-- Жена, преподаватель истории, в школьном классе небось эпохами оперирует, историческими периодами, а посмотрите, какая забитая... Фразы не вытянешь! По крайней мере в его присутствии.
-- Он тоже застенчивый, -- бросилась на защиту Катя.
-- Застенчивый деспот? Совсем уж страшно!
-- Анастасия любит его. Вот и молчит, -- грохнул своим аргументом Александр Степанович.
Катя напряглась: ей было неприятно, что Васю еще кто-то, кроме нее, смеет любить. "Что там у них? Как он обращается со своей Анастасией Петровной и со своей музыкальной Сонечкой?" -- терзалась она. И решила наконец все это проверить "на месте": отправиться за Сонечкиной статьей.
-- В гости к себе он почему-то не приглашает, -- узнав о намерении дочери, отметила Юлия Александровна. -- Семейные даты в общественных местах отмечает -- в ресторанах, кафе.
-- Потому что не жмот! -- громыхнул очередным защитительным аргументом Малинин.
-- Причина в другом, -- не поддавалась Юлия Александровна. -- Уж его-то дом, без сомнения, его крепость. А крепость -- понятие военное, связанное с секретами, тайнами.
Проникать в тайны и рассекречивать секреты было Катиной слабостью.
2
Когда детей в раннем возрасте спрашивают, кого они больше любят -- маму или папу, дети обычно молчат. Они оказываются тактичней тех, кто их спрашивает: не хотят обидеть ни маму, ни папу. А Катя молчала потому, что больше всех на свете любила дедушку.
Случайно услышав, что родители ждали сына, она поняла, что ее не ждали... А дедушка хотел внучку. Он, значит, ждал! И сразу же стал понимать ее не с полуслова (словами Катя вначале еще не владела), а с полужеста и полузвука. Он безошибочно определял, в чем ее неудобства, мучения и чего она хочет.
Отец Кати разобраться в этом и не пытался: даже в час рождения дочери он ускорял рождение какого-то предприятия, за которое "отвечал головой", вдали от родного города. Голова его постоянно находилась в опасности, хотя внешне выглядела вполне ухоженной и благополучной: холеная, модно подстриженная. Дедушка именовал его "командировочным мужем". Он отсутствовал столь продолжительно, что, по мнению Александра Степановича, в командировках фактически находился дома. Но и присутствуя, он тоже отсутствовал: разговаривал отрешенно-бодряческим тоном, задавал вопросы, которые не требовали ответов.
Ответы ему были и не нужны: походя спросив о чем-либо Юлию Александровну, он удалялся в другой конец комнаты, чтобы так же походя спросить о чем-нибудь Катю. А спросив ее, оказывался возле Александра Степановича, который заранее предупреждал:
-- Отвечать не буду!
В Катиной памяти отец неизменно ассоциировался с чемоданом. Чемодан либо упаковывался, либо распаковывался. Так как при встречах и расставаниях слова произносятся особые -- громкие или проникновенные, -- отец ассоциировался еще и с неестественно приподнятым тоном, с необычными интонациями, которые не должны быть частыми, если хотят заслужить доверие: чрезвычайное не может быть постоянным.
Катя из окна смотрела вслед отцу, когда он уезжал, и сквозь стекло махала ему, когда он приезжал с вокзала или аэродрома. Ей казалось, что походка убывающего отца была легче и радостней, чем походка прибывающего.
Заметив, что мама и дедушка отходят от окна в грустной задумчивости, шестилетняя Катя, уже тогда во всем любившая ясность, спросила отца:
-- Ты что всегда так торопишься?
-- Боюсь опоздать на самолет. Или на поезд...
-- Выходи раньше -- и не будешь бояться. А почему нам не машешь?
-- У меня в руке чемодан.
-- Это в одной. А другая?
Отец стал махать свободной рукой, но с такой дежурной благожелательностью, как если бы встречал или провожал делегацию не очень дружественного государства.
Однажды отец не вернулся из командировки.
-- Пропал без вести, -- как бы опустевшим голосом сострила Юлия Александровна.
Александр Степанович не любил кощунственных шуток. Тем более что в сорок втором сам пропал без вести, и от этого сообщения у его матери, Катиной прабабушки, разорвалось сердце. А он потом отыскался... Среди бесчисленных глубоких извилин на дедушкином лице Катя давно уже выделила те, которые были шрамами. Сам же дедушка именовал их "траншеями".
-- Он не пропал без вести, -- оскорбленно прохрипел Александр Степанович. -- Он дезертировал.
-- Только родной земле надо соблюдать верность при всех обстоятельствах, -- возразила Юлия Александровна.
-- А детям? -- Александр Степанович кивнул на Катю. -- А друзьям? А делу жизни?
-- Я не дитя, не друг... И не "дело жизни". Каждое слово в русском языке имеет значение остро определенное. Я считалась женой.
-- Но согласись: он обязан был по-человечески предупредить.
-- Его командировки и были предупреждением. Катя, мне кажется, заметила... И поняла. В шестилетнем возрасте!
-- Значит, она взрослее меня. Я по-детски доверчив.
-- Доверчивость -- это достоинство. С мелкой практической наблюдательностью она может и не сочетаться. А с мудростью вполне совместима!
Сказав так, сама Юлия Александровна с той поры стала изучающе относиться к людям и не верить возвышенным интонациям.
Это случилось летом... Через месяц, вернувшись в город, Катя отнесла в детский сад все игрушки, которые ей подарил отец. Игрушек было много: из командировок положено возвращаться с подарками.
-- Это вполне в ее стиле, -- сказала заведующая детсадом Юлии Александровне. -- Поэт написал: "Есть женщины в русских селеньях", а мы говорим: "Есть Катя у нас в детском саде..." Коня она "на скаку остановит" как-нибудь в будущем, а машину на полном ходу уже задержала.
-- Когда?!
-- Одну нашу воспитательницу прихватила желчнокаменная болезнь. Катя выскочила на дорогу и, увидев машину с красным крестом, заорала: "Человек умирает!" Под уздцы, можно сказать, "Скорую помощь" во двор привела.
Юлия Александровна привыкла к неожиданным Катиным действиям.
Приходя с мамой и дедушкой к тем их знакомым, которые обычно угощали лишь чаем, Катя, указывая на членов своей семьи, объявляла:
-- Они прямо с работы.
-- Мы не будем брать тебя в гости! -- угрожала Юлия Александровна.
-- Лучше сами не ходите в те гости, куда меня надо не брать, --парировала Катя.
-- Твои гены! -- восклицала Юлия Александровна, обращаясь к отцу.
Александр Степанович все делал по вдохновению... Оно, подобно ветру, надувало податливые паруса его энергии и несло нередко навстречу опасностям. Он по вдохновению ел, не соблюдая диеты, курил ровно столько, сколько не спал, передавая непрерывную эстафету от одной папиросы другой. Нарушая педагогические законы, он предоставлял внучке дерзкую свободу действий. Необдуманно, очертя голову поддерживал своих любимых учеников, и в том числе Васю Кулькова, потому что, однажды поверив, не мог предать эту веру, как вообще не умел отрекаться и предавать.
А Юлия Александровна, прежде чем допустить человека в круг друзей или просто знакомых, подвергала его сложнейшим приемным экзаменам. "Вот и в Васе она сомневается", -- думала Катя, уже шестиклассница, отправляясь за Сониной статьей, посвященной братству "Могучей кучки".
Катя явилась без предупреждения -- и вначале Васино лицо выразило испуг, как если бы через порог секретного предприятия переступил человек, не имеющий пропуска. Затем Кульков овладел собой... Но только отчасти. Он силился обрести привычную для Кати форму общения, но не сумел. Как один и тот же злак на разных почвах выглядит неодинаково, так и он на почве своей семьи выглядел иным, чем на почве дома Малининых. Катя сочла это естественным. Хотя Юлия Александровна не раз ее уверяла:
-- Люди отличаются от растений и тем, что обязаны оставаться самими собой, не меняясь в зависимости от места и времени. Да и вообще ни от каких обстоятельств!
Длинная Васина шея постепенно обрела властную напряженность, сделалась похожей на жезл регулировщика. Он регулировал движение мыслей и поступков членов своей семьи. Цвет лица его и выражение глаз менялись с повелительностью светофора. Если он и не был пророком в своем домашнем отечестве, то уж хозяином был.
Это "строгость заботы, тревоги за них всех, -- мысленно расшифровывала происходящее Катя. -- Да, регулирует... Но тем предотвращает аварии, несчастные случаи!"
Маршрут Анастасии Петровны пролег на кухню, чтобы Катя, как полагается в вечернюю пору, могла поужинать. Соня сразу же уселась за пианино, чтобы усладить Катин слух.
И только один член семьи нарушал правила: двигался в неугодном Васе направлении -- то по собственной инициативе раздвинул стол, чтобы за ужином было вольготнее, то, не спросясь, распахнул окно, чтобы гостье лучше дышалось. И хотя это был Васин отец, молотка у него в руках Катя не обнаружила. Руки эти все время стремились сделать что-нибудь непредусмотренное, но, по мнению Григория Кузьмича, полезное для окружающих. Впрочем, о молотке он все же косвенно вспомнил:
-- Ножка-то у стола прихрамывать стала. Гостья пришла -- и заметил... Надо бы вылечить!
-- Ножка абсолютно здорова, -- холодно диагностировал Вася. И обратился за сочувствием к Кате: -- Дай ему волю, все по-своему перелопатит.
Вне своего дома Катя для приличия называла Кулькова Васей Григорьевичем.
-- А Вася Григорьевич рассказывал, что вы можете прибить молотком любого злодея. Хулигана, например... -- сказала она, желая сделать приятное одновременно и Васе и его отцу.
Воображение у Кати было пылкое, подчас искажавшее истину. Но лишь во имя добра и мира!... Вася-то на самом деле говаривал, что молоток Григория Кузьмича может обрушиться и на его неповинную сыновью голову.
Шея Кулькова согласным кивком одобрила Катину выдумку. И Григорий Кузьмич рукавом вытер глаза, которые под влиянием возрастной сентиментальности увлажнялись, видимо, часто.
Катя приступила к изучению кульковской квартиры...
Над Васиным столом она увидела фотографию дедушки, обрамленную рамой из дерева, столь тщательно отполированного, будто оно никогда не было живым. Фотография воспринималась не только как святое место Васиного кабинета, но и как центр всей квартиры. Три комнаты были смежными, -- и дедушкин взгляд, зафиксировавший его безоглядную, не боявшуюся обмануться доброту, пронизывал все пространство, на котором обитала семья Кульковых.
Еще в детсадовском возрасте Катя поняла, что Вася любит Александра Степановича беззаветно. И, может, именно за это отдала ему свое сердце...
"Сто раз поможешь человеку, а один раз нет и -- все содеянное будет забыто и обесценено" -- этот ходячий вывод из житейской практики, который не раз долетал до Катиных ушей, к Васе отношения не имел.
-- Я подсобил ему лишь раз в жизни -- и он помнит об этом всю жизнь, --сказал в присутствии внучки Александр
Степанович. -- Наградой мне стал преданный друг!
-- Он не друг, а заинтересованное лицо, -- прямолинейно возразила Юлия Александровна. И для смягчения добавила: -- Оберегает колодец, из которого пьет.
-- До такой степени оберегает... что ты и представить себе не можешь! -- таинственно произнес Александр Степанович. -- Хотя иные в подобный колодец плюют.
-- Он слишком расчетлив, чтобы плевать.
-- Ты многого не знаешь...
Дедушка запнулся, боясь выдать что-то не подлежащее разглашению.
Юлия Александровна, движимая тактом, не стала допытываться.
-- А сколько раз ты читал его сочинения в рукописях?
-- Столько же, сколько он мои!
-- Но он, читая тебя, учился. А ты, читая его, учил! Понимая внешнюю бесспорность таких утверждений, Катя
все же спорила с ними. Но молча, не вслух: ее адвокатство лишь насторожило бы мать.
Катя видела, как чувство благодарности распирало Васю. И подозревала, что это тоже сердит Юлию Александровну, что она не хочет делить ни дочь, ни дедушку с посторонними.
-- "Победителю ученику от побежденного учителя..." Почаще бы наши Жуковские от педагогики отваживались произносить эту фразу. Или писать на своих изысканиях, даримых ученикам, -- сказал во время очередной шахматной партии Александр Степанович.
Шахматы подталкивали его к размышлениям. Вначале ходы делались быстро, почти механически -- и Александр Степанович, передвигая фигуры, впадал в философские раздумья. Он продолжал философствовать и далее, если дело шло к выигрышу, а если к проигрышу, то умолкал. Вася залился клюквенным морсом и осмелился возразить:
-- Чтобы Жуковский от педагогики имел основания так написать, должен проявиться и Пушкин от педагогики. Вы не согласны?
-- Ну-ну?... -- заинтересовался Александр Степанович. -- Слишком часто ныне, наблюдаю я... -- продолжал Вася, -- кое-кто хотел бы написать: "Побежденному учителю -- от победившего ученика". Стыдно становится. "Вот он!... Весь в этом. Застенчивый и благородный! Неужели мама не видит? Не чувствует? -- про себя изумлялась Катя. -- Почему верность своей "теме" надо ставить в вину? Фанатик! Человек либо верен себе и другим, либо ни в чем не верен".
Александр Степанович считал, что Кульков давно уже следует в науке своим индивидуальным курсом. А Вася подчеркивал, что если и движется, то в фарватере, вслед за флагманом со словом "Малинин" на высоком борту.
Он так открыто и настойчиво это провозглашал, что на основе цитат из его высказываний появилось письмо без подписи, где Александр Степанович обвинялся в покровительстве, "протекционизме", а Вася назывался посредственностью и прилипалой.
Вася принял на себя тот удар из тьмы, когда не видно было ни фигуры, ни лица нападавшего. Шея его в те дни обрела несгибаемость... Он умудрился доказывать и опровергать так, что "покровитель" даже не услышал об эпопее "проверки сигнала". И не истязал себя мыслью, которая более всего преследует в период таких эпопей: кто подал ложный сигнал?
Дедушка не узнал, а с Катей, учившейся тогда в четвертом классе, Кульков неожиданно поделился:
-- В твоем возрасте все легче воспринимается! Может, нервы еще не изношены? Я и выбрал из трех нервных систем вашей семьи твою. Надо же с кем-то...
Катя была ошеломлена: он верил ей! И будь она старше, может, полюбил бы ее?...
Вася в те дни не просто разговаривал с Катей -- он исповедовался:
1 2 3 4 5 6 7