«В отличие от математики, две величины, порознь равные третьей, в жизни вовсе не обязательно равны между собой». Обвинять твою тетю нельзя. Я тоже буду изучать под электронным микроскопом, с кем начнет ходить мой ребенок в кино, на концерты.«Наш ребенок» – она не сказала * * * – Ты добрый… И очень послушный. В хорошем смысле!Это были самые нежные слова, которые я до нынешнего дня слышал от Любы. Я и сегодня более ласковых слов от нее не услышал.Когда я снова стал приглашать Любу к нам, она ответила:– Мне не хочется обижать тебя и твою тетю. Неудобно отказываться… Тем более что она воспитала тебя. И я ее за это уважаю. Даже люблю!Тетя удостоилась слов, которых я пока еще не дождался.– Почему, если не секрет, ты живешь с ней, а не с мамой? Твоя мама, ты говорил, жива и здорова. Я раньше не решалась этим интересоваться. Кто-то из великих сказал: «Не спеши с вопросом, если знаешь, что к тебе не будут спешить с ответом». Но теперь уж, по-моему, можно…Значит, ее отношение ко мне стало лучше, чем прежде. Слово «лучше», правда, здесь не вполне подходит. Лучше или хуже могут относиться преподаватели, Николай Михеевич, двадцать шесть остальных моих однокурсниц, называющих меня «женихом» уже не с любопытством и ожиданием, а с безразличной определенностью. На меня махнули рукой… Они соединили меня с Любой прочно и на-всегда. Но она такого категоричного решения принимать не спешила.Тете Зине очень хочется знать все подробности.– Показываю ей город, – сообщил я.– И все?– И все.– Экскурсовод! – якобы с насмешкой, а на самом деле с облегчением сказала тетя. – Где же вы побывали?– Во всех известных музеях, кроме, кажется, Музея восточных культур. В театрах, куда сумел и достать билеты… Я ее в Архангельское возил.– А в места, связанные с бессмертными литературными именами? В музей Чехова на Садовом кольце?– Там ремонт.– А квартира Толстого?– Я как-то не догадался…– Это необходимо для всей вашей будущей деятельности. Я сама с вами поеду!Тетя Зина хочет, чтобы события развивались у нее под контролем. Раз уж они «развиваются»… На всякий случай она спросила:– А московской тете тебя представили?– Нет еще.– Почему?– Люба сказала: «Зачем волновать зря?»– Зря? – Тетя Зина испытала еще большее облегчение. – Пусть приходит к нам! – Ей очень хочется быть в курсе дела. – Значит, от своей тети она скрывает?«Я не скрываю, а просто не посвящаю, – объяснила мне Люба, – раньше времени!»Стало быть, время, по мнению Любы, не наступило. Наступит ли оно хоть когда-нибудь?!Пишу невпопад… Ведь я же начал с нашей беседы о маме.– У нее трое детей… От моего отчима, которого я почти не знаю. Они живут на Севере. Очень Крайнем…– Прости, – сказала Люба. – Успокойся… Никакого трагизма!И поцеловала меня в подбородок. Это было сегодня днем! * * * Нужно поговорить, – шепнула мне в институте Люба.– Серьезно поговорить?– Серьезно. Но ты не волнуйся. Ладно? Никакого трагизма!Вечер сегодня не особенно торопился, потому что я ждал его.Люба сказала, что мы встретимся у метро «Комсомольская».– Почему? – спросил я.– Вечером… вечером…Я знал, что там два выхода, но забыл. От волнения. А Люба могла этого не знать вообще. Сначала я вышел к Казанскому вокзалу. Неожиданно в голову пришла страшная мысль: «Она уезжает!» Я помчался сквозь подземный переход к Ярославскому. Видя, как я бегу, люди поплотней прижимали к себе чемоданы.Люба никогда не опаздывала: «Зачем трепать нервы ближнему?»Она ждала у автомата с газированной водой.– Что случилось? – Это, разумеется, было моим первым вопросом.– Никакого трагизма… Я приняла решение. Не перебивай меня, – сказала она с той же решительностью, с какой отказалась выступать от имени Ольги. – У меня возникли сложности.– В чем?– Я же просила тебя… Во всем! После школы мы с мамой отлично спланировали: «Буду жить у тети, маминой сестры. Это почти всегда надежней, чем у папиной! Буду помогать ей…» Три года так было. Но тетина дочь, как говорится, «привела мужа». Теперь нас в двух смежных комнатах пятеро: тетя с мужем, ее дочь с молодым супругом, И еще я… Вот видишь, к каким сложностям приводят ранние браки! Твоя родственница права. Даже этически не очень удобно. Ведь правда?Я промолчал, ибо не знал, какое же она приняла решение.– Нет, ты не думай: тетя постоянно говорит, что я ей «все равно как сестра». Но сестра, или моя мама (это одно и то же!), наведывается лишь в гости: всегда определены день приезда и день отъезда. А я стала членом чужой семьи. Тетя на это не намекает. Я сама ощущаю: постоянно и тягостно для всех извиняюсь, благодарю. Это даже… чуть-чуть унизительно. Как сказал кто-то из великих: «Живи в доме, в котором ты дома». Это мудро.Я опять промолчал.– Сперва я хотела снять комнату или там… угол, койку. Но тогда мне не хватит стипендии. И даже тех денег, которыми родители помогают своей молодой «развивающейся» дочери, как помогают молодым «развивающимся» государствам… Им тоже, кажется, не хватает.«Послушала бы тетя Зина, как эта „провинциалка“ мыслит!» – подумал я.– Так вот… Я приняла решение, которое излагаю тебе не для обсуждения, а просто к сведению. Возьму в институте академический отпуск… Кстати, почему он так называется? Похоже, что создан для академиков! Поеду на строительство «зоны отдыха». К нам, под Кострому… Чтобы одни отдыхали, другие должны поработать! Или телеграфисткой буду… в две смены. Я окончила курсы. Накоплю денег… И никакого трагизма! Сейчас пойдем за билетом.В руке у нее были зажаты бумажки.Я бросился делать ей предложение: «Будем жить в нашей двухкомнатной квартире. Сложимся втроем – и материально, как говорится, вытянем!»Но все это я произнес мысленно… Потому что в отличие от Любы не умел принимать решений. Не привык. Баржа на реке, особенно при бурном течении или в незнакомых местах, сама дорогу не выбирает. Она движется в фарватере своего буксира.– Пойдем к тете Зине! – воскликнул я. И схватил ее за руку. – В кассу я тебя не пущу!«Будь моей женой! Согласись… – должен был я произнести громко, не раздумывая, чтобы заглушить все ее сомнения. – Сейчас же, в эту минуту, стань моей невестой. Раз я первый, кому ты доверяешь свои планы, сомнении. Первый, к кому торопишься в трудную минуту…»Но я этого не произнес. Потому что рядом не было тети Зины. А я плыл по ее течению. Баржа… Баржа! Это слово уже не было в моем представлении связано с речными просторами, волнами, берегами. Все – и течение, и буксир, и баржа – приобрело лишь обидный, иносказательный смысл. Мои поступки, незначительные и редкие, не принадлежали мне. Я был лишь исполнителем чужих решений, а не их создателем, не изобретателем их. И то смелое, единственно верное, что я должен был произнести, никак не произносилось. Язык мой и воля были не на хлипком собачьем поводке, а на давно и туго натянутом тросе. Почему же раньше я не замечал этого? Может быть, мне это было удобно?Люба, наверно, не согласилась бы на мое предложение. Но я обязан был его сделать.– Пойдем к тете Зине! – сказал я. – Там все решится!– Что «все»?– Вообще все! Идем…Какое бы твердое намерение ни владело человеком, но если оно касается его личной жизни и перемен в ней, он испытывает неуверенность (пусть самую малую!) и становится податлив чужим советам, склонен выслушивать их.Люба, не разжимая руки, в которой были скомканы деньги на билет, все же пошла за мной. * * * Только сегодня могу дописать то, что случилось вчера. Не уверен, что сумею все воспроизвести точно, «воссоздать», как пишут в критических статьях. Но попытаюсь.Я все время стремлюсь поточнее «воссоздавать» – и дневник, как я уже писал, начинает походить на рассказ или повесть. Но уж такой в моей жизни настал период. По дороге, на улице и в метро, Люба спрашивала:– Зачем ты тащишь меня к своей тете?– Все будет в порядке. И никакого трагизма! – ответил я.Она рассмеялась, а это делает ее более неотразимой, чем мне бы хотелось. Все шедшие навстречу мужчины притормаживали… А женщины, напротив, пригибали головы (чтоб не возникло сравнений!) и убыстряли шаг. Как ни странно, Люба перестала сопротивляться. Но я, боясь все же, что она возьмет да и скроется, руку ее из своей не выпускал.Тетя Зина знала меня со дня моего рождения и сразу же по «обожженному» лицу и другим явным приметам поняла, что случилось нечто чрезвычайное.– «Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног!» – этого про тебя, Люба, сказать нельзя: ты долго к нам собиралась!Тетя выигрывала время для предварительного, визуального изучения ситуации. Она не любила, чтобы на нее опрокидывали ушат холодной воды.Но «ушат» уже был у меня в руках и находился непосредственно над ее головой. Хотя она этого и не предполагала…– Я пришел, дорогая тетя, чтобы в твоем присутствии сделать предложение Любе!Тетя немедленно «обожглась» моей фразой – и на ее темно-розовом лице, даже на губах явственней, чем обычно, проступили веснушки и родимые пятна всех размеров и форм.– А что ты решил «предложить» Любе? Музей Чехова. о котором мы говорили? Или Льва Толстого?– Я предлагаю ей. в твоем присутствии, тетя. и. уверен, с твоего разрешения… стать моей женой.– Су-пру-гой? – с угрожающей медлительностью переспросила тетя Зина.– Супругой! Вот именно. Хорошо, что ты поняла.– И просишь у меня, так сказать, благословения? Веснушки и родинки проступали все отчетливей.– Я сама впервые об этом слышу, – сказала Люба. – Но если б, как ты, Митя, решилась… Если б уж я решилась…– Жизнь в провинции делает людей гораздо самостоятельнее. Даже детей, – сухо перебила ее тетя Зина. – А чем вызвана эта спешка?– Дорогая тетя… – Я приник к ней, как это бывало раньше. Она не оттолкнула меня. – Когда ты узнаешь обо всех подробностях, поймешь ситуацию, ты дашь свое с° гласие… Дашь! Я ведь знаю тебя. Твою доброту!– Это доброта с позиций твоих интересов! Потому что я фактически мать… Быть доброй в данном случае – не значит быть покладистой и сговорчивой. Пойми, Митенька… Но и Любины интересы тут полностью адекватны твоим. То есть полностью совпадают… – Она не понадеялась на образованность «провинциалки». Тетя протянула свои худощавые, рыжеватые руки к нам обоим. – О, боже мой, какие муки вам заготовил Гименей! Дети, как уверяют, рождаются для того, чтобы лишить своих родителей эгоизма… Но я лишилась даже признаков этого порока задолго до твоего рождения, Митенька. Еще в те годы, когда воспитывала твою маму… Ни один час моей жизни не принадлежал мне самой! Сперва твоя мама, потом ты… Я счастлива, что так получилось! Но добровольно принесенные жертвы дают мне некоторые права. Хотя бы право на элементарное благоразумие.Я снова прижался к ней, готовый все выслушать.– Благоразумие… Холодное понятие! Проявляя его, мы порой жертвуем во имя других своей репутацией. Но что может быть эфемернее, чем она? То есть ненадежнее, —пояснила тетя для «провинциалки» из Костромы. – И вот я думаю, Митенька: что ты из себя представляешь… на сегодняшний день? «Двадцать семь и один»? Вот и все. Ты безволен и слаб…Я отпрянул от нее. Мне не хотелось, чтобы Люба слышала это.– Митенька, ты умный, хороший, но слабый!Я готов был зажать ей рот. Но, разумеется, не зажал.– Как же ты можешь взвалить на себя ответственностьВ семью, за Любу, которая, видимо, по столь понятному юношескому легкомыслию, может дать согласие?..– Во-первых, я его еще не дала, – спокойно ответила Люба, хотя так стиснула бумажки в руке, что я это услышал. – Я еще сама не «благословила» твои намерения, Митя. Но, кажется, готова благословить.Л я и не сомневалась! отчеканила тетя. – Но не ты, а я отдала ему все свои заботы, посвятила свое одиночество… Которого могло не быть! Не ты, а я выполнила свой трудный долг перед ним.Бумажки хрустнули у Любы в руке.– Выполнив долг перед человеком… таким, как Митя, не следует торопить, чтобы этот долг возвращали. Он вернет и без напоминания!– По какому праву ты защищаешь его… от меня?! Посвятившей всю свою жизнь… Это чудовищно!– Простите. Я не врывалась г этот дом. И в ваш разговор… Митя привел меня. Как мужчина, он подтвердит.– Он еще не мужчина! – крикнула тетя. – В том-то и дело, что он не может взвалить на себя… Не в состоянии!«Откуда тете известны возможности моих мускулов, моего сердца?» – хотел я спросить. Но язык и воля по-прежнему были «на тросе».– Митя – мужчина! – за меня ответила Люба. – Как сказал один из самых великих, сила женщины в ее слабости. А другой мудрец добавил, что и сила мужчин иногда тоже… в их слабости! – Люба подмигнула мне. Она была в состоянии шутить. – Чем мягче и ласковей богатырь, тем больше он богатырь!Тетя не знала, какой именно мудрец это сказал, и возразить не сумела. А я, услышав, что богатыри могут быть «мягкими», опустился на колени и произнес:– Тетя, благослови нас! Хотя Люба еще не совсем согласна…Тетя Зина стала поспешно искать союзницу в Любе:– Если б ты знала историю его мамы и бабушки! Если б знала, какой ералаш в их и мою жизнь внесли ранние браки… «Выполнив долг перед человеком»… – сказала ты?! – Тете было удобно гладить мою послушную круглую голову: я стоял на коленях. – Нет, я еще не выполнила свой долг окончательно! Я должна буду пожертвовать многим, чтобы он завершил образование, вышел в люди, и лишь тогда…Я понял, что мне предстоят долгие годы «тетиных жертв». * * * Все, что случилось позавчера, я вчера «воссоздать» не успел. Впрочем, к чему это высокопарное слово? Подбадриваю себя бесполезной иронией.Когда мы с Любой вышли на улицу, я сказал:– Нехорошо получилось, что я стоял на коленях?– Ты всегда на коленях, – ответила она. – И, кажется, привык… В этом-то и трагизм!Я не знал, как реагировать. Тогда она продолжила:– Замечал, что есть сыновья, даже старые, которые всю жизнь «при своих мамах»? Это можно уважать. Но согласись, что это несколько… неестественно. Они не женятся, не проявляют даже микросамостоятельности. Советуются и получают указания, которые призваны уберечь их от всяких опасностей. Но, как сказал один из мудрецов, уберегают только от счастья. Прости, это я сказала… Я никого не люблю так, как маму. И не буду любить.
1 2 3 4 5 6