– Это аванс, – сказал Салман, передавая скорпиона Хираму. – А это презент».
Он перевернул авторучку, и американская девица скинула трусики.
Хирам сглотнул слюну, а Салман выполнил обещание: привел корабль, построил Хираму дом с двумя туалетами, нанял Хирама лоцманом и под завязку загрузился еврейским золотом на века вперед.
Гамилькар вел к Офиру по одному ему известным приметам. Он уже чувствовал запах столицы Амбре-Эдема. В пустыне все больше попадалось беспризорных, одичавших верблюдов – это был хороший признак; как птица в океане предвещает моряку близость земли, так беспризорные верблюды, которых стражники отгоняют от ворот, в Сахаре предвещают появление Эдема. Поймали одного верблюда, навьючили на него бахчисарайскую колонку и аккордеон, посадили графиню.
– «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в рай», – процитировал Гамилькар. – Но при чем тут верблюд?! В этом верблюде нет никакого смысла! Канат! На иврите «верблюд» (камелос) и «канат» (камилос) звучат и пишутся почти одинаково, и древний переводчик спьяну перепутал канат с верблюдом! «Легче канату (канату!) пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в рай!» Бедный, бедный верблюд! Из-за плохого переводчика ему никогда не попасть в рай!
Западные врата Офира как всегда неожиданно сверкнули па фоне Лунных гор. Недавно они были отреставрированы и позолочены, стража вышколена, две старинные чугунные пушки отполированы, как рояли. В эти врата кто только не входил, и не выходил. Входил Иисус, из этих врат имели несчастье выйти Адам и Ева. Врата описаны многократно разными путешественниками, – наиболее полно все тем же Ливингстоном. Некоторые говорили о «двух вратах», по это неверный перевод с офирского – врата «двустворчаты», объясняет Ливингстон.
К райским вратам приходили уставшие после жизни праведники, их встречали таможенные ангелы («60 мириад ангелов», что, конечно, нонсенс, – но из этого наблюдения пошли богословские споры о количестве ангелов на острие иглы), приказывали сбросить земные одежды и проводили голыми через врата, на предмет обнаружения греховных помыслов. «Входите узкими вратами», – так сказано в Писании. Райские врата имеют в ширину 7 м 32 см, в высоту – 2 м 44 см, толщина чугунных стоек и перекладины – 12 см, и своим голым остовом – без створок, украшений и всяческих причиндалов – в точности совпадают с размерами футбольных ворот (см. ПРИЛОЖЕНИЕ к ГЛАВЕ 9). Ворота звенели или не звенели. Потом вели к водопаду помыться после долгого (500 лет пути) и потного перехода между жизнью и смертью, и надевали на праведников «восемь одежд из облаков славы» (надо полагать, выдавали восемь предметов одежды – трусы? носки? майку? шорты? белую хламиду? рубашку с короткими рукавами? ремень? сандалии-тапочки?), и возлагали «две короны – из жемчуга и парваимского золота» (не очень понятно – расшитые панамы, кипы, тюбетейки, ушанки?), и окружали «восемнадцатью видами роз» (опрыскивали дезодорантами?).
Обстановка и нравы у райских ворот описаны в древнерусской повести «СЛОВО О ПЬЯНИЦЕ, ПОПАВШЕМ В РАЙ», переведенной Гамилькаром на офирский:
«Один добродушный пьянчуга любил выпить в любую погоду: „Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать? Ножки зябнуть, ручки зябнуть, не пора ли нам дерябнуть?“; но каждой чаркой не забывал Бога прославлять: „Ну, поехали, с Богом!“ или „Дай вам Бог здоровья!“. Пришло время, и велел Бог взять его душу и поставить у райских ворот; а сам задумался – что c этим пьяницей делать? Тот начал у стены томиться, в райские врата стучать. А врата под током – в них стучишь, они тебя бьют. Шуму-грому на весь рай. Проходил мимо ключник Петр и спросил, кто там стучит. „Я, грешный человек, хочу, грешным делом, к вам в рай“. Петр принюхался и сказал: „Да ты, брат, пьян! Алкашам здесь не место, иди откуда пришел“. – „Я бы и рад вернуться, да ты кто такой, чтоб меня отсылать? – спрашивает пьянчуга. – Голос твой слышу, но в глаза не вижу“. – „Я – Петр, апостол“. Услышав это, пьянчуга не испугался и сказал: „А помнишь ли, Петр, когда Христа взяли сатрапы, ты трижды отрекся от него? А я, хоть бражник, никого не предавал. Как же ты в рай попал?“ Посрамленный Петр ушел прочь, а пьянчуга опять стал стучать. Подошел к вратам апостол Павел с лопатой и саженцем райской яблоньки: „Пшел вон! Пьяниц в рай не пускаем“. – „А кто ты, барин?“ – „Апостол Павел“. – „Значит, ты и есть тот самый Савл, который превратился в Павла и приказал первомученика Стефания камнями забросать? – нисколько не смутился пьянчуга. – А я, хоть и пьяница, никого не убивал!“ Павел плюнул и ушел прочь. Алкаш опять за свое. Подошел к вратам царь Давид в белой простыне, с березовым веником, в баню собрался: „Кто там стучит?“ – „А кто там спрашивает?“ – „Царь Давид“, – „А я бражник“, – „Уходи, алкаш, а то веником отхлещу!“ – „А помнишь ли, царь, когда ты своего слугу Урию отослал из Ершалаима, а жену его потащил в постель? Теперь ты в раю живешь, а меня не пускаешь. Иди ты в баню!“ Царь Давид ничего не ответил и ушел в баню пристыженный, зато пришел к вратам царь Соломон, в шапке Мономаха, при карманных часах с бриллиантами: „Я – царь Соломон, а ханыг в рай не пущаем“. Отвечает бражник: „Ты – Соломон? Который жену свою послушал, Бога забыл и сорок лет идолам поклонялся? А я, хоть и ханыга, никому не поклонялся, кроме Бога своего!“ И ушел царь Соломон. Опять шум в раю. Приходит к вратам святой Николай с кадилом: „Пропойцам положена мука вечная в тартарарах неисповедимых!“ – „А помнишь ли, Мыкола, ты блаженному Арию в морду дал, и он от унижения взял да помер? Святым не подобает руки распускать! Закон гласит: не убий, а ты своей рукой Ария убил!“ И святой Николай тихой поступью пошел прочь. „Ладно, – подумал пропойца, – я до вас достучусь! Всех достану!“ И поднял в раю такой грохот, что пришел к вратам Иоанн Богослов, в очках, в шляпе, любимец Христов, и сказал: „Сказано в писании: бражники отнюдь не войдут в рай! Они не наследуют царство небесное, но уготована им мука вечная“. – „А не ты ли, Иван Богослов, написал в Евангелии: любите друг друга? Не прошу любви, но хотя б уважения! Скажи, Иван: ты меня уважаешь? Нет, ты скажи: уважаешь меня или нет? Либо от слов своих отрекись, либо вели открыть врата!“ Засмеялся Иоанн Богослов и ответил: „Я вас уважаю, бражник! Вы наш человек. Входите!“ И открыл ему врата рая. Аминь».
ПРИЛОЖЕНИЕ К ГЛАВЕ 9

РАЙСКИЕ ВРАТА (остов, схема)
Перекладина – 12 см
7,32 м
2,44 м
Штанга – 12 см
ГЛАВА 10. Выход из пике
Некоторые люди терпеть не могут, чтобы их обгоняли.
Л. Стерн
Не каждый человек любит, чтобы за ним кто-то плелся.
А. Чехов
Гайдамака выбрался из подвала, как летчик из глубокого пике или как гонщик на вершину горного перевала: кровь прилила к лицу и пульсировала в висках, он покачивался, прикуривал и укрощал в утробе некстати разгулявшиеся гороховый суп с молдаванской кониной и мухоморной «Красной Шапочкой», которые норовили выплеснуться вперед и вверх.
Дурак, ох, дурак! Прав был Гоголь – какой ты дурак! Жрешь «Красную Шапочку» и не чувствуешь, что уже накрылся бордовой шляпкой. Вызвали тебя, дурака, в Контору, а ты, дурак, ничего не понял, в Конторе тоже не дураки сидят, Контора – дело тонкое, а ты, дурак, даже не задумался, не испугался, не схоронил «Архипелаг ГУЛАГ», не посоветовался с Александром Исаичем! Кто же на самосвале в Контору ездит?! Только самоубийцы. В Контору надо ездить не спеша, вдумчиво, на велосипеде. Тебе, бегемоту глупому, во сне стеклянную Луну транслировали, летучих мышей не к добру показывали, козла, стадо козлов показывали, шептали, намекали, напоминали: «Реголит, реголит, реголит, уголь, Скворцов, триста рублей…» А ты, козел рогатый, нашел себе во сне занятие; летающую крепость откапывал, луноходы грузил в кратере Циолковского! Не прочувствовал, не проснулся, не догадался! Они же в Конторе устроили типичную велосипедную «разделку» , запускают свидетелей по одному через равные промежутки времени и смотрят – кто тут свидетель, а кто сообщник.
ЧТО сейчас можно сделать?…
Да и МОЖНО ли сейчас что-то сделать?…
Можно.
Гайдамака отбросил окурок, вывернул карманы, пересчитал дрожащими пальцами все наличные деньги – набралось рублей пятьдесят – и побежал обратно, мимо зоопарка к Привозу, давя мягкий асфальт и звеня, как корова бубенчиком, грудой мелочи в кармане штанов. Уже знакомый бегемот раскрыл пасть и сочувственно зевнул вслед своему человеческому двойнику, а Гайдамака бежал и молился: «Господи, только бы он еще не ушел! Господи, только бы он еще подождал!» Бежал по жаре, звеня мелочью, с гарцующим коньяком и супом внутри, как шут гороховый, – бежал но мягкому асфальту так, как на «Кольнаго» не гонял, вот где велосипед нужен, – в его-то годы с его здоровьем такой марафон! Нормальные люди по такой жаре ходят тихо, экономят силы, пьют минеральную воду. Прохожие оглядывались: что-то случилось, расхристанный потный мужик бежит. Камо грядеши, мужик? Пока добежал, чуть не отдал Богу душу.
Самосвал стоял на том же месте, но Андрюхи в самосвале не оказалось. Гайдамака опять чуть не умер. Он отогнул боковую форточку и с таким отчаянием стал сигналить на весь Привоз, что рядом в зоопарке тревожно затрубил слон.
– Что случилось, командир?
На счастье Гайдамаки, Андрюха на пляж еще не ушел, а выбежал из «Тысячи мелочей» с чудным заморским складным топором под мышкой, соображая, не приложить ли этим топором угонщика самосвала.
– Андрюха! – прохрипел Гайдамака, обнимая своего водителя и чуть ли не целуя его взасос, как Леонид Ильич очередного политического деятеля социалистической ориентации, – братские поцелуи еще не вышли из моды. – Андрюха! Пляж и футбол отменяются! Не спрашивай! В Аркадии – холера, на футбол – в другой раз. Три отгула за мой счет! На, возьми… – Гайдамака вытащил из кармана потные пятьдесят рублей и засунул в карман Андрюхе. – Сходи вечером вместо футбола в ресторан, выпей за мое здоровье. Не спрашивай! Жизнь и смерть! Дуй обратно в Гуляй, вот тебе ключи от хаты – этот сверху, этот снизу, найди на полке «Битву железных канцлеров», тряхни, вылетят три сторублевки, отнеси их в Элкину бухгалтерию, скажи, чтобы оприходовала их концом февраля – за уголь для селекционной станции… И за что-нибудь еще – пусть сама придумает. Пусть перечислит эти триста рублей в Фонд Мира или там на охрану культурных памятников. Скажи ей – жизнь и смерть! Слово и дело! Я буду ей вечным должником! Если хочет, женюсь на ней. Запомнил? Повтори!
– Все понял, командир: жизнь и смерть, этот сверху, этот снизу, битва железных кацманов, триста рублей, уголь для Фонда Мира концом февраля, пусть разводится, если захочете, женитесь на ней, – запоминал Андрюха, перекладывая промасленный складной топор из одной подмышки в другую.
– Молодец! Но только не кацманов! Не кацманов, а канцлеров, канцлеров! Ты ж читать умеешь? Запомни – КАНЦЛЕРОВ! Канцтовары! Запомни – ПИКУЛЬ! Не перепутай, дурень! Дуй, выручай, Андрюха!
И хотя Андрюхе очень не хотелось по этой жаре пылить но трассе в Гуляй-град, а очень хотелось отлежаться в урожайную страду на холерном пляже в Аркадии, но, видя такое невменяемое состояние командира, он ответил: «Дую!», забросил топор в кабину и тут же укатил трусить волшебную книгу, прикидывая: то ли вернуться вечером в Одессу на матч сезона, то ли в кои веки культурно напиться с друзьями-шоферюгами в городском ресторане «Гуляй».
А Гайдамака долго с тоской смотрел вослед самосвалу, потом нашел в груде мелочи три копейки, выпил теплой воды с барбарисовым сиропом, подумал, что все равно они, дураки, все перепутают – возьмут и выпишут самосвал угля Пикулю или Кацману, а три сторублевки оприходуют концом царствования императрицы Елизаветы Петровны на нужды Пробирной палатки, – и, понурившись и икая от рвавшейся па свободу потревоженной приторным сиропом необъезженной конины, опять поплелся по Карла Маркса к Августу Бебелю и явился к парадному подъезду Дома с Химерами с незначительным опозданием.
ГЛАВА 11 Ведьма, ведьма! или Гэть с верблюдом!
Мы будем вечно изготовлять новые книги, как аптекари изготовляют новые лекарства, лишь переливая из одной посуды в другую.
Л. Стерн
По обе стороны ворот стояли две пузатые старинные пушки с большими колесами, у пушек – черные часовые. Это были не негры, но очень загоревшие европейцы – один босой, с винтовкой, в немецкой каске, в вышиванной льняной рубахе, в атласных малиновых шароварах, второй в рваных галифе, солдатской гимнастерке, австрийской фуражке и в великолепных хромовых сапогах. Грозные пушки не произвели на Сашка должного впечатления. Старье, говно, не стреляют, решил он и, пока Гамилькар предъявлял пропуск в Эдем, принялся разглядывать стоящего «струнко» ближнего часового и его сверкающую электрумом старинную винтовку, которая тоже, конечно, не стреляла. Загоревшее лицо европейца показалось Сашку знакомым. Сашко опустил глаза и стал разглядывать босые ноги стражника.
– Це ви чи не ви, дядьку? – тихо спросил Сашко. Часовой, не шевельнувшись и не поворачивая головы, спросил;
– Ти звiдкiля, хлопчик ?
Сашко испугался и не ответил.
– Это со мной, – объяснил Гамилькар. Они прошли через ворота.
Проходя мимо стражника, Сашко еще спросил:
– А ви чого тут, дядьку?
– Гроши xopoшi платять, – тихо ответил тот. Ворота тревожно зазвенели.
– Що несете? – всполошились стражники, – Залiзо е? Железо, то есть? Це що? Бомба? – спрашивали стражники, показывая на Бахчисарайский фонтам на плечах Гамилькара.
С водонапорной колонкой все быстро прояснилось, стражники видели такие колонки в Одессе и Екатеринославе; но теперь они придрались к верблюду:
– З верблюдами не можна! Геть з верблюдом! – вдруг заорал райский стражник. – Чуеш, що я кажу? Глуха, чи що? Геть з верблюдом!
– Почему с верблюдом нельзя? – тихо спросила графиня.
– Не повезло верблюду, – сказал Гамилькар. – Слезьте с верблюда, графиня. Ни за что верблюд пострадал .
Графине пришлось слезть с верблюда, и стражники отогнали бедное животное от райских ворот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37