Они кинулись ловить растерянно
топчущихся вокруг лошадей, что лишились седоков.
- Не жилец. - Рыжебородый остановился возле копошащегося торка,
размашисто перекрестился и милосердным ударом прекратил его мучения.
Потом отошел к распластанному неподалеку своему товарищу, перевернул
на спину, наклонился ухом к губам, чуть подождал, опять перекрестился,
закрыл ему глаза. Двинулся к следующему. По пути попался степняк, еще
скребущий пальцами мерзлую землю - воин мимоходом вогнал клинок ему в
затылок.
Ведун отвернулся. Он уже научился соблюдать законы мира, в который
его закинуло из рафинированного двадцать первого века, научился сам
поступать согласно этим законам - но привыкнуть к ним все равно никак
не мог.
Степь продолжала невозмутимо подметать наст поземкой, заравнивая
следы ног и копыт, присыпая дымящуюся на морозе кровь, закапывая
просыпанный из чьей-то сумки ячмень.
- Гляди, живой! Ладно ты его, боярин, приложил... - Это радостный,
как перед колядками, Будута заматывал руки за спину пожилому торку.
Тому самому, что получил от ведуна нокаут и, похоже, еще не пришел в
себя.
Олег попытался сжать и разжать пальцы правой руки - кисть не
подчинилась. Середин недовольно поморщился, достал из чересседельной
сумки рукавицу, натянул на отбитую конечность. Переломов как будто
нет. Значит, дней за пять кисть отойдет, будет как новенькая. Главное
- не отморозить, пока чувствительность потеряна.
- Ну, боярин, ну ты богатырь. Зараз двух коней на копье взял и
полонянина одного.
- Одного скакуна себе возьми, второго, вон, дружиннику отдай. Не
пешими же вам бегать, - приказал ведун. - Ты, Будута, возьми в повод
коней, на которых раненых посадили. Вертайся к рати, доложись воеводе
Дубовею о разъезде поганом, с коим мы столкнулись, о сшибке. Пусть
настороже будет. Прощупывают они нас, прощупывают.
- А ты как же, боярин? Вон, вижу, руку прячешь.
- Меня до сумерек в дозор послали, - отрезал Олег, подбирая
поводья. - Как сменят, тогда и вернусь.
- За коня благодарствую, - подал голос рыжебородый, - ан погоди
маненько, боярин. Пусть холоп и почивших, и добычу возьмет. К чему она
нам на службе?
Ведун посмотрел на Будуту, кивнул. Коли с уважением, боярином
называют - стало быть, признали. Не грех и самому уважение к чужому
мнению проявить. Тем паче, что надолго дружинники не задержат, за
четверть часа управятся. Середин подъехал к оглушенному торку, что
только начал шевелиться, уже связанный и лишенный оружия, халата и
сапог, посмотрел на пленного сверху вниз.
- Незнатного он рода, боярин, - сообщил, увязывая тюки из
потников, рыжебородый. - Доспех старый, подгнил местами. Упряжь
простецкая. Десятник разве, да и то вряд ли. Не станут за него выкуп
платить. Зарезать - меньше хлопот будет.
- Пока жив - может, князь али воевода расспросить его о чем
захотят, - пожал плечами ведун. - Пусть холоп к дружине отвезет.
Зарезать никогда не поздно.
Когда Середин увидел пленника в следующий раз, тот оказался
обнажен совершенно, лицо приобрело густой багровый оттенок, ноги были
обуглены до колен, руки превращены в мочало, а спина - в мясной фарш.
Ведун негромко крякнул, прошел мимо, перешагнув холодное кострище,
расстегнул левой рукой пояс и скинул оружие у войлочной стенки
походного княжеского шатра.
- Боярин Велеслав на день ангела своего пригласил. Святого то
есть, - словоохотливо сообщил Будута. - От и нет никого. Пируют.
- Велеслав - значит славящий Велеса, скотьего бога, - прищурился
ведун. - Значит, сегодня день Велеса?
- Велеса? - запнулся холоп. - Не, не христианский это святой... А,
Велеслав - мирское имя боярина будет. А после крещения он другое
принял. Ага-рий, кажется...
- А этого кто разукрасил? - кивнул на пленника Середин.
- Князь молвил: «Чего жалеть нехристя дикого», - пожал плечами
Будута. - От и спрошали его каты без снисхождения. Где рать поганая,
каким числом, каковы помыслы хана торкского? Как к твердыням торкским
идти сподручнее...
- Сказал? - полюбопытствовал ведун, присев рядом с запытанным
степняком.
- Кто ж его знает? Я, боярин, харчеваться к котлам бегал.
- Ты... - неожиданно приоткрыл заплывшие глаза торк. - Будь ты
проклят, сын блудливого шакала. Пусть ноги твои никогда не знают
покоя, а душа пристанища. Пусть находят тебя враги в самых ласковых
руках и безлюдных пустынях. Пусть семя твое никогда не прольется в
лоно женщины, пусть...
Пленник закашлялся кровью.
- Не нравится в полоне быть? - поинтересовался Олег. - А знаешь
ты, торк недобитый, что сородичи твои почти две сотни моих сотоварищей
по походу прошлогоднему, сонным зельем опоив, в рабство караханидам
продали?
- Русские и должны быть рабами, - скривил губы торк. - Так вам на
роду написано; на нас работать, пока мы баб ваших брюхатим.
- Ну коли так, то вам на роду написано сгинуть всем до последнего,
чтобы и на племя не осталось, - наклонился к самому уху пленника Олег.
- Мы перебьем всех мужей от мала до велика и скормим свиньям, продадим
мальчиков византийцам для гаремов, а женщин - вонючим латинянам и
бриттам для ночных утех, засыплем колодцы, запашем требища, дабы и
имени рода вашего в веках не осталось. Вот так аукнутся вам рабы
русские, степняк. Коли добрыми соседями жить не умеете, будете
соседями мертвыми. С нынешней зимы и до скончания веков. Ты меня
слышишь, недобиток?
- Проклинаю... - опять захрипел торк. - Рабом тебе жить, рабом...
- выдохнул он и затих.
- Проклятие мертвеца... - как снег побелел Будута. - Как же теперь
будет?
- Никак, - выпрямился Олег. - Выкинь его из шатра и забудь. Не
тебя ведь прокляли, чего трясешься? Лучше воды мне горячей найди и
горчицы. Руки совсем не чувствую.
- Я про се князю Муромскому сказывал, - торопливо сообщил холоп. -
Князь Гавриил повелел кланяться, завтра на пир звал да при мне отцу
Амбросию наказал за здравие твое, боярин Олег, до утра молиться...
- Неуч ты, Будута, - усмехнулся ведун. - Нечто не знаешь, что
молитвы без распаривания пользы не приносят? Давай, шевелись, пощипай
княжеские закрома. Чай, не убудет от провозвестника христианского...
Олег скинул налатник и принялся расстегивать на боку крючки
бриганты.
В этот раз с походом ему, можно сказать, повезло. Хотя началось
все с крайне неудачного путешествия за Черниговским кладом. Тайну
схрона князя Черного, как выяснилось, знало немало народа, и к реке
Смородине вышло больше двух сотен ратных людей со своими боярами, да
еще и с посланниками храма Сварога с острова Руян. Почти всех их и
продал, опоив сонным зельем, торкам боявшийся конкурентов князь Рюрик.
Не тот, знаменитый, а его тезка из Муромских краев.
Самой великой подлостью был даже не захват в полон: в руки ворога
попадают многие из честных воинов, - а то, что дружинников, как
простой скот, продали в дальние земли, лишив их возможности
освободиться, дать за себя победителям выкуп. Именно за это попрание
всех норм человечности и нравственности шел сейчас мстить Муромский
князь. Можно иногда победить русского витязя, захватить его, держать в
неволе. Нельзя лишать его права па освобождение, права сообщить о
своей беде родичам и откупиться от беды. Никогда не лишали такого
права своих врагов русские князья - и того же требовали от соседей.
Как ни старались предатель и его товарищи, но запродать пленников
так далеко, чтобы ни один не вернулся, не удалось. Жрецы Сварога, Олег
и еще несколько человек выбрались на родные земли, горя жаждой мести,
и той же осенью князь Рюрик отправился под родовым вымпелом с золотым
соколом на белом фоне через Калинов мост, за которым с нетерпением
ждали его многие почившие враги.
Отомстить торкам родичи обиженных призвали Муромского князя.
Многие из пропавших пришли из его земель, рядом с его рубежами
оказались владения Рюрика, в его вотчине проживали и главные
свидетели: боярыня Верея и сам ведун, задержавшийся у нее в гостях
почти на месяц.
Впрочем, главным аргументом оказался священный христианский крест.
Как и большинство искренних новообращенных, князь Гавриил горел
желанием нести свою веру язычникам, и дикие торки подходили для
поднятия его славы как никто другой: родичей средь русских князей у
них почти нет, никто не заступится, да еще подлостью невиданной
степняки сами поставили себя вне закона. Руби - не хочу, никто слова
поперек не скажет, совестью не попрекнет.
Для Олега же основной удачей стало то, что князь Муромский помнил
его. Помнил свое приглашение и помощь ведуна в разгроме хазар. Оттого
в детинце разместили Середина со всем уважением, потчевали только за
княжеским столом, дали в прислужники курчавого веснушчатого холопа лет
шестнадцати - поджарого, как гончий пес, и вечно голодного, как
коккер-спаниель, - а в походе отвели крыло в богатом княжеском шатре.
Не единоличные хоромы, разумеется, а вместе с еще двумя десятками
избранных бояр и гридней - но и то уважение. В снегу, завернувшись в
шкуру, ночевать не пришлось.
Попики княжеские, коих увязалось с ратью аж пятеро, поглядывали на
странного боярина, никогда не крестящегося, не молящегося перед едой и
вроде не гнушающегося магией, с подозрением. Но Олег оставался тем
самым человеком, что вместе со святым Каримандитом боролся с нечистью
и сохранил его последнюю волю, который вместе с князем Владимиром
принял от Византийского престола крещение и рассказал о нем во многих
землях, в том числе и в Муроме. И потому ведуна предпочитали не
задевать.
- Ну, чего стоишь? - поторопил холопа Олег, снова набрасывая на
плечи налатник. В палатке хоть ветра и нет, а холодрыга - как снаружи.
- Давай, шевели коленками.
- А кулеш горячий не подойдет? - предложил Будута. - Аккурат перед
вечерней зарей для дружины варили...
- Мне руку распарить, олух, - вздохнул Середин. - Что же я ее - в
кулеше стану греть?
- А че? Он горячий будет, как и надобно.
- Зачем продукт портить, Будута? Куда ее потом девать, кашу с
горчицей?
- А я и съем, - охотно согласился холоп. - Нести?
- Воду! - повторил ведун. - И горчицу. Гляди, разозлишь - превращу
в лягушку.
- Какая же лягушка зимой, боярин?
- Ты будешь первой. Где моя сумка?
- Да несу я, несу, - попятился холоп и выскочил за полог.
Припоминая слова заговора на исцеление костей, Олег еще раз
внимательно осмотрел поврежденную кисть. Уж очень много в ней
косточек, хрящей и сухожилий. Зачастую про перелом узнаешь, только
когда он зарос давно, а тебе снимок руки понадобился. Хотя тут до
ближайшего рентгена еще веков десять топать...
- Есть! - радостно заскочил в палатку Будута с дымящимся кожаным
мешком в руках. - У кашеваров набрал! Они аккурат мясо закладывать
сбирались. И заместо горчицы я с них перцу вытребовал для княжьего
гостя. О, целую горсть дали!
- Олух ты, - беззлобно вздохнул Середин. - Мне же не суп варить, а
руку парить. Ладно, давай. Обойдусь перцем.
Он растер несколько шариков перца между пальцами, кинул в горячую
воду, немного подождал, чтобы он намок и утонул, помешал мизинцем,
затем медленно погрузил руку в ведерко. Торопливо забормотал:
- Встану я, Олег, до заката и пойду, где ветра богато. В чисто
поле, во широко раздолье. В чистом поле, в широком раздолье лежит
белый камень Ла-тырь. Под тем белым камнем лежит мертвый богатырь. Не
болят у него суставы, не щиплют щеки, не ломит кости. Разбужу я
богатыря мертвого, покажу ему боли горькие. Ой ты, богатырь черный,
богатырь вечный, не болят у тебя суставы, не щиплют щеки, не ломит
кости. Так бы и у меня, Олега земного, не болело - в день при солнце,
ночью при месяце, на утренней заре, на вечерней заре, на всяк день, на
всяк час, на всякое время. Тем моим словам ключ и замок...
- Чародействуешь? - шепотом поинтересовался Будута.
- Пятерню грею, - поморщился в ответ ведун. - Жилы расширяются,
кровь быстрее течет, раньше исцеление наступает. Огонь лучше разожги.
А то стемнело уж, ничего не видно. И продых в потолке откинуть не
забудь, задохнемся.
- Нешто я не понимаю! - обиделся холоп и побежал на улицу дергать
нужные веревки. Да так и пропал.
Прогрев руку до ощутимой красноты, Олег спрятал кисть назад в
рукавицу. Есть все равно не хотелось, поэтому он нащупал сверток со
своей походной шкурой, размотал ее, потом закрутился, уткнувшись носом
в густой медвежий мех, и отключился до того момента, когда его
вытряхнули из дремы истошные вопли:
- Торки! Торки! Торки!!!
Мигом откатившись от стенки, Олег вскочил, схватился за саблю,
щит... И охнул: клинок выскользнул из слабых пальцев. Ведун тихо
выругался, в общей толпе выбежал из палатки.
Дозоры сработали безупречно: вражеская рать еще только нарастала
на горизонте, а упрежденные дружинники уже стояли наготове - пусть и
не совсем одетые, но с оружием в руках.
- Колчаны, колчаны несите! - слышались со всех сторон выкрики
бояр.
Послышался тихий шелест, и у ног ведуна из утоптанного снега
внезапно выросло древко с белым тройным оперением. Потом что-то гулко
застучало по приготовленным для княжеского очага чурбакам. Олег
вскинул щит над головой, а шелест падающих стрел, нарастая,
превратился в непрерывный зловещий шепот. Слева впереди кто-то
болезненно вскрикнул. Еще кто-то ругнулся за спиной. Верные своей
излюбленной тактике, степняки стремительно проносились вдоль
вражеского лагеря, забрасывая незваных гостей тучами стрел. Но
столкнулись они на этот раз не с медлительной греческой пехотой или
неуклюжими персами, а с теми, кто и сам с детства любил пострелять из
лука воробьев, а в седло садился раньше, нежели толком начинал ходить.
1 2 3 4 5 6