Дамы остались на сцене, поддерживать своего ГУРУ. Бывший больной раком вышел и сказал, что несколько лет он тщетно пытался восстановить свой дооперационный вес. Безуспешно. Благодаря же теле-терапии Кашпировского он в несколько сеансов прибавил шесть килограммов. («Ты все равно выглядишь хуево и можешь умереть во время сеанса», — отметил Индиана.) Толстый армянский подросток свидетельствовал исцеление своей ноги. Старый поэт Лев Ошанин («Боже мой, какая стыдоба! — воскликнул Индиана. — И этот, автор текстов многих советских песен, оказался мракобесом!» Некогда юным поэтом Индиана был приведен друзьями на семинар Ошанина в Литературном Институте.) прочел стихотворение, посвященное Кашпировскому! Раньше посвящал Ленину, теперь Кашпировскому. «На хера они это все показывают по Центральному Телевидению!» Индиана в возмущении вскочил с кресла и пробежался по комнате. Зашел в ванную и поглядел на себя в зеркало. Из зеркала взглянул на него рассерженный Индиана. «Всю эту стыдность, достойную слаборазвитой африканской страны!»
Когда он вернулся к теле, Кашпировский цитировал Тютчева. На сцене было тесно от человеческих тел. Так и не встал из-за стола аккуратный и хмурый гуру. В зале массы внимали каждому его слову. Гуру сообщил, что получил около 250.000 писем. Непонятно было за какой период. За год? За месяц? Оказалось, что телесеансы Кашпировского «берут» и за границу. На авансцену вышел чех (во всяком случае он представился как чех) и сообщил, что вылечился от колита, благодаря Кашпировскому. Если еще было более или менее понятно, что в близкой Чехословакии возможно ловить советское телевидение, то появление излеченного Кашпировским грека было необъяснимо. Излечился ли грек, принимая советское телевидение с помощью параболической антенны или он приезжал в Москву и излечился здесь, сидя перед теле-ящиком? Кашпировский не посчитал нужным объяснить историю грека. Он процитировал Пушкина. С деревянным акцентом пролетария, научившегося грамоте вне школы, но водя пальцем по строчкам. «Почему он такой деревенский? — сказал себе Индиана. — Почему они, столпившиеся на сцене и сидящие сейчас перед ящиком, миллионы, верят во все это унизительное для великой страны мракобесие? Блядь, они же мой народ, они должны быть лучше всех, чтоб я ими гордился, а они такие глупые пейзане! Почему он так плохо говорит по-русски, словно лопатой гребет по асфальту?»
Индиана перестал ожидать сеанса теле-терапии, решил, что на сей раз сеанс не состоится. Ан нет, за десять минут до начала следующей передачи Кашпировский объявил, что надеется, что сегодня
«…я сумею послать вам такую установку, такой импульс…»
(«Установки посылают большие бюрократы бюрократам меньшего ранга, болван!» — крикнул Индиана теле-ящику.),
«…садитесь перед телевизором удобно для получения моих сигналов…»
Индиана сел, как велел Кашпировский. Дабы не быть голословным и подтвердить свое отвращение экспериментально. Пододвинул кресло ближе к экрану, вытянул ноги и уставился в серые глаза Кашпировского.
«Хотя тайна и на виду… но чем более она на виду, тем более она скрыта»,—
пробурчал гуру и поглядел на Индиану исподлобья.
«Чтобы вам было легче попасть на волну, на то колебание, на котором я нахожусь, я помогу вам считанием… Раз… вам хорошо… два… три… Я внушаю вам еще хорошее отношение друг к другу… к вашим близким… девятнадцать… Все идет хорошо… И хорошее отношение к далеким… Двадцать шесть… Наш сеанс протекает прекрасно. Отличного качества колебания исходят от меня к вам…»
Лицо гуру заменили титры. Последовали фамилии участвовавших в телепередаче. Индиана сидел в кресле и не смеялся. (Он предполагал, что будет хохотать.) В сущности все это очень грустно. Опять его народу нужен поводырь. Абсолютный лидер. Гуру.
Он переключил канал, и на экране появилось озабоченное лицо лидера Государства. Он тоже работает теле-терапевтом. Кто ты, человек из Ставрополья? Чего ты хочешь от власти? Почему так херово развито в мире «лидероведение»? Почему нигде, ни в одной стране, даже дошлые янки не дошли до этого, не пытаются выяснить реальное отношение лидера к власти. Зачем вам власть, уважаемые? Что вы собираетесь с нею делать? Ханжеский лживый ответ всегда будет звучать приблизительно как «Мечтаю улучшить жизнь населения моей страны». На деле же мотор лидера несомненно честолюбие. И эксгибиционизм. И еще сотня причин…
Психиатрам следовало бы изучать будущих перспективных лидеров еще в «Экодь Нормаль д'Администрасьен», и в какой там эквивалент у советских? Высшая совпартшкола? И выводить их на чистую воду. И принимать меры общественной безопасности. Например, никогда не давать придти к власти лидерам со вспыльчивым, мстительным характером. Предпочитать даже корраптэд может быть лидеров, склонных к коррупции. И ни в коем случае не допускать к власти идеалистов. Тех, кто лелеет грандиозные проекты перестройки общества. Кто однако будет ответствен за подобный надзор? Что за комиссия мудрецов? Согласно каким критериям следует отобрать психиатров в такую комиссию? Насколько Индиана знает, в Эколь Нормаль д'Администрасьен нет должности психиатра. Дяди из школы, готовящей французских лидеров, не подвергаются никакому психиатрическому надзору… Согласно твоим стандартам, товарищ Индиана, именно человека из Ставрополья не следовало бы допускать к власти. И в то же время, заметь, что если бы не произвел он свою консервативную революцию в советском обществе, ты бы не сидел сейчас в отеле «Украина» на берегу ледяной Москвы-реки и не смотрел бы в советский теле-ящик. И рассказы бы твои Соленову было бы напечатать не под силу. А, что ты на это скажешь? «Ну что ж, — вздохнул Индиана, — это как раз тот редкий случай, когда мои личные интересы противоречат моим философским верованиям». А согласился бы ты, чтоб твои вещи никогда не были доступны советскому читателю, но, в обмен, чтобы нерушимо стоял Союз нерушимых? «Согласился бы», — ответил себе Индиана без колебаний. Меня во всей Европе и в Северной Америке читают. Тщеславие мое удовлетворено. Обошелся бы я и без советского читателя. Зато чувствовал бы себя как в старой песне поется. Донского казачества песня. Спокойным бы был за страну.
Пей и надейся, что Русь безопасна,
Русского войска сила крепка…
Ой донцы-молодцы,
Ой донцы-молодцы.
Ой донцы
Да эх молодцы!
Чувствовал бы я надежность где-то в тылу моего сознания. Я ведь чувствовал ее до середины восьмидесятых годов. Я пил, пел, глотал мескалин в Америке и был себе уверен, что Русь безопасна. Что серьезные дяденьки КГБ следят за ее безопасностью. Что серьезные дяденьки Политбюро, самые мачо в мире, мужики хмурые — не дадут ей покачнуться. Что они наденут свои сапоги, сядут в танки…
Телевизор был старый и потрепанный. Настрадавшийся от жильцов комнаты. Очевидно, никто не читал гимн безопасности его, ужаснувшись грандиозности гимна. Или же напротив, постояльцы читали его, но, как вредные дети, решали из злобности поступать наоборот. Оставляли его включенным двадцать четыре часа в сутки, перегревали, роняли его на пол, и опускали в ванную и даже, может быть, поджигали сами спичками, и не тушили, как рекомендовалось, одеялом. Индиана нашел телекоммерческий канал. Похабный молодой человек по имени Тино («ГДР» оповещала надпись под его именем) кривлялся в такт плохоразличимой мелодии. Реклама парикмахерской на Калининском проспекте появилась после Тино, чтобы уступить место старой бляди-польке в черных чулках и золотом платье с разрезом. Полька прошептала слизисто-сперматозоидный речитатив и не оставив своего имени исчезла. Усатые мужики, одетые котами, и восемь дам, одетые, точнее раздетые, с позолоченными стрекозиными крыльями на спинах (минимум позолоченных скорлупок на сексе) запели по-немецки и исполнили несложный, но похабный балетный номер. Общипанная девушка Выдрачкова из Чехословакии промычала свое чешское сочинение. Португальцы, поляки, болгары, чехи… Индиана никогда не слышал о существовании этих певцов. В свое время в Париже некто объяснил ему (некто знающий предмет), что советские смогли купить лишь полминуты клипа Майкла Джаксона, уж очень дорого затягивает, а у советских мало валюты. (Индиана вообще не рекомендовал бы им покупать писклявого.)
Он переключил канал. И еще раз. Музыкальное сопровождение повсюду слишком сладкое. Стиль «анкор-мэн» (как он называется у советских? Ведущий?) — фальшивая искренность. Интонации протестантских проповедников. Ранее фальшиво-искренне те же люди, или люди той же школы повествовали о компартии, авангарде, вдохновителе и организаторе всех наших побед. Сегодня они же расхваливают демократию. Демократия — универсальное средство от чесотки, чумы, холеры, изнасилований, убийств, от подагры, нехватки продуктов питания, от геморроя, от шизофрении, от поноса и коррупции. Ах, что за чудное средство демократия! «Универсам!»
Телефон, немой свидетель его диалога с телевизором пожарно закричал. Он взял трубку. Щетинистый, как его голова, голос Пахана прохрипел: «Индианка, спускайся, милый, в вестибюль. Поедем, опаздываем, нас Василий Иваныч ждет. Увидишь его автобус внизу…»
Небоскребы, а я маленький такой

Через служебный вход они ворвались, агитпроп-коммандос, в недра концертного зала. Пахан впереди, в длинном, расстегнутом пальто, актриса в шубе, расстегнутой, морячок, заместитель Яша в очках, брат актрисы в иностранной одежде, но с русским лицом, — ворвались и были проведены в артистическую. Индиана привык и вел себя так, как будто весь век кочевал из одной артистической в другую. Диваны, низкие кресла. Принесли коньяк. Пришел конферансье в тройке, пришел шеф оркестра в шелковом белом костюме. Просили всех торопиться. Они должны были подпереть плечами организацию, взгромоздиться на сцену, показаться на первом концерте американского певца Токарева — ПЯТНАДЦАТИ ТЫСЯЧАМ потенциальных читателей.
Под раскаты музыкальной пробной грозы из зала они пошли в зал. Через обширные закулисы, где гуляли артисты, дамы, господа, быть может, но не простые смертные. И здесь, не среди народа еще, их прикрывали с флангов молоденькие милиционеры. По пяти с каждого фланга. Или по три. На всякий пожарный случай. За сценой, в черном костюме, галстук, усы, маленький Токарев догуливал последние волнения. В тени черных ящиков, образовывающих сцену. Кабели. Провода. Усилители. Прожекторы. В полумраке за ящиками Соленов сказал, чтобы они вскарабкались вслед за ним на сцену. «Зачем, старик, что мы станем делать? Ты уверен, что это нужно?» — засомневалась актриса.
«Я покажу вас, ребята, народу, и оглашу решение коллектива. Что мы вводим вас в состав редколлегия: Виленьку, Индиану и тебя, Викуля. Чтоб показать всем засранцам, что мы начинаем возвращать народные таланты на Родину. Чтоб им, сукам, век свободы не видать!» — загоготал Пахан.
Оркестр, невидимый им, над ними задышал и заиграл. Конферансье стал пылко славить устроителя народных торжеств, САМОГО ПАХАНА СОЛЕНОВА, пригласившего для услаждения слуха и взоров толпы, — триремы, слонов, множество гладиаторов… Американского певца. Римляне захлопали и закричали и засвистели. Взяв Викторию и Индиану, словно детей, за руки, Соленов вывел их и поставил перед оркестром. Присоединил к Токареву и конферансье. Индиана наклонил голову, приветствуя пятнадцать тысяч душ. Дуло откуда-то, и ему захотелось потереть грудь. Он удержался. «Бюллетень наш стремится в эти тревожные времена поставлять вам правду и только правду. Правду о страшном времени, пережитом нашей страной в недавнем прошлом и правду о сегодняшних махинациях, коррупции, злоупотреблении властью, о борьбе наших органов правопорядка против драг-мафий и других криминалов, стремящихся расшатать нашу страну. Но это им не удастся…» Соленов огладил ладонью кактусовый свой затылок и продолжал. «Вы, конечно, помните, что еще в первом номере моего бюллетеня …да что я говорю, — «Вашего бюллетеня», потому что он ваш!» — Зал зааплодировал. — «Еще в первом номере я объявил вам, что САМ буду вести расследование убийства, не будет преувеличением сказать, ВЕЛИКОЙ русской актрисы Зои Федоровой, совершенного в 1981 г. в Москве на Калининском проспекте. Расследование ведется! И в последующих номерах нашего бюллетеня я буду держать вас в курсе этого расследования. А сегодня я счастлив вам представить нашу гостью, гостью вашего бюллетеня, дочь Зои Федоровой, выдающуюся русскую актрису Викторию Федорову, прилетевшую к нам из Америки…»
Виктория поклонилась. Пятнадцать тысяч человек зааплодировали, растроганные. Тех, кто не растрогался, было, по всей вероятности, немного. Пахан скромно улыбался, отойдя к ящику усилителя. Пахан умел расшевелить сердца зрителей, упирая когда нужно на мелодраму и эксплуатируя все, что имеется под рукой. В неглаженных штанах, в рубашке без галстука, в ворсистом пиджаке цвета горчицы, каторжник Папийон, — родной отец толпы. Индиана попытался прикинуть, как же Папийон представит его, Индиану, какой стороной повернет, расправившись с Викторией. Пахан продолжал. «При застое, Виктория вынуждена была покинуть нашу страну и уехать в Соединенные Штаты к отцу, — адмиралу американского флота. Это ее первый визит к нам. Многие из вас, я думаю, помнят Вику по фильму «Двое». Скажи что-нибудь народу, Виктория…»
Она приблизилась к микрофону, бывшая русская девочка, тонкая, что глядишь сломается, — мелко завитая, завязавшая пить бывшая алкоголичка (пьяные скандалы ее смаковала в свое время американская пресса), разведенная жена, мать мальчика двенадцати лет. Она сказала им, что счастлива быть среди них… Пятнадцать тысяч почувствовали себя причастными к роману опасной и блестящей жизни, сделались членами семьи, они сидели тихие, как дети… Индиана перестал слушать, что говорит Виктория, так как срочно стал придумывать собственную речь.
«…и мы решили включить Викторию Федорову в почетные члены редколлегии бюллетеня, так же как и Вилли Токарева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38