Добро! Ну, а коли помнишь, так ответь: как перебрасопить гротмарсарей по ветру на другой фокагалс?
Меншиков отворотился: и этот страшный, гибельный для недорослей вопрос он тоже слышал не впервой. Сейчас глупый дворянин попытается сделать невозможное и пропадет. Сознался бы, что не знает, – все лучше. Но дворянин начал плести обычный вздор:
– Перебрасопить, государь, гротмарсарей по ветру для навигатора задача нетрудная. При сем маневре...
У Петра дернулась щека, взгляд стал диким:
– Не трудно? Дурак! – поднимаясь во весь свой огромный рост, загремел он. – Пес непотребный, пять годов навигаторству обучался, а того не понимает, что задачу мою так же решить немыслимо, яко пяткой себе загорбок почесать. Любому матросу сия старая шутка ведома, а ты, галант, шаматон, алеманд, потроха я из тебя вытрясу, черева отобью...
Петр ударил его кулаком в лицо – он завизжал. Петр замахнулся ножнами тяжелого палаша, ударил наотмашь – Спафариев повалился на землю, пополз. Меншиков из угла сказал:
– Полегше бы, Петр Алексеевич, убьешь, пожалуй, у тебя рученька чижолая. Остуди обиду, пригубь винца...
И, поглаживая локоть Петра, косо на него поглядывая, он налил ему вина, подал. Петр посмотрел, пить не стал. Спафариев, забравшись за бочки и кули, повизгивал, утирал кровь с лица кружевным рукавом, жалостно кашлял. Опять стало слышно, как льет дождь, как свищет над холодной Ладогой ветер. У шатра ругались царевы караульщики, кого-то не впускали...
– Вели впустить! – приказал Петр Меншикову.
Весь вымокший, залепленный дорожной грязью, заросший черной щетиной вошел бомбардирский урядник Щепотев, сказал, что обоз с порохом и с ядрами для метания в исправности доставлен, по пути на болотищах всего две подводы с лошадьми потопли, да еще один мужик – возница – насмерть расшибся...
– Ну, молодец! – сразу веселея, похвалил Петр. – Я ныне как раз думал – ранее субботы не добраться тебе. Иди спи, бомбардир! Иди...
Урядник ушел, Петр подумал, погодя спросил:
– Размышлял ты, Спафариев, когда-либо, для чего дана тебе господом голова? Ужели толико для того, дабы алонжевый сей парик на нее напяливать?
Недоросль промолчал.
Петр велел показать без промедления дипломы, полученные дворянином в Париже. Спафариев, опасаясь таски и выволочки, протянул бумаги из-за ящиков и кулей Меншикову. Тот подвинул царю шандал с оплывающими сальными свечами, Петр стал читать вслух о том, что сиятельный кавалер и господин Спафариев наделен от провидения выдающимися дарованиями и с божьей помощью усердно и успешно закончил курс наук по навигаторству, кораблестроению, артиллерии, фортификации, астрономии, математике и иным прочим художествам. Отменному кавалеру сему, говорилось в дипломе, вполне можно доверить командование как галерой, так и большим морским кораблем.
Дочитав, Петр спросил с кротостью в голосе:
– Сколько золотых штиверов заплатил ты, негодный, за сей о себе диплом?
Спафариев молчал, всхлипывая.
– Ты отвечай! – посоветовал Меншиков. – Правду отвечай, не то хуже будет...
Дворянин рухнул за ящиками на колени, взвыл оттуда, протягивая к царю толстые руки в перстнях:
– Пощади, государь. Правду говорю, как на духу. Я ничему не учен, за меня денщик мой по моему приказу изучал. Сей диплом не мне дан, но смерду моему Лукашке. Оный денщик, отменных способностей быв, за меня все делал и именем моим прозывался в коллегиуме, а также на верфи, где корабли строятся. Он, государь, в море плавание имел, а я, воды убоявшись, в Парыже танцам и иным галантностям...
– Опять, поди, брешешь? – перебил Петр.
Дворянин, стоя на коленях, перекрестился.
– Зови денщика! – приказал Петр Меншикову.
Александр Данилович вышел. Неподалеку от шатра ругались солдаты, оскальзывались в грязи кони, волоча пушки, – к утру орудия должны были ударить по крепости с новой позиции. Петр вслушался в шум, прикинул, туда ли едут. Ехали куда надо – на мысок.
Когда Меншиков привел денщика, Петр внимательно в него вгляделся своими искристыми выпуклыми глазами, подозвал поближе, спросил отрывисто:
– Лукашка?
– Кличут Лукою, государь.
– Верно ли, что ты, холопь и крепостной дворянина Спафариева человек, за него надобный курс навигаторства и иных художеств изучил? Отвечай правду. Не бойся...
– Ты говори, Лукашка, – шмыгая разбитым носом, подтвердил дворянин. – Ты не бойся, твоей вины тут нету...
Денщик стоял перед царем в спокойной позе бывалого моряка – чуть прирасставив для устойчивости ноги, с руками в карманах короткого, крапивного цвета суконного кафтана. Было заметно, что он соображает, как себя вести, и приглядывается и к царю и к жалкому своему барину, но вместе с тем в Лукашке нельзя было заметить и тени искательности – просто он был неглупым мужиком, себе на уме, вовсе не желающим попадать впросак. И Петр смотрел на него не торопя и не пугая: поведение спафариевского денщика понравилось Петру – он умел угадывать сразу смышленых людей, – и Лукашка показался ему мужиком с головою. Да и вид денщика – обветренное, скуластое, выбритое досиня лицо, белые, плотные, мелкие зубы, широкие плечи, – все внушало доверие к этому человеку.
– Ну? – наконец сказал царь спокойно и добродушно. – Долго думать будешь? Отвечай – обучен али не обучен?
– Обучен, государь, – низким, глуховатым голосом ответил калмык.
– Силою дворянин тебя посылал в учение?
– Зачем силою? – с короткой и доброй усмешкой ответил Лука. – Он, господин мой, ничего, жалиться грех. По амурной части ходок, а чтобы драться – не упомню. Нет, государь, не силою. Самому мне науки любопытны...
Дворянин жалостно всхлипнул за ящиками. Калмык косо, но с сочувствием взглянул на него и потупился.
– На вопросы, кои задам тебе, берешься ответить? – быстро спросил Петр.
– Что ж, государь, не ответить. Коли знаю, так и отвечу, а коли нет – прости...
Петр велел Меншикову прибрать со стола и разложил перед собою меркаторские карты, чертеж судна, циркуль, записки свои по новому корабельному строению, листы с добрыми пропорциями для галиота. Он делал все это не торопясь и взглядом как бы поверял Лукашку: испугается или нет. Но тот нисколько не испугался, хоть лицо его и было напряжено, а смышленые, зоркие глаза поблескивали острым любопытством.
– Садись здесь, насупротив!
Денщик сесть сразу не решился, еще постоял для приличия.
– Сказано, садись...
Лукашка расстегнул кафтан у горла, сел на самый край лавки. Петр углубился в рассматривание корабельного чертежа. Лукашка улучил мгновение и быстро, подбодряюще, одним глазом подмигнул Спафариеву. Тот только шепотом застонал в ответ.
– Что сие есть? – спросил Петр, ткнув указательным пальцем в чертеж.
– Стень-вынтреп! – ответил калмык.
– Сие?
– Сие, государь, гротбомбрамстеньга...
– Ты что, чесноку налопался, что ли? – неприязненно принюхиваясь, спросил Петр. – Несет от тебя...
– Его, государь! – скромно ответил Лукашка. – Соскучился, покуда у шведов в узилище сидели. Две головочки покрошил, да с сухариком, да с водицей...
Петр поморщился, стал спрашивать дальше, потом велел:
– Дыши в сторону!
Денщик отвечал на все вопросы точно, ясно, все понимая, но со скукою в голосе. Потом вдруг произнес:
– То, государь, ей-ей, и ученая сорока зазубрит. Коли делаешь мне екзамен по чину – спрашивай дело. Кораблем командовать – голова нужна, ты, люди сказывают, сам мореход истинный, для чего свое царево время на вздоры тратишь. Спрашивай по-истинному!
Царь с долгим изумлением посмотрел на калмыка и усмехнулся, увидев, что тот сам напуган своими словами.
– Ну-ну! – вздохнул Петр. – Не без наглости ты, навигатор!
– Прости, государь, – согласился Лукашка. – Да и то ведь, коли попал я науками студироваться, так скромника с потрохами бы сожрали...
– Сие верно! – смелея, подтвердил из-за ящиков и кулей дворянин. – В Парыже, государь, ежели правду...
– Ты молчи! – крикнул Петр. – Шаматон, собака!
И опять стал спрашивать калмыка и, спрашивая, заспорил с ним, где лучше и ловчее закладывают корабельный киль – в аглицких верфях али в голландских. Царь горячился и зло таращил глаза, а Лука был спокоен и даже посмеивался – так совершенно был уверен в своей правоте. И болезни корабельного дерева – табачный сучок, крапивный сучок, роговой – калмык знал, и как вить пушечный фитиль, и как вязать морской узел – кошачьи лапки...
– Ну, братец, утешил! – сказал Петр, утомившись спрашивать и спорить. – Зело утешил. Добрый моряк с прошествием времени будет из тебя для флоту русского. Женат?
– Нет, государь, не женат...
– Оженим. И невесту тебе сыщу – лебедь.
Подумал, потер шершавыми ладонями лицо, отфыркнулся, словно усталый конь, и велел Меншикову писать от своего государева имени. Александр Данилыч перестал зевать, рассердился: писать он едва умел, забывал буквы, торопясь, иногда только делал вид, что пишет, – полагался на свою память, а потом все почти дословно пересказывал Ягужинскому или иному, кто силен по письменной части.
Петр диктовал быстро, отрывисто:
– За сии доброхотные к отечеству своему заслуги холопя дворянина Спафариева калмыка Лукашку именовать отныне господином Калмыковым Лукою... по батюшке... Написал?
Меншиков написал только «за сии доброхотные», но кивнул головою:
– Пишу, государь...
Петр задумался на мгновение:
– По батюшке – Александровичем!
Меншиков изумился, взглянул на Петра.
– Пиши, пиши! – крикнул тот. – Будет тебе сей Калмыков названным сыном, ты ему и приданое дашь – на обзаведение что человеку нужно: мундир, шпагу, золотишка в кошелек, ты у меня не беден, есть из чего... Далее пиши: сему Калмыкову звание дадено отныне мичман, и служить ему надлежит на фрегате «Святой Дух» в должности старшего офицера здесь, в Ладоге, покуда не опрокинем мы крепость Нотебург. Написал?
– Пишу...
– Больно медленно пишешь...
– Кую ночь не спамши, государь, понеже...
– Понеже! Пиши далее: дворянина же Спафариева жалуем мы...
Петр помедлил, жестко усмехнулся и заговорил раздельно:
– Жалуем мы званием – матрос рядовой и повелеваем ему служить без выслуги лет, сиречь пожизненно, на том корабле, где флаг свой будет держать флоту офицер господин Калмыков Лука Александрович...
Дворянин громко всхлипнул за своими ящиками. Петр на него покосился, сказал назидательно:
– Ишь, разнюнился! Ранее надо было думать...
– Я – думал! – с тоскою произнес недоросль. – Я, государь, думал, что отменными своими манерами и галантом при твоем дворе замечен буду. Бывает, что некоторые сиятельные метрессы посещением княжества и столицы удостаивают, надобны им шевальеры галанты для препровождения времени... И сей обиходный политес...
Петр захохотал, замахал руками:
– Сему пять годов обучался? Пять годов? Либер Сашка, слышишь, на что казна наша пошла? Да господи, да ежели для метрессы галант занадобится, мы нашего Преображенского полку солдата... любого... о, господи...
Он не мог говорить от смеха, отмахивался руками, тряс головой. Отсмеявшись, утерев слезы ладонью, приказал Меншикову:
– Налей-ка нам, Данилыч, по кружечке анисовой для утра – господину флота мичману да мне. Ныне весь день трудиться, зачнем с богом штурмовать. Выпьем покуда для сугреву, а господин рядовой матрос Спафариев спляшет нам, чему его в граде Парыже обучали. Танец алеманд, что ли?
Страшно побледнев, дворянин высунулся из-за ящиков, сказал с ужасом:
– Помилуй, государь-батюшко!
– А ты отечество свое миловал в парыжских ресторациях, сукин сын? – крикнул Петр. – Миловал? Пляши, коли велено!
Неподалеку от царева шатра, на мыску, рявкнули пушки, да так, что на столе задребезжал штоф с анисовой, съехала на землю тарелка. Шведы без промедления ответили, и началась утренняя кононада.
– Вот тебе музыка! – перекрывая голосом грохот орудий, сказал Петр. – Добрая музыка! Под сей танец алеманд гарнизон цитадели Нотебург кой день пляшет, пляши и ты! Ну!
Дворянин Спафариев вышел вперед, постоял у лавки, словно собираясь с силами, потом вывернул толстую ногу, изогнул руку кренделем. Мичман Калмыков, сидя рядом с Петром, вздохнул невесело. Орудийный огонь все мощнее и громче гремел на Неве. Шатер ходил ходуном, запах пороха донесся и сюда, где-то неподалеку со свистом ударилось ядро. Спафариев начал танец алеманд – два мелких шажка, полупоклон, еще шажок. По толстым щекам его катились слезы, и губы, сложенные сердечком, дрожали.
– Какой танец пляшешь? – крикнул Петр.
– Сей танец именуем – алеманд!
– Так пляши веселее, как учили вас, галантов, для метресс...
Спафариев попытался улыбнуться, широко раскинул руки и присел, как полагается во второй фигуре танца алеманд.
– На каждом корабле надлежит среди матросов иметь забавника, сиречь шута, – сказал Петр Калмыкову. – Когда дослужишься до капитана судна, не забудь на оное дело определить сего парижского шаматона. От прегалантностей его матросы животы надорвут...
– Уволь, государь! – твердо и спокойно ответил вдруг Калмыков. – Я на своем корабле, коли дослужусь, шута держать не стану. Со временем будет из господина Спафариева матрос...
– Неуча и в попы не ставят! – поднимаясь с лавки, сказал Петр. – Шут он, а не морского дела служитель...
Калмыков спорить не стал: шатер разом наполнился людьми – пришел Шереметев в кольчуге, Репнин, Иевлев, полковники, капитаны, поручики. Сильвестр Петрович увидел Спафариева, шепотом спросил у него:
– Как?
– Худо, ох, худо, – трясущимися губами произнес недоросль. – Матросом без выслуги...
Меншиков подал Петру плащ, царь вышел первым, за ним с громким говором пошли все остальные.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81