И если на одном учились писать и читать, то на другом преподавалось актерское мастерство, на третьем – кройка и шитье, на четвертом – живопись и графика. Где-то между ними втиснулись лекции, которые читал Циолковский.
О том, что представляли собой эти лекции, рассказывают документы, Один из них извещал Циолковского, что «Организ. комиссия на своем собрании 22 ноября (1918 г.) постановила назначить Вас для чтения вступительной лекции по физике». Другой, адресованный Социалистической академии, вышел из-под пера самого Циолковского: «Читал в Народном университете философию знания, социальное устройство человечества. Прервал по нездоровью».
В университете очень огорчились, узнав об отказе Циолковского. Несколько лет назад калужская газета «Знамя» опубликовала в связи с этим статью С. Самойловича, содержащую любопытные подробности.
«В своем письме от 2 января 1919 года, – читаем мы в этой статье, – президиум организационной комиссии Пролетарского университета памяти годовщины Октябрьской революции писал: „Собрание лекторов постановило принести Вам глубокую благодарность и признательность за Ваше сочувственное отношение к пролетарскому университету, а также глубокое сожаление по поводу Вашего отказа и выразить надежду, что Вы вновь вернетесь в среду пролетарского университета, как только допустят Ваши силы!“.
Человек, приносящий пользу хорошему, доброму делу, и, сам становится духовно богаче. Брошюра «Гондола металлического дирижабля», изданная в 1918 году, подтверждает эту нехитрую мысль. Циолковский отмечает в ней свое участие в работе Народного университета, пишет, что решил издать подготовленные лекции «в доступном и даже фантастическом изложении». Название задуманного труда – «Жизнь безначальная и бесконечная» – свидетельствовало о широте философского мышления. Один из наиболее интересных тезисов задуманной работы (Константин Эдуардович перечисляет их на последней странице брошюры) – «Бесконечности времени рождают непонятные друг другу миры...»
А пока Циолковский пытается нащупать в дебрях философии свой собственный «ум», вокруг него, не утихая ни надень, ни на час, происходило столкновение непонятных друг другу миров. Новорожденная Советская Россия бурлила, торопилась создать свою культуру. Гражданам молодой республики не терпелось обзавестись собственной сокровищницей мысли – своей, рабоче-крестьянской...
Отсюда не в диковинку дискуссии: а нужен ли нам поэт-дворянин Пушкин? Отсюда и возникновение разного рода ассоциаций, объединявших ученых Советской России.
Первая попытка сплотить людей науки состоялась после Февральской революции. В мае 1917 года в Большом театре была торжественно учреждена Свободная ассоциация по развитию и распространению положительных наук. После речей известных ученых В. А. Стеклова, И. П. Павлова, Л. А. Чугуева, Д., К. Заболотного и других выступил А. М. Горький. Зал долго аплодировал его замечательным словам:
– Мы живем в эпоху грандиозных организаций. В эпоху осуществления самых фантастических утопий. Воздухоплавание и подводное плавание, беспроволочный телеграф и открытие радия – все эти прекрасные осуществления научных идей должны окрылить нас уверенностью в том, что утопии осуществимы.
Не знаю, читал ли эту речь Циолковский. Она была опубликована в журнале «Летопись» и в небольшой, ныне чрезвычайно редкой брошюре. Конечно, он аплодировал бы словам великого писателя, которого глубоко уважал. Ведь Горький говорил о том, что было так близко Циолковскому:
– Ныне перед людьми науки открыта счастливая возможность свободно организовываться для их чудесной работы, для безграничного расширения и углубления пределов точных знаний... Позвольте мне фантазировать, я делаю это с глубокой уверенностью в том, что нет фантазии, которую воля и разум людей не могли бы превратить в действительность...
Однако Ассоциация натуралистов (Союз самоучек), членом которой стал Циолковский, отличалась от Свободной ассоциации по развитию и распространению положительных наук. Она объявила о себе чуть позднее, осенью 1918 года. 16 октября собралась учредительная инициативная группа. После шумных дебатов было признано насущно необходимым «объединение внекастовых тружеников науки, которые до сего времени, при наличии кастовой научной монополии, не могли планомерно и целесообразно научно работать из-за отсутствия необходимой обстановки и материальных средств».
Самоучки взбунтовались против академиков. Те, кого долгие годы не пускали в науку, повели бой за право называться учеными. Эмблема группы бунтарей – гений, с которого кузнец сбивал оковы. Девиз – «Не боги горшки обжигают». Мудрено ли, что среди членов этого содружества самоучек оказались Циолковский и Мичурин? Почетным председателем ассоциация единодушно избрала профессора К. А. Тимирязева.
С 1 ноября 1919 года Циолковский снова учит калужскую детвору. Он преподаватель второй ступени 6-й калужской советской трудовой школы. Для старого, больного человека труд нелегкий. Классы не топлены. Учитель и ученики сидят в пальто, подчас без света. Но оставить работу невозможно. Кроме денег, она давала право на тарелку жидкого супа и четвертушку хлеба.
Чечевичная похлебка – в ту пору ощутимая материальная ценность. Впрочем, можно ли ставить рядом суп из гнилой крупы и расширявшиеся научные связи, в которых черпал Циолковский силы для жизни и работы?
«Русское Общество любителей мироведения в 99-м годовом общем собрании своем 5 июня текущего 1919 года избрало Вас, глубокоуважаемый Константин Эдуардович, своим почетным членом в знак уважения к ученым заслугам Вашим, выразившимся в Ваших трудах по физико-математическим наукам в различных их областях».
Извещая Циолковского об оказанной чести, известный ученый и революционер Морозов подчеркивал уважение Общества мироведения к смелости и научно-технической обоснованности его трудов по межпланетным сообщениям и дирижаблям. Конечно, получив такое письмо, хотелось работать и работать... К слову сказать, решение Общества любителей мироведения сыграло в жизни Циолковского гораздо большую роль, чем предполагали те, кто это решение выносил. Дело в том, что 30 июня того же 1919 года Социалистическая академия общественных наук не переизбрала Циолковского в число своих членов. Тоненький родничок моральной и материальной поддержки иссяк. Жить стало гораздо труднее.
Тяжелые времена. Но верные друзья не забывают Константина Эдуардовича. Сохранились письма А. В. и В. В. Ассоновых, сыновей Василия Ивановича, старого друга Циолковского. До самой смерти берег Константин Эдуардович бесхитростные записки о выхлопотанной для него муке, крупе, картошке, бумаге, карандашах, резинках. В 1918 году после смерти Василия Ивановича его сыновья всячески старались уменьшить лишения Циолковского.
Бесценная помощь не ограничивалась материальной поддержкой. Благодаря В. В. Ассонову, в ту пору председателю Общества изучения природы и местного края, вышли в свет брошюры «Воздушный транспорт», «Гондола воздушного корабля», «Богатства вселенной», статья «Кинетическая теория света». Константин Эдуардович предстает в них неутомимым борцом за свой дирижабль, противником теории тепловой смерти, пропагандистом мысли о вечной юности вселенной.
«Глубокоуважаемый Владимир Васильевич, – писал Циолковский Ассонову, – рукописи и оттиски получены. Спасибо! Удивляюсь Вашей энергии. Недаром же Вы сын Василия Ивановича...»
Циолковский благодарен Ассонову. Признателен он и Перельману. Яков Исидорович многим способствовал тому, что в 1918 году журнал «Природа и люди» начал публиковать научно-фантастическую повесть «Вне Земли». А когда журнал, не успев напечатать повесть, закрылся, Ассонов воистину героическим усилиям добыл бумагу. В 1920 году Калужское общество изучения природы и местного края выпустило «Вне Земли» отдельной книгой тиражом 300 экземпляров.
Триста экземпляров? Современный читатель скептически улыбнется – капля в море! Но микроскопически малый тираж сделал большое дело. У повести оказалась широкая читательская аудитория. Книга стала известной и за рубежами нашей страны – в Берлине, в Вене.
«Нам, кажется, достаточно сказанного, чтобы отнестись внимательно к предлагаемой фантастической повести Циолковского, в которой, в сущности, очень мало фантазии и все числа которой и пояснения основаны на строго научных данных и представляют собой плод очень строгих и трудных математических изысканий». Так писал в предисловии к книге В. В. Ассонов. Следует заметить: читатели и в России и за рубежом не оставили эту мысль без внимания.
Книга действительно была плодом долгих и трудных размышлений. Отсюда и разнообразие научно-технических проблем, предлагавшихся вниманию читателей. Палитра мыслей Циолковского на редкость щедра и обильна: описание скафандров, позволяющих выходить в полете за пределы ракеты, соседствует с размышлениями о концентрации солнечного тепла, необходимого для работы в космосе; рядом с рассказом о том, как регулировать температуру ракеты, сообщалось о добыче полезных ископаемых на других планетах, о полете на Луну в небольшой ракете, стартовавшей с внеземной космической базы, о возможностях дальнейших походов по вселенной...
Можно долго перечислять интересные научно-технические подробности. Их было более чем достаточно. Но не менее интересно другое – свидетельства того, как воспринимал ученый революцию.
В конце прошлого столетия, написав первые главы повести, Циолковский датировал их двухтысячным годом. Теперь действие переместилось в год 2017-й. Мелочь? Пустяк? Нет! Ученый подчеркивал: отсчет времени начинается для него с 1917 года – года Великой Октябрьской революции...
Отзвуки боев гражданской войны доносятся до Калуги скупыми строчками фронтовых сводок, очередями в продуктовых лавках, похоронными извещениями. Страшная война сотрясает страну, и, мечтая о мире, ученый пытается нарисовать на страницах повести всеобщее благоденствие. Главное в этой картине – мир...
«На всей Земле было одно начало: конгресс, состоящий из выборных представителей от всех государств. Он существовал уже более 70 лет и решал все вопросы, касающиеся человечества. Войны были невозможны. Недоразумения между народами улаживались мирным путем. Армии были очень ограничены. Скорее, это были армии труда. Население при довольно счастливых условиях в последние сто лет утроилось. Торговля, техника, искусство, земледелие достигли значительного успеха...»
Сколько светлой веры в коротком описании общества будущего! К этому оптимизму, к вере в грядущее проникаешься особым уважением, когда узнаешь подробности жизни Циолковского в первые годы революции. Старый ученый испытал много радости, но рисовать его жизнь голубой или розовой краской по меньшей мере неуместно.
Напечатанная серой, плохо читаемой краской на грязновато-серой бумаге, лежит брошюра «Богатства вселенной». На обложке дата – 1920 год и подзаголовок – «Мысли о лучшем общественном устройстве». Увы, дорога в грядущее нелегка... «Выпуская в свет эту статью, – писал Циолковский, – считаю своим долгом вспомнить моего сына Ивана, сознательного и дорогого моего помощника, который переписывал все мои работы с 1918 года и вообще всю короткую жизнь свою был деятельным и кротким сотрудником моей семьи. Умер 5 октября 1919 года в тяжелых мучениях в связи с недоеданием и усиленным трудом...»
Смерть сына – величайшее горе для Циолковского. Но он превозмогает его. Он работает голодный, усталый, согревая дыханием застывшие, непослушные пальцы и сам согреваемый теплом большой человеческой дружбы, проникнутой трогательным вниманием к его делу.
Страничку за страничкой перебирал я сотни ветхих листков. Каждый из них сообщал что-то новое, неизвестное. Документы вели себя по-разному. Иногда они подтверждали вспыхнувшую догадку. Иногда же, напротив, решительно опровергали привычные представления. Но, пожалуй, ни одна из архивных бумаг не взволновала меня так, как известие об аресте Циолковского, случившемся то ли в конце 1919, то ли в начале 1920 года.
Я прочитал об этом дважды. Сначала в черновиках воспоминаний Л. К. Циолковского, о которых уже упоминал выше. Затем в письме Циолковского к Вишневу, в ту пору крупному авиационному работнику. Оба свидетельства чрезвычайно удивили меня. Я хорошо знал, с какой радостью воспринял ученый Советскую власть. А тут вдруг арест – факт, показавшийся сначала совершенно неправдоподобным.
Однако, вчитавшись в документы, представив подробности беды, обрушившейся на семью Циолковских, понимаешь, откуда она пришла. Ее породило огромное доверие, которое Циолковский оказывал людям, порой даже тогда, когда они того не заслуживали.
Среди многочисленных иногородних корреспондентов Константина Эдуардовича оказался киевлянин Федоров, человек пустой, несерьезный. Даже доверчивый Циолковский называл его иногда Хлестаковым. И вот однажды (как вспоминает Л. К. Циолковская), часов около пяти вечера, раздался стук в дверь. Любовь Константиновна открыла. Какой-то плотный рыжеватый мужчина спросил, как пройти к отцу. Неожиданный посетитель с холодными, наглыми глазами не понравился Любови Константиновне.
Когда он вскоре ушел, Константин Эдуардович, спустившись из светелки вниз, пояснил обеспокоенным дочерям и жене:
– Деникинский офицер! Чудак – пришел спрашивать у меня о положении на колчаковском фронте.
И, отвечая на вопрос, как попал к нему деникинец, добавил:
– Опять Федоров по обыкновению наврал. Сказал ему, что я об этом знаю...
Циолковский добродушно рассмеялся. В нелепости этой ситуации он видел лишь комическое. Но когда несколько часов спустя в дверь постучали сотрудники ВЧК, стало уже не до улыбок...
О том, что произошло дальше, Циолковский подробно сообщает Вишневу в письме от 4 мая 1920 года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42