Быть может, это говорит в его пользу, что столько людей преданы ему.
Среди книг, которые листал этот доктор, были памфлеты XVII века, и я заметил, что один называется "Истинное свидетельство о суде над лордом Стаффордом". Но ведь дело Стаффорда началось с одного из детективов истории - со смерти сэра Эдмунда Берри Годфри. Его нашли в болоте, а загадка отчасти заключалась в том, что он был и задушен, и проткнут собственной шпагой. Я сразу подумал, что кто-то мог позаимствовать идею, не для убийства, для вящей загадочности.
Потом я увидел, что это подходит ко всем гнусным подробностям бесовским, конечно, но не только бесовским.
Понять этих людей можно, они хотели покруче все запутать, чтобы задержать нас подольше. Вот они и вытащили несчастного старика и заставили его бедное тело ходить колесом - словом, делать все, чего оно делать не может. Надо было подсунуть нам неразрешимую загадку. Свои следы они замели, но забыли убрать метлу. К счастью, мы вовремя догадались.
- Это вы догадались, - сказал Фламбо. - Я бы долго шел по ложному следу, занимался пилюлями.
- Ну, во всяком случае, мы уехали, - благодушно сказал священник.
- Видимо, - сказал сыщик, - поэтому я и еду на такой скорости.
События этого вечера нарушили монастырский покой в обители и в храме. Рака святой Доротеи, вся в золоте и рубинах, стояла в боковой комнатке монастырской часовни до той поры, пока процессия не возьмет ее и не внесет в часовню к концу службы.
Охранял ее один монах, очень зорко и настороженно, ибо он, как и его братья, знал о возможной опасности. Поэтому он и вскочил в тот самый миг, когда в окно, сквозь решетку, просунулось что-то вроде темной змеи.
Тигр Таиров делал так и прежде, но для монаха это было внове. К счастью, на свете жил человек, для которого приемы Таирова внове не были; он и появился в дверях - огромный, с воинственными усами, - когда вор собирался выйти. Фламбо и Тигр пристально посмотрели друг на друга и словно бы отдали друг другу честь.
А священник проскользнул в часовню помолиться о тех, кто замешан в этих невероятных событиях. Он скорее улыбался, чем печалился, и, честно говоря, ни в коей мере не ощущал, что дела преступного семейства безнадежны; напротив, надежды здесь было больше, чем для многих куда более почтенных семейств.
Потом он подумал о многом другом, что подсказали место и случай. На фоне зеленого и черного мрамора, в глубине часовни, мерцал темный багрянец великомучеников, а на его фоне алели рубины усыпальницы, розы святой Доротеи. Отец Браун снова подумал о странных событиях и о женщине, боявшейся святотатства, которому она сама помогла. В конце концов, думал он, Доротея тоже любила язычника, но он не убил ее веры. Она умерла свободной, умерла за истину, и послала ему розы из рая По преданию, св. Доротея жила в конце III - начале IV в., в Каппадокии, и была обезглавлена за веру. Когда она шла на казнь, некий Феофил, издеваясь, сказал, чтобы она прислала ему розы и яблоки из райского сада. Сразу после казни появился ребенок с корзиной яблок и роз. Феофил дал обет любви умершей Доротее, обратился и позже был казнен.
Священник поднял взор и увидел сквозь облака ладана мерцание огоньков, сообщившее ему, что благословение подходит к концу, сейчас пойдет процессия. Сокровища времени и преданий двинулись к нему сквозь века, а высоко над ними, снопом негасимых огней, солнцем в нашей ночи дароносица сверкала сквозь мрак, как сверкает она сквозь темную загадку мироздания. Многие считают, что и эта загадка неразрешима. Многие считают, что у нее только одно решение.
СЕЛЬСКИЙ ВАМПИР
Среди холмов, на повороте тропки, где два тополя, словно пирамиды, стерегли деревушку Гань, появился однажды человек в одеждах очень странного покроя и странного цвета - в ярко-алом плаще, в белой шляпе на пышных черных кудрях, с бакенбардами, как у Байрона.
О том, почему он выглядел столь странно и старомодно, и все же держался изящно, даже дерзко, гадали среди прочего те, кто пытался разгадать его загадку. Загадка же такая: миновав тополя, он исчез, словно растворился в заре или унесся с утренним ветром.
Лишь через неделю тело его нашли в четверти мили, на каменистых уступах сада, ведущего к мрачному, обветшалому дому, который называли Мызой. Перед тем как ему исчезнуть, слышали, что он с кем-то бранился, и произнес при этом слова "какой-то жалкий Галь"; а потому предположили, что он пал жертвой местного патриотизма. Во всяком случае, сельский врач удостоверил, что его сильно ударили по голове, отчего он вполне мог умереть, хотя рана не так уж глубока, а били, видимо, дубинкой. Это соответствовало представлению о том, что на него накинулся человек деревенский, довольно дикий. Однако человека не нашли, и записали "убит неизвестными лицами".
Года через два случай этот всплыл, а причиной тому были события, побудившие доктора Тутта - многим казалось, что он и впрямь свеж, темен и немного багров, словно тутовая ягода, - отправиться поездом в Галь вместе с другом, который и прежде помогал ему в таких делах. Несмотря на излишнюю округлость и явную склонность к портвейну, глаза у доктора были умные, ум удивительный, что и сказывалось в его беседе со священником по фамилии Браун, которого он знал много лет, ибо они разбирали когда-то дело об отравлении. Священник сидел напротив него, словно терпеливый ребенок, внемлющий назиданиям, а доктор подробно объяснял, почему они едут в эту деревню.
- Вы знаете, - говорил он, - человек в плаще неправ, Галь - не жалок. Конечно, это далекое, заброшенное селение, так и кажется, что ты перенесся лет на сто. Старые девы здесь - именно девы, престарелые барышни, исполненные изысканности и благородства, и врач у них - не врач, а лекарь. Они согласились, чтобы я ему помогал, но все же такие новшества не для них, мне еще нет шестидесяти, в графстве я прожил только двадцать восемь лет, а их адвокат выглядит на добрых двадцать восемь веков. Есть и адмирал, прямо из Диккенса. Дом у него просто набит кортиками и сушеными рыбами. Завел он и телескоп.
- По-видимому, - сказал отец Браун, - скольких-то адмиралов всегда выносит на берег. Не пойму только, как они оказываются так далеко от берега.
- Есть и священник, - продолжал врач, - точно такой, как нужно, твердолобый, консервативный, принадлежит к Высокой Церкви Англиканская церковь включает Высокую Церковь, близкую к католичеству, но не подчиненную Римскому Папе, и Низкую, протестантскую. Страшно ученый, седой... Шокировать его легче, чем старую деву. Здешние дамы, хоть и строги, выражаются вольно, как и те, былые пуритане. Раза два я слышал от мисс Карстейрс-Кэрью поистине библейские выражения. Как наш старик читает Библию?.. Наверное, закрывает глаза, когда до такого дойдет. Вы же знаете, я человек старомодный, меня совершенно не радует джаз и все эти развлечения.
- Они и модных не радуют, - вставил священник. - В том-то и беда.
- И все-таки я больше связан с миром, чем такое захолустье, продолжал медик. - Знаете, я до того дошел, что обрадовался скандалу.
- Неужели модные люди открыли это селение? - улыбнулся отец Браун.
- Нет-нет, скандал совершенно благоприличный! - заверил Тутт. - Надо ли говорить, что все дело - в сыне священника? Если у священника сын в порядке, это уже непорядок. На мой взгляд, наш случай - очень легкий. Ну, скажем, кто-то видел, как несчастный пил пиво у кабачка "Синий Лев". Но вообще-то суть в том, что он пишет стихи, а это хуже браконьерства.
- И все-таки, - сказал отец Браун, - вряд ли даже здесь это вызовет настоящий, большой скандал.
- Да, - серьезно ответил доктор, - скандал вызвало не это. На самой окраине, в коттедже, который называется Мызой, живет одинокая дама, миссис Мальтраверс. Приехала он" примерно год назад, никто ничего о ней не знает. Мисс Карстейрс-Кэрью говорит: "Не пойму, что ей здесь нужно! Мы не ходим к ней в гости".
- Может быть, это ей и нравится, - предположил отец Браун.
- Словом, - добавил врач, - она их раздражает. Понимаете, она привлекательна и, как говорится, со вкусом. Молодым мужчинам наши леди сказали, что она - истинный вампир.
- Тот, кто теряет милосердие, обычно теряет и разум, - заметил священник. - Можно ли жить слишком замкнуто и быть вампиром?
- Вот именно, - сказал доктор. - И все-таки в ней много загадочного. Я ее видел, она мне нравится. Такая высокая брюнетка, хорошо одета, изысканно некрасива, если вы меня понимаете. И умна, и довольно молода, но... как бы это сказать? - немало видела. Старые дамы назвали бы это "с прошлым".
- Да, - сказал отец Браун, - ведь сами они только что родились. Наверное, кровь она сосет из этого злосчастного поэта?
- Конечно, - кивнул врач, - а отец страдает. Говорят, она вдова.
По кроткому круглому лицу пробежала тень - отец Браун рассердился, а это бывало очень редко.
- Говорят! - воскликнул он. - А почему бы ей не быть вдовой? Какие у них основания сомневаться в ее словах?
- Опять вы правы, - сказал доктор. - Но суть не в этом. Самая суть, самый скандал - именно в том, что она" вдова.
Отец Браун тихо и печально охнул; может быть, он прошептал: "О, Господи!".
- Во-первых, - сказал врач, - они выяснили, что она актриса.
- Так я и думал, - откликнулся священник. - И еще одно я подумал, хотя и не к делу...
- Конечно, - продолжал его собеседник, - этого хватило бы. Бедный пастырь в ужасе от одной мысли, что актерка и авантюристка навлекает позор на его седины. Старые девицы плачут хором. Адмирал признался, что когда-то был в театре, но не согласен терпеть лицедеев "в нашей среде".
Мне лично это не мешает. Она - истинная леди, хотя и загадочная, вроде смуглой леди сонетов. Поэт в нее! очень влюблен. Я, старый дурак, ему сочувствовал, совсем разумилялся, но тут ударил колокол. Именно мне пришлось стать вестником беды. Понимаете, миссис Мальтраверс - не просто вдова. Она - вдова мистера Мальтраверса.
- Да, - сказал священник, - разоблачение страшное!
- А мистер Мальтраверс, - продолжал его друг, - убит в этой самой деревне года два назад.
- Помню, помню, - сказал отец Браун. - Кажется, врач признал, что его стукнули по голове.
Доктор Тутт ответил не сразу, а отвечая - хмурился.
- Собака не ест собак, врачи не бранят врачей, даже безумных. И я бы не стал ругать моего почтенного коллегу, если б не знал, что вы умеете хранить тайну. Тайна в том, что он круглый дурак, горький пьяница и полный невежда.
Главный констебль графства просил меня разобраться в деле, я ведь давно в этих краях. Так вот, я абсолютно уверен в одном. Может быть, его и били по голове. Может быть, здесь считают, что странствующих актеров непременно надо бить. Но его не убили. Судя по описанию, рана слишком легкая. Самое большее, он мог потерять надолго сознание.
Но я открыл кое-что похуже.
Какое-то время он глядел на ускользающий пейзаж, потом сказал:
- Я еду туда и прошу вас помочь мне, потому что будет эксгумация. У меня есть подозрения, что его отравили.
- Вот и станция! - обрадовался священник. - По-видимому, вы подозреваете, что яду ему дала заботливая супруга.
- Кто ж еще? - откликнулся врач, когда они выходили из вагона. - Здесь бродит сумасшедший актер, но полиция и адвокат считают, что он помешан на ссоре еще с каким-то актером, не с Мальтраверсом. Нет, отравил не он. А больше покойный ни с кем общаться не мог.
Отец Браун кое-что обо всем этом слышал. Однако он знал, что ничего не знает, пока не поймет участников той или иной истории. Следующие два-три дня он с ними знакомился под разными предлогами. Первая встреча, с загадочной вдовой, была краткой, но яркой. Понял он по меньшей мере две вещи: во-первых, миссис Мальтраверс иногда говорила в той манере, которую викторианское селенье могло счесть циничной; во-вторых, она, как многие актеры, принадлежала к его конфессии.
Он был логичен (и правоверен), а потому не вывел из второго факта, что она ни в чем не повинна. От него не укрылось, что среди его единоверцев были крупнейшие отравители. Однако он понял, что в данном случае некоторую роль играла та свобода ума, которую здешние пуритане могли принять за распущенность, а жители старой Англии - за склонность ко всему чужеземному. Карие глаза глядели до воинственности смело, а загадочная улыбка большого рта говорила о том, что намерения ее в отношении поэта (хороши они или плохи) по крайней мере серьезны.
Сам поэт встретился со священником на скамье у "Синего Льва" и показался ему исключительно мрачным. Сын преподобного Сэмюэла Хорнера был крепким человеком в светло-сером костюме; принадлежность его к богеме выдавал бледно-зеленый шейный платок, заметнее же всего были темно-рыжая грива и нахмуренный лоб. Отец Браун знал, как разговорить самых завзятых молчальников. Когда речь зашла о местных сплетнях, поэт с удовольствием выругался, и посплетничал сам, едко намекнув на былую дружбу непорочной мисс Карстейрс-Кэрью с мистером Карвером, адвокатом. Мало того: он посмел сказать, что служитель закона пытался завязать дружбу и с таинственной вдовой. Но когда дело дошло до его собственного отца, он - то ли из горькой порядочности, то ли из благочестия, то ли потому, что слишком глубокой была злоба, сказал мало.
- Да, видеть не хочет... Ругает день и ночь, словно она какая-нибудь крашеная буфетчица. Называет распутной авантюристкой. Я ему сказал, что это не так... ну, вы же ее видели, вы знаете. А он ее видеть не хочет. Даже в окно не поглядит. Актрису он в дом не пустит, слишком свят. Я говорю: "Какое пуританство", а он этим гордится.
- Отец ваш, - сказал отец Браун, - имеет право на собственные взгляды. Их надо уважать, хотя я не очень хорошо их понимаю. Но действительно, нельзя так резко судить о женщине, которую не видел и видеть не хочешь. Это нелогично.
- Для него это самое главное, - сказал поэт. - Ни за что не хочет видеть. Конечно, он вообще бранит меня за любовь к театру.
Отец Браун тут же воспользовался новой темой и узнал все, что хотел узнать. Как выяснилось, поэт писал трагедии в стихах, которые хвалили самые сведущие люди. Он не был глупым театралом;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21