"Как хочется обнять родную маму и оказаться в детстве голубом", — вопел приблатненный голос сквозь дождь. Уроки разложения они, очевидно, брали у американских инструкторов. Отвращение и ужас испытывали мы с Владом, завернувшись в газеты, согласно инструкции спецназа по выживанию. Мы несли в Дом немного еды и бутылку рома… Измерзнув, стали грызть оатон колбасы, давясь, пить из литровой бутыли ром. Утром, смешавшись с кучками смертельно перепуганных местных жителей, перебиравшихся сквозь КПП на работу, мы вышли с капитаном, молчаливые и подавленные, к станции метро. Шел первый снег, и все косогоры вокруг строений фабрики "Трехгорная мануфактура" были белы от снега.
Отрезанный от своих, я вышел 3 октября на Октябрьскую площадь вместе с Тарасом Рабко. Там никого не было. Выливавшиеся из жерла метро люди все сворачивали за угол, на Крымский мост. Свернули и мы — и ахнули. Весь Крымский мост был залит народом. Мы присутствовали при первых выстрелах, сделанных ментами в толпу, видели первых раненых и первую кровь. Шли вместе с народом, сметая на своем пути заслоны ОМОНа и милиции. Эти позорно бежали, оставляя на тротуарах огромное количество фуражек, шапок и даже касок, алюминиевые щиты и дубинки. Мы — его величество народ — молча прошествовали по Садовому кольцу. На Смоленской площади в народ стал стрелять из автомата, не выдержавший, очевидно, напряга, страж порядка. Люди упали, но злоба и решимость народа были уже столь велики, что его смяли, били, и по свежей крови, мимо покинутых армейских грузовиков толпа пошагала дальше. Подростки несли на захваченных дубинках милицейские фуражки. Таким образом, как и во Французской революции, появились у нас если пока еще не головы на пиках, то символы голов — фуражки.
Нескончаемой рекой тек народ, неся нас с Тарасом. Товарищу Рабко было тогда 19 лет, и он с радостным визгом нырнул в первый попавшийся брошенный военный грузовик и вынырнул оттуда со щитом, с дубинкой и в фуражке. Сойдя с Садового кольца, мы свернули влево на проспект Калинина к осажденному Белому дому. Третьего октября вышли на улицу вовсе не патриоты и не красно-коричневые. Две недели уже продолжалось противостояние властей. Многие москвичи, любопытствуя, посетили окрестности Белого дома, по многим прошлись дубинки все более зверевшего и очевидно, получавшего все более крайние приказы, ОМОНа. Они даже выработали особую коварную тактику, когда вдруг ряды молчаливо переминавшихся с ноги на ногу милиционеров или солдат срочной службы (напротив, увещевая их, стояли мюсквичи) вдруг расступались, и оттуда выскакивал свиной головой со щитами отряд ОМОНа, безжалостно избивая все живое, захватывая людей и кидая их в автобусы. Пылкий, в один из таких случаев, капитан Шурыгин стал метать в них куски асфальта и камни и был схвачен своими же. Его бы избили за «провокацию», если бы я не вступился. Так вот, москвичи, нормальные и даже аполитичные, вышли 3 октября выразить свой протест против беспредела в городе. 2 октября на Смоленской площади был убит ОМОНом инвалид, а за несколько дней до этого, зажав их в метро Баррикадная, ОМОН зверски избил сотню ни в чем не повинных москвичей. Вот они и вышли, выведенные из себя, третьего, в количестве от 300 до 500 тысяч человек, выразить свой протест.
К удивлению всех нас, мы смяли и заслоны у Белого дома. Солдаты-срочники дивизии Дзержинского в массе переходили к нам. Было около трех часов дня. Дальнейшие четыре с половиной часа были праздником Революции. Меня обнимали и целовали знакомые и незнакомые, жали руки, бросались на шею. Волной прокатились мы до самых подъездов Белого дома, внутри нечего было делать, мы выслушали бессвязные речи с балкона нескольких депутатов, не ожидавших такого поворота событий. Все это в обстановке эйфории. Сотни людей были со щитами и дубинками, единицы с автоматами. Пробежал куда-то отряд союза офицеров, пробежали баркашовцы. Мимо меня с неизвестным мне отрядом (все без оружия) пробежал Влад Шурыгин. Мы с Тарасом Рабко ринулись за ним, но вдруг откуда-то ударили несколько очередей, и все мы залегли. Стреляли из-за гостиницы «Мир», из Большого Девятинского переулка. Выждав, мы с массами народа рванулись туда. У гостиницы «Мир» слепо кружился на месте БТР. На броне, закрыв курткой смотровую щель, прижались трое. "Сдавайтесь!" — кричали они внутрь. И, не получая ответа, подожгли ватную куртку, залив ее бензином, прижали к броне. В это время со стороны посольства (мы с Тарасом уже бежали в переулок) вновь раздались очереди и одиночные, и мы опять залегли. А когда вскочили, то увидели, что четверо наших волокут прямо на нас страшный груз — мой друг Влад Шурыгин, без брюк, в одних трусах, на запрокинувшейся голове страшно закатились глаза, в кровище, синяя плоть ноги в области ляжки разворочена и оттуда торчит кусок металла. Раненого его тащили в Дом. Нелепо подпрыгнув, очевидно от шока, Рабко побежал рядом с тащившими нашего друга, крича: "Влад! Влад!", но капитан в этот момент не был с нами на нашей земле.
БТР подожгли, но, воспользовавшись тем, что, удовлетворившись содеянным, его на момент выпустили из-под наблюдения, экипаж БТР внезапно завел мотор и, сбивая языки пламени, рванулся прочь по Конюшковской улице. И ушел. Боясь попасть в своих, по нему не стреляли. Потом было взятие гостиницы «Мир», взятие мэрии, у подножия, в осколках стекла, мы радостно приветствовали генерала Макашова в кожанке и берете, взгромоздившегося высоко на балкон, чтобы заявить: "Не будет больше ни мэров, ни пэров, ни херов…" Слева от Макашова стоял наш парень, тот самый Маликов, его я выводил на трибуну избитого на Лубянской площади еще летом. (Через 3 года он выступит против меня, увы). Провели захваченного в плен заместителя мэра. Народ, предававшийся бунту, однако, требовал законности и суда, и хотя плевки ему достались, но избиениям его не подвергали. Точно так же достойно, я видел, люди, обнаружив в багажнике милицейской машины ящик водки, порешили уничтожить ее и тотчас же разбили бутылки о край тротуара. Существует видеозапись интервью, данного мной в те часы у мэрии. Я сказал о том, что хотя до победы еще далеко и сама победа под вопросом, но теперь мне не стыдно за мой народ, он решился на бунт.
В атмосфере эйфории и победы (большинство верили, что одержана полная и окончательная победа) выступил с балкона Руцкой. Выступили другие ораторы. Зюганова среди них не было, он исчез с балкона за пару дней до этого, скорее всего, предупрежденный о готовящемся штурме и убийствах друзьями из власти. Мы стали садиться в автобусы и машины. Меня звали свои дружественные охранники из охранного агентства, и, отвергнув другие предложения, мы с Тарасом сели с ними вместе в желтый автобус. Я видел, как целый автобус, набитый вооруженными баркашовцами, отошел чуть раньше нас на Останкино. (Интересно, что автобус так никогда туда и не прибыл. Единственными вооруженными людьми с нашей стороны у Останкино оказалась группа Макашова, с ним Маликов и Бахтияров, всего не то одиннадцать, не то тринадцать автоматов).
Кортеж автобусов и автомобилей тронулся. Мы вынули несколько рам и кричали в улицы лозунги. До самого здания американского посольства на Садовом кольце шли и стояли толпы. "Советский Союз!" — орали мы и нам восторженно отвечали. Дальше улицы опустели, автомобилей было мало. Несколько гаишных ментов, неловко прижавшись к машинам, сделали нам знак V (победы). То же проделывали, раскорячившись у своих лимузинов на обочине, новые русские. Казалось, город наш.
Только казалось. Зеленые, мрачные, в касках, антеннах, усиках, автоматах, как пришельцы из космоса, ждали нас на БТРах, раскорячившись своей колонной, странные бойцы. Позднее мы поняли, что это двигался к Останкино и замер ненадолго, очевидно ожидая дальнейших приказаний, отряд «Витязь». Они реагировали по-разному на наши клики. Кто-то даже помахал нам рукой. Большинство остались хмуро-неподвижными. Я, Тарас, Александр Бородой, Михаил-охранник, мы сошли с автобуса у зданий, населенных депутатами и их семьями. Попробовали раздобыть оружие у охраняющих депутатов ментов. Менты сообщили, что сдали оружие в оружейную комнату местного отделения. Когда мы прибыли к Останкинскому телекомплексу, у административного здания ближе к пруду стояли БТРы отряда «Витязь».
Вначале нас было несколько сотен, но к семи часам скопились уже тысячи. Люди прибывали пешком, в метро, на автобусах. На фотографиях того трагического вечера мы стоим — я и Тарас, у входа в здание административного корпуса, в толпе своих. Улыбаемся. Рядом пацан в трофейной милицейской фуражке. Сейчас понятно, что текли тогда последние минуты нескольких часов свободы, доставшихся в день третьего октября трагическому городу Москве. С двух до семи тридцати прожила наша русская свобода. И умерла новорожденной.
Я остановил Макашова. Он вел переговоры с охраной Телецентра и вышел в сопровождении Маликова и знакомого мне киевлянина Бахтиярова.
— Альберт Михайлович, дайте автомат?
— Сейчас нет лишнего автомата; потом дадим. Вы бы подняли интеллигенцию, Эдуард Вениаминович.
— Сейчас нет интеллигенции, Альберт Михайлович. Вот когда создадим, после победы, тогда подымем.
Короткий разговор и знаменательный. И Макашов, и Анпилов, считали меня интеллигентом, хотя по образованию оба «интеллигентнее» меня (у меня средняя школа, у Макашова академия, У Виктора Анпилова МГУ, факультет журналистики). Вся моя «интеллигентность» заключается в подчеркнуто правильном русском языке, вежливости и трезвой, западной, манере поведения. А на передовых линиях фронта я пробыл в общей сложности, думаю, побольше генерала Лебедя.
— Там наши штурмуют технический центр, через дорогу, — пронеслось в толпе.
Я и Тарас пересекли улицу Академика Королева и приблизились к Телецентру. Грузовик, отъезжая и наезжая, ударял, разбивая стекла вестибюля, но продвинуться дальше ему мешали несущие колонны здания. Мы стали метрах в пятнадцати от грузовика. Подошел Илья Константинов, заговорили об историчности переживаемой минуты. Дедок на костылях предложил, протягивая пачку «Явы», мне. закурить.
— Да не курю я, бросил.
— Ну в такую-то историческую минуту, Эдик!
Я закурил. Но не успел докурить. В 19.31 вдруг красной тяжелой волной взрыва накрыло нас всех. И через несколько мгновений ударили автоматы и пулеметы. Я упал и пополз. Я не верил, что они стреляют боевыми, но инстинкт, обретенный на войнах последних лет, сработал сам. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю что нас спасли, не желая этого, журналисты, телерепортеры и фотографы. Ринувшись к месту происшествия, они просочились сквозь первый ряд людей, в котором и находились мы, беседуя с Константиновым, и образовали впереди нас защитный слой в пару-тройку человек толщиной. И когда ударили пулеметы, то стреляли в первую очередь по ним. Я выполз к гранитному бордюру высокоподнятой цветочной клумбы и залег, прямо на ком-то, т. е. до меня там уже лежал человек. Так как я был безоружен, то обратился к единственному оружию — к записной книжке. Лежа пишущим застал меня Тарас Рабко. Оглянувшись на то место, где мы только что стояли с Константиновым, я увидел двадцать или более тел. Некоторые стонали и ругались. Большинство не двигалось. Именно там нашли мертвым ирландского журналиста, еще минут за десять до этого он снимал нас у административного здания. Уверен, что на последней его кассете был запечатлен и я.
Огонь усилился, и пришлось спасаться, отходить. Мы перебежали к трансформаторной будке и скучились там, десяток, потом с полсотни людей. Первый испуг прошел. Подростки неизвестной партийной принадлежности на ходу учили друг друга, как изготовить "молотовские коктейли", отливали бензин из запаркованных на ул. Королева автомобилей и, абсурдно прикрываясь (пуля пробивала их, как масло) трофейными милицейскими дюралевыми щитами, пытались поджечь угол здания. Бутылки отскакивали от стекол и догорали в кустах.
Однако через полчаса, неумелым вначале, им удалось разбить одно из окон и послать туда несколько бутылок. Угол здания запылал. Через некоторое время в горящий первый этаж вошел отряд Макашова и сам он в черной кожаной куртке и черном берете десантника, генерал, во главе всего лишь отделения солдат.
Еще через некоторое время я с ужасом увидел на рукаве своего бушлата красное пятнышко. Постояв, оно перепрыгнуло на плечо соседа и поползло дальше. И ударил с угла, с крыши административного здания по нам пулемет трассирующими синими брызгами огня. Они мстили нам за подожженный первый этаж. Пришлось оставить трансформаторную будку и отступить в парк.
Эпизоды той жаркой ночи, в которую мы окончательно потеряли свою свободу, непоследовательно всплывают в моей зрительной памяти. Попытка штурма, когда, спрятавшись за водополивающей машиной, наши попытались приблизиться к техцентру. Поливалка была умело подожжена стрелками «Витязя», и в криках раненых попытка не удалась. Совершенно сумасшедший среди этого ада, все время пролетал там велосипедист. Кто он, почему он себя так дико вел, так никто никогда и не узнал. В парке по краю улицы старик-гармонист в гимнастерке с медалями озвучивал этот ад на гармошке. Выехали, урча, БТРы на улицу Королева и огнем поддержали своих, засевших в телецентре. Народ было обрадовался, приняв «их» БТРы за «наши» БТРы. В конце концов они молча застыли на ул. Королева, и усиленный голос объявил:
— Немедленно разойдитесь, иначе мы откроем огонь на поражение. Немедленно расходитесь!
Почти тотчас они открыли огонь на поражение. Люди врассыпную бросились в глубь парка рядом с телебашней.
Появился суровый Макашов, его отряд покинул пылающее здание. Беретом вытирая пот со лба, сказал:
— Мы сделали все что могли. Надеюсь, на месяц вывели их из строя. Мы не взяли второй этаж, но попортили всю аппаратуру на первом. Трансляция восстановится не скоро…
Восстание догорало. Лежа в парке под обстрелом, я еще не знал тогда, какая судьба уготована нашим товарищам, оставшимся в Белом доме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55