностью и изяществом.
"Прошло шесть лет, а все то же самое, -- подумала Катя. -- Там, где иглы, я слышу, как дедушка дышит, а там, где листья, он дышит нормально".
Катя знала, сколь ценит дедушка давние спасательные действия Васи, и могла бы блаженно поддакивать, если бы не ощущала все, что он говорил, предисловием к чему-то тревожному. Хваля Васю, дедушка мысленно его кому-то противопоставлял.
-- Что-нибудь случилось? -- спросила она.
Александр Степанович считал, что юную душу не следует убаюкивать: "К встречам с хорошими людьми наших питомцев готовить не надо (здесь само собой все будет в порядке!), а вот к встречам с плохими -- необходимо!"
Обманывать детей Александр Степанович не умел. И поэтому сказал внучке:
-- Написали, что мама не может работать в институте, где я проректор.
-- Кто написал?
-- Если бы знать... Наше с мамой педагогическое содружество обозвали семейственностью. И Васю еще приплели: одна, дескать, компания.
-- В чем же вас... обвиняют?
-- В семейственности, -- повторил дедушка.
Катя слегка успокоилась. Ей казалось: ничто, происходящее от слова "семья", не может служить обвинением.
Александр Степанович беседовал с внучкой обо всем, что ему не давало покоя. И теоретически обосновывал это.
-- Тысячу раз прав Макаренко! -- восклицал он на научных советах и конференциях. -- Особенность разговора с детьми -- в литературе ли, в реальной ли жизни -- состоит не в том, о чем говорится, а в том, как говорится. То есть, по мысли Антона Семеновича, ребенок способен понять все, абсолютно все. Но чтобы он разобрался в сложных проблемах бытия нашего, форма разговора -- это самое как! -- должна быть особой. Кто владеет такой формой, тот и есть воспитатель!
-- Только не превращай Катю в подопытного кролика, -- предупреждала Юлия Александровна. -- Не экспериментируй на родном человеке. Не испытывай на ней свои педагогические теории.
-- Наоборот, я сам выгляжу кроликом, -- отвечал Александр Степанович. -- Она через меня познает сложности и несуразности взрослого духовного организма.
"Ребенка мало любить -- его надо уважать" -- это было одним из основных педагогических убеждений Александра Степановича. Катю он уважал до такой степени, что, общаясь с нею в тот вечер, изменил своему другому воспитательному кредо: не облекал беседу с внучкой-шестиклассницей в особую форму, учитывавшую ее возраст. К тому же он был уверен, что, не отбирая у юных ни одной привилегии детства, надо научить их страдать, склоняться горестно над чужими ранами, ибо хныкать по поводу собственных царапин они научатся сами.
Исходя из всего этого, Александр Степанович и сообщил о письме, обвинявшем его, Юлию Александровну и Васю Кулькова в "семейственности".
-- Я бы мог доказать, что многим людям, ставшим гордостью человечества, родственные узы, объединяя, умножая силы, помогали служить делам благороднейшим.
-- И докажи! -- посоветовала Катя.
-- Ну да... Попробуй назвать бессмертные имена! Сразу услышишь в ответ: "Причисляете себя к этому рангу?" Но ведь кто-то -- не помню уж кто сказал: "Хочешь понять обыкновенное -- примерь на великое!"
Катя поняла, что, если дедушка прибегает к такому количеству цитат и сравнений, ему, маме и Васе грозит нечто опасное. Признаки тошноты зашевелились в желудке и неспешно стали подкатываться к груди и горлу. Словно грозя тому, кто поднял свою неопознанную руку на любимых ею людей, Катя стиснула кулаки: детству свойственно отстаивать справедливость в драке, а не в словесных дискуссиях.
-- И про Васю... тоже написано?
-- Это уж вовсе бессовестно! -- возмутился Александр Степанович так зычно, что эхо подхватило его возмущение. -- Накалякали, что Вася фактически мой сын. Хотя отца его зовут Григорием Кузьмичом и он, слава богу, жив-здоров. Выходит, что семейственность создалась вопиющая!...
То, что Васю посчитали сыном Александра Степановича, Кате понравилось.
-- И лизоблюдом его назвали, -- потише добавил Александр Степанович.
Катя подумала, что уж лучше бы Васю назвали хулиганом или еще кем-нибудь.
-- Оказывается, это не первый донос. Был еще один. Его от меня скрыли... И в обоих случаях Вася пострадал больше всех: согласись, считаться покровителем, благодетелем приятней, чем лизоблюдом и прилипалой. Таким, я уверен, макаром! -- Александр Степанович оглянулся, по привычке проверяя, не слышит ли его Юлия Александровна. Хоть она была в городе. "Говори уж лучше -- "таким Антоном", -- советовала ему дочь. -- Пусть думают, что ты имеешь в виду Макаренко".
-- Самое чудовищное, знаешь, что? -- спросил Александр Степанович.
-- Что?
-- Оба доноса написаны детской рукой. Одной и той же... Стало быть, кто-то, называющий себя педагогом и работающий в нашем институте, вовлек ребенка в интригу. Неважно, против нашей семьи или против другой, но вовлек... Ребенка! Это не подлежит прощению. -- Александр Степанович беспощадно лупил свою голову. И она бы, вероятно, не выдержала, если б не была до такой степени львиной. -- Это же патологический факт. Повторяю: прощению не подлежит!
Он продолжал нарушать педагогическую теорию о необходимости особой манеры разговора с детьми. Рассказывал внучке все как есть, без купюр, которых требовал ее возраст. И теми же словами, какими рассказывал бы своей взрослой дочери, если б не боялся снова ранить ее хоть малейшей неприятностью после того ранения, что перенесла она шесть лет назад, и последствие которого -- женское одиночество -- грозило не покинуть Юлию Александровну никогда. Не излиться огнедышащей откровенностью вулканический малининский характер в тот вечер не мог.
-- Неужели девчонка какая-нибудь сочиняла? -- захотелось уточнить Кате.
-- Нет, я уверен, что в обоих случаях писал мальчик. Не сочинял, а писал под диктовку.
-- Почему ты уверен?
-- Девичьи почерки сохраняются на всю жизнь. Особенно почерки отличниц, аккуратисток... Тогда нелегко бывает по буквам и словам определить возраст. Мама, к примеру, выводит те же четкие строки и с тем же умеренным наклоном, что выводила в третьем классе или седьмом. А тут строчки разухабистые, буквы отпускают поклоны в разные стороны. Мальчишка писал... Это я безошибочно определяю!
Помолчав, он сообщил:
-- Вася включился в борьбу. Куда-то поехал...
-- Он, конечно, и вас с мамой защищает. А не только себя! -- выразила уверенность Катя.
-- Тоже пытается доказать, что от слова "семья" не могут происходить слова с негативным... то есть плохим значением. Мы с Васей думаем, что для неправедного... то есть нечестного использования родственных отношений (а это бывает!) надо бы изобрести другое обозначение. Ты согласна?
Катя всегда соглашалась с дедушкой. И тем более с Васей!
-- Вот если на заводе или на фабрике работают отец, мать и их дети, это именуется трудовой династией. А если то же самое в педагогическом институте -- семейственность! Почему, а?
Катя в свои двенадцать с половиной лет не смогла ответить на этот вопрос. Но и Александр Степанович в свои пятьдесят восемь тоже не смог.
-- А это письмо разорвать нельзя? -- простодушно поинтересовалась Катя.
-- Что ты? Ни в коем случае!
Дедушкина львиная голова вновь подверглась отчаянной трепке.
-- Нельзя разорвать?
-- Нельзя... Потому что кое-кто в институте именует такие письма "письмами трудящихся". Нонсенс, конечно! То есть чепуха... -- Александр Степанович обычно находил синонимы слов, которые внучка могла не понять. --Под письмами трудящихся надо разуметь только письма людей порядочных. А если столь уважаемым именем награждать доносы и пасквили... ну, ложь, одним словом, не кощунство ли это?
Отравленная стрела была нацелена не только в него самого, не только в Васю, но и в Юлию Александровну... И Катя поняла, что дедушка скоро не успокоится.
-- Одного моего знакомого, директора педучилища, пятый год, как раз перед самым его днем рождения, атакуют доносами. И что ж? На глазах у всех, кого он учит и кем руководит, прибывают комиссии. Обвинения в основном не подтверждаются. Но как же он после этого может воспитывать, обучать? Кто ему будет верить? Сама процедура почти следственного разбирательства -- уже тень на репутации человека. А она чистая... Незапятнанно чистая! Я ручаюсь за него, он мой бывший студент.
-- "В основном не подтверждаются"? -- уловила дотошная Катя. -- Немного он, значит, все-таки виноват?
-- Что-нибудь, Катюша, обнаружить можно всегда. Ну, к примеру... Должна на столе быть одна чернильница, а стоят две. Излишество! Вот тебе и пункт в заключительном документе... А если подсчитать, сколько народных денег уходит на комиссии, которые обнаруживают "что-нибудь"?
Катя испугалась, что на поляне, окруженной березами, у которых гигантский рост не отобрал изящества, дедушка вновь, как поверженный витязь, раскинется на траве. А Васи-спасителя рядом не было.
-- Давай вернемся, -- попросила она.
Но Малинин еще не все высказал. Катя поняла, что он должен разрядиться здесь, в лесу, чтобы протестующая энергия не осталась в нем и, мечась внутри организма, не задела бы сердце.
-- Раньше за оскорбление вызывали к барьеру. На дуэль то есть... --пояснил Александр Степанович. -- "Две пули -- больше ничего -вдруг разрешат судьбу его..." Пальбу устраивать, я уверен, не следует. Но ведь пасквили даже бессмертных до отчаяния доводили. Нет уж... За нападение на человека с кастетом или с ложью отвечать надо.
Дедушкины слова были очень похожи на те, которые два года назад при подобной же ситуации произносил Вася. Катя не могла про себя не отметить это.
-- А вот здесь Вася тебя спасал, -- напомнила она.
-- Нет, ты подумай... -- опять зарядился энергией протеста Александр Степанович. -- Давным-давно была такая история... В одной газете, областной, кажется, или в ведомственном журнале (до войны это было, и я запамятовал, где именно!) напечатали разоблачительное письмо. Обвинили человека во всех смертных грехах. Сначала опубликовали, а потом проверили. Факты не подтвердились... Не оказалось грехов! Вызвали в редакцию объект нападок... то есть человека этого, которого обвинили. Чтоб извиниться! А он не пришел.
-- Обиделся? -- Нет, он умер.
-- Как умер?...
-- Обыкновенно... Кровоизлияние на почве острых переживаний. И что ты думаешь? Сотруднику, который вовремя не проверил письмо и оболгал человека, объявили выговор. Даже строгий! Но ведь он совершил убийство. А за убийство что полагается?
-- Смерть, -- со свойственной ей бескомпромиссностью заявила Катя.
-- Ну суд хотя бы... А тут выговор. Непостижимо! Ненаказуемое убийство получается. А у человека, между прочим, жена, дети... И старая мать. Я об этом в своей последней монографии написал.
Эхо начало повторять мысли дедушки -- и он приглушил голос.
-- Ложь, клевета... Они же разъединяют людей. А людей надо объединять! Вася об этом две диссертации защитил. И даже, я бы сказал, защитил не столько диссертации, сколько законы дружбы и братства. Честное разоблачение -- это очистительная волна. Она благородна, необходима! Но если с помощью псевдоразоблачений сводят личные счеты или прокладывают дорогу корыстолюбию?... Когда разоблачают клеветники и демагоги...
Александр Степанович не мог с ходу подобрать синоним к слову "демагоги" и замолчал.
Хотя вообще-то был убежден, что ребенок способен понять все на свете! С внучкой да еще в лесу он мог не сдерживать себя, не оглядываться по сторонам... Его устраивали и моментальность Катиного восприятия, и то, что "утечки информации" быть не могло.
Все же он сказал:
-- Умолчание -- разумеется, форма лжи. Но в некоторых случаях наиболее допустимая.
1 2 3 4 5 6 7