Сальвадор медленно протянул постояльцу ключ, придал лицу выражение оскорбленного достоинства и отеческим тоном произнес с расстановкой: Надеюсь, вы нас покидаете не потому, что остались недовольны нашим обслуживанием, уж вам-то мы старались угодить, как только могли, и есть опасность истолковать эти слова, исполненные скромной профессиональной гордости, превратно, ибо в них легко можно обнаружить едкую иронию, особенно если мы вспомним о Лидии, однако Сальвадор ничего подобного не имел в виду, влагая в слова свои лишь обиду и боль предстоящей разлуки. Помилуйте, сеньор Сальвадор, с жаром воскликнул Рикардо Рейс, напротив, просто я подыскал себе квартиру, решил все-таки осесть в Лиссабоне, нужно же человеку иметь свой угол. Ах, вот как, квартиру? в таком случае я распоряжусь, чтобы Пимента помог вам перевезти вещи, если, разумеется, квартира ваша в Лиссабоне. Ну да, конечно, в Лиссабоне, я вам очень благодарен, но Пименту затруднять не стоит, я найму какого-нибудь носильщика. Сам же Пимента, расценив широкий жест начальства, предложившего воспользоваться его услугами, как разрешение встрять в разговор, проявил настойчивость, к которой побуждали его и собственное любопытство и легко угадываемый интерес управляющего — где же этот Рейс решил обосноваться? — и возразил: Зачем же вам, сеньор доктор, тратиться, я сам снесу ваши чемоданы. Нет, Пимента, большое спасибо, но не надо, и Рикардо Рейс, тщась пресечь новые домогательства, произнес краткую и несколько преждевременную прощальную речь: Хочу сказать вам, сеньор Сальвадор, что сохраню наилучшие воспоминания о вашем отеле, где я чувствовал себя в полном смысле как дома и был окружен неусыпным попечением и заботой, согрет душевным теплом всех служащих, создавших исключительно сердечную атмосферу в пору моею пребывания на родине, которую я решил никогда больше не покидать, и еще раз приношу всем вам мою искреннюю признательность, и в данном случае не имело значения, что далеко не все внимали речи: повторять ее Рикардо Рейс не намерен, он и так чувствовал себя полным идиотом, и более того — невольно употреблял слова, которые вполне могли бы вызвать у слушателей ядовитые мысли, ибо невозможно было не связать с Лидией эти рацей и о сердечности, заботах, согревании — хотелось бы, конечно, знать, почему слова, так верно и часто служившие нам, вдруг надвигаются на нас с угрозой, а мы не в силах отстранить их, не произносить, и в конце концов выговариваем все, чего не хотели: это похоже на то, как неодолимо притягивает к себе пропасть, знаем ведь, что рухнем, а все равно делаем шаг вперед. Управляющий Сальвадор выступил с ответным словом, в котором, впрочем, не было никакой нужды — вполне достаточно было им поблагодарить за честь, оказанную отелю «Браганса», таким постояльцем, как доктор Рейс: Мы всего лишь исполняли свой долг, сеньор доктор, и нам очень жаль, что вы уезжаете, нам всем будет вас не хватать, не так ли, Пимента? — и этот неожиданный вопрос, разрушающий торжественность момента, задан вроде бы для демонстрации добрых чувств, обуревающих всех до единого, а на самом деле — совсем наоборот, и есть в нем этакое ехидно-недоброе подмигивание: Уразумел, о чем я? Рикардо Рейс уразумел, попрощался и пошел по лестнице к себе в номер, гадая, что сейчас говорят у него за спиной, а говорят, должно быть, гадости, и наверняка уже прозвучало имя Лидии, что ж еще, но только он и представить себе не мог то, что было сказано на самом деле: Послезавтра, Пимента, выясни, что это за носильщик, мне надо знать, куда наш доктор переезжает.Бывают на часах такие пустые — при всей своей краткости, свойственной, впрочем, всем прочим и любым отрезкам времени, за исключением тех, что предназначены вмещать в себя судьбоносные эпизоды, о чем было вам доложено выше — часы, ну до того пустые, что стрелки, кажется, вовек не переползут с одного деления на другое: утро не наступает, день не уходит, и не кончается ночь. Именно таковы были последние часы, которые Рикардо Рейс, маявшийся от бессознательного чувства вины, от нежелания показаться неблагодарным и безразличным, провел в отеле безвыходно. Что ж, до известной степени он был вознагражден за свои жертвы, когда, наливая ему суп, Рамон произнес слова, проникнутые такой неизбывной и смиренной скорбью, на какую способны одни лишь ресторанные лакеи: Стало быть, покидаете нас, сеньор доктор. Имя «Лидия» не сходило с уст Сальвадора, который беспрестанно посылал ее с поручениями то туда, то сюда, отдавал и тотчас отменял приказания, немедленно сменявшиеся новыми — и каждый раз пытливо всматривался в выражение лица и глаз, примечал осанку и повадку, словно надеясь увидеть затаенную тоску, следы слез, столь естественные для женщины, которая брошена и знает, что брошена. Однако свет еще не видывал подобной безмятежности и умиротворения — Лидия казалась тем редкостным существом, кто не ведает угрызений совести из-за того, что плоть оказалась слаба или продавалась по заранее расчисленному замыслу, и Сальвадор досадует на себя, что не покарал безнравственность сразу же, при первом подозрении или чуть погодя, когда она сделалась фактом общеизвестным и широко обсуждаемым повсюду, начиная с кухни и кладовых, а теперь уже поздно, постоялец съезжает, лучше уж не копаться в этой грязи, тем паче, что и сам не без греха, то бишь, вины — ведь знал и молчал, стало быть, покрывал, стало быть — сообщник: Да жалко мне его стало, приехал из Бразилии, черт знает из каких сертанов, ни семьи у него тут, ничего, я к нему, можно сказать, по-родственному отнесся, но вслух произносит совсем иное: Лидия, как освободится двести первый, чтоб вымыла там все сверху донизу, выскребла, вычистила, ни пылинки, ни соринки, туда вселится очень почтенное семейство из Гранады, а когда горничная, выслушав приказание, удаляется, долгим взглядом оценивает вид сзади, подумать только, ведь был до сей поры честным управляющим, не путал отношения служебные и личные, мастью своей не злоупотреблял, а теперь не отвертишься, свое возьму, так и скажу: Или уступишь, или пошла вон, но будем надеяться, что это — всего лишь сотрясение воздуха, ибо несть числа мужчинам, которые в решительный момент робеют.В субботу перед обедом Рикардо Рейс пошел на Шиадо, нанял там двоих носильщиков, назначил им, чтобы не возвращаться на Розмариновую улицу в сопровождении этакого почетного караула, время прихода в отель. Он ждал их в номере — в одиночестве и на диване, Лидия не придет, как договорились — испытывая те же чувства, что и в тот миг, когда «Хайленд Бригэйд» отдавал швартовы и отваливал от причальной стенки порта Рио. Грузный топот в коридоре возвестил пришествие носильщиков в сопровождении Пименты, которому на этот раз не надо рвать жилы: самое большее, что от него сегодня требуется, это сделать то же движение, что в свое время делали Рикардо Рейс и Сальвадор, видя, как он взваливает на спину тяжеленный чемодан, да, вот этот, давай-давай, да крикнуть на лестнице «осторожно, ступеньки!» или дать совет, совершенно излишний для тех, кто превзошел до тонкостей науку таскания тяжестей. Рикардо Рейс распрощался с управляющим, оставил щедрые чаевые для всей прислуги: Распределите, как сами сочтете нужным, и Сальвадор поблагодарил, кое-кто из постояльцев улыбнулся тому, какие сердечные отношения завязываются в этом отеле, испанцев же эта гармония трогает до глубины души, да и неудивительно — они-то живут в разделенной стране, да-с, такие вот на нашем полуострове контрасты. Внизу, на улице, Пимента спрашивает грузчиков, куда они направляются, а они и сами не знают, клиент адреса не сказал, один предположил, что куда-то неподалеку, другой усомнился, ну да в данном случае это совершенно неважно, поскольку Пимента знает обоих, один из них уже приглашался в «Брагансу» для аналогичных операций, стойбище их на Шиадо, так что понадобится выяснить пункт назначения — выясним. Не поминайте лихом, вот вам, говорит Рикардо Рейс, и Пимента отвечает: Премного благодарен, сеньор доктор, если что — только скажите, какие бессмысленные и ненужные слова, и это еще самое мягкое, что мы можем сказать о них, почти все они, по правде говоря, проникнуты лицемерием, и прав был тот француз, который считал, что язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли, а может, и ие прав, есть вопросы, по поводу которых не следует лезть со скороспелыми суждениями: совсем не исключено, что слово — это лучшее, но все равно негодное средство для неизменно обреченной на провал попытки выразить то, что мы — опять же словом — называем «мысль». Носильщики уже знают, куда тащить чемоданы — Рикардо Рейс назвал им адрес после того, как удалился Пимента, — и теперь поднимаются по улице, шагая прямо по мостовой, чтоб просторней было, и ноша, пусть не своя, но тоже тянет не слишком, разве это груз для тех, кто привык таскать рояли, а Рикардо Рейс идет впереди, достаточно далеко, чтобы не подумали, будто он подвизается в этой экспедиции в роли проводника, однако и достаточно близко, чтобы грузчики-носильщики не сочли себя брошенными: классовые отношения — дело очень тонкое, сохранение социального мира требует такта, душевной чуткости, одним словом — психологической проницательности, хотя, как видите, одним словом тут не обойтись. На полпути грузчикам пришлось сойти с мостовой, и они воспользовались этим, чтобы передохнуть, пропуская вереницу трамвайных вагончиков, заполненных белобрысыми розовощекими людьми — немецкими экскурсантами, активистами Германского Трудового Фронта, одетыми чуть ли не все как один на баварский манер: короткие штаны на подтяжках, рубашка, шляпа с узкими полями, и все это выставлено на всеобщее обозрение, потому что вагоны по большей части — открытые, этакие платформы на колесах, беззащитные перед дождем, ибо мало проку от брезентовых полосатых тентов, и что только подумают о нашей португальской цивилизации расово чистые арийские трудящиеся, да, вот именно — что думают они в этот самый миг о мрачных и угрюмых прохожих, остановившихся, чтобы взглянуть на них, об этом вот смуглом господине в светлом плаще, об этих двоих небритых, оборванных и грязных — они снова взваливают свою кладь на плечо и трогаются вверх по улице, вот и проехали последние вагончики, числом двадцать три, если у кого хватило терпения их пересчитать, по направлению к Башне Бел ем, к монастырю иеронимитов и к прочим лиссабонским достопримечательностям.Грузчики понуро пересекли площадь, посреди которой стоит статуя эпического поэта, — понуро, оттого что груз пригибает их земле, понуро брел за ними Рикардо Рейс — понуро, оттого что стыдно ему было идти налегке, руки в брюки, жаль, что не вывез из Бразилии попугая, а может, и хорошо, что не вывез, — все равно бы не хватило у него духу шагать по этим улочкам, неся в руке клетку с глупой тварью, а она бы верещала тевтонам в тон, гортанно и картаво, такой вот ара-ариец. Почти дошли. В глубине этой улицы уже виднеются пальмы Санта-Катарины, из-за гор на другом берегу реки выглядывают, точно тучные женщины из окошка, грузные тучи — и, услышав такое сравнение, Рикардо Рейс только пренебрежительно пожал бы плечами, ибо в его поэтическом мире туч почти что и не существует — разве что мимолетное белое облачко, а если дождь льет с нахмурившегося неба, то это оттого, что аполлон скрыл свой лик. Вот подъезд моего дома, вот ключ и лестница, первый пролет, площадка, второй, при нашем появлении не распахнулись окна, не отворились двери, похоже, что здесь поселились самые нелюбопытные люди в Лиссабоне, впрочем, они, может быть, подсматривают в щелочки, посверкивают глазом в скважине, ну, вот мы и входим, распределив усилия, вносим два маленьких чемодана и один большой, платим оговоренные деньги, даем, как полагается, сверху, на чай, чувствуем, как шибает в нос сильный запах пота: Если чего надо будет, знаете, где нас найти, мы всегда там, и слова эти произнесены так твердо, что Рикардо Рейс не сомневается, что найдет грузчиков на площади Шиадо, но не ответил: А я -всегда здесь, человек, учась, выучивается среди прочего и понимать, что все рано или поздно кончается, а «всегда» — прежде всего остального. Грузчики протопали вниз по лестнице. Рикардо Рейс закрыл дверь. Потом, не зажигая света, обошел всю квартиру, слушая, как гулко отдаются его шаги по незаселенному ковром полу, как отзывается им пустое нутро шкафов и буфетов, пропахших давним запахом нафталина, выстеленных шелковой бумагой, как подрагивает пух в углах, как постанывают канализационные трубы, когда снижается в сифонах уровень воды. Рикардо Рейс отвернул краны, дернул раз и другой цепочку слива, дом ненадолго наполнился новыми шумами — журчанием воды, кряхтением кранов, постукиванием счетчика — и замер вновь. На задах дома — дворик, сохнущая на веревке одежда, грядки с пепельно-серыми кустиками, бетонные резервуары, собачья будка, крольчатник и курятник, где копошится потенциальная крольчатина и курятина, и Рикардо Рейс задумался над неисповедимыми путями семантики: один лишь суффикс — и вместо помещения получаем блюдо. Он вернулся в гостиную, поглядел через немытое окно на пустую улицу, на хмурое небо — да, вот он, мертвенно-бледный на свинцовом фоне туч, беззвучно ревущий Адамастор, какие-то люди разглядывают корабли, время от времени задирая головы к небу поглядеть, нет ли дождя, двое стариков все на той же скамейке ведут беседу, и Рикардо Рейс улыбнулся: Славно получилось, они так заговорились, что даже не заметили новосела, и испытал странное удовлетворение, словно удалась невинная и веселая шутка, получился дружеский розыгрыш — это у него-то, к подобным затеям совсем не склонного. Спохватившись, что все еще стоит в плаще, как будто, едва успев войти, уже собрался уходить, как водится за врачами, согласно распространенному скептическому мнению, или пришел наскоро оглядеть место, где ему предстоит провести не более суток, он вслух, в полный голос, с нажимом, словно для того, чтобы не позабыть, произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64