Домашний капот, достаточно нарядный, всё же означал, что гостям не придают большого веса, во всяком случае, визит не считается официальным.
Вскоре появился барон, дородный господин средних лет с грубым, мужицким лицом. Одет в короткие штаны, гетры и народную, по-видимому, очень дорогую куртку. Заметив, что Клим поглядывает по сторонам, он подвел нас к висевшей на видном месте картине под стеклом: на фоне стилизованного пейзажа древо - дуб короля Генриха Птицелова или ясень Иггдрасиль, где вместо птиц и животных на ветвях висели щиты с гербами и коронами.
"Да, так вот, гм!" - сказал барон, извлекая пробку из бутылки.
"Превосходный коньяк",- сказал Клим, и я перевел его слова.
"Вы так полагаете? Я тоже, м-да... Еще глоток?"
"Как вы оцениваете нынешнюю ситуацию в Кремле?" - разливая кофе, спросила хозяйка.
Я перевел: "Ее интересуют эти старые задницы в Кремле".
Клим обрадовался случаю продемонстрировать свою осведомленность. Барон усердно подливал, не забывал и себя, и постепенно багровел; Клим, напротив, становился всё бледнее, он говорил без умолку, глаза его сверкали. Хозяин сопел, кивал, поднимал и опускал брови. Я не поспевал за моим товарищем, а потом и вовсе умолк; было ясно, что если что-нибудь здесь имеет значение, то не речи, а самый факт того, что мы тут сидим.
Барон потрепал пса, лежавшего у его ног. Пес, вероятно, обладатель не менее славной родословной, умильно смотрел на барона.
"Мне приходилось бывать в России. Это огромная страна".
Пес насторожился. Барон помешивал ложечкой кофе.
Клим сказал, что последние события с особой убедительностью говорят о том, что свободному миру необходимо пересмотреть некоторые сложившиеся стереотипы. В частности...
Пес дал понять, что придерживается других взглядов. Хозяин поднял брови: "Ты так полагаешь? Вы правы,- сказал он.- Если не ошибаюсь, от Москвы до Урала пять тысяч километров!"
Запад слишком наивен, возразил Клим, если принимает на веру все эти заявления. Пора наконец понять, что...
"Страна с большим будущим. Непременно уговорю мою жену снова поехать. Что ты на это скажешь, Schatz5?"
"Вы тут побеседуйте,- сказала хозяйка,- а мне надо сказать два слова господину, э..."
Теперь инициативу захватил южный барон. Он подвинул Климу, продолжая рассказывать, коробку с сигарами.
Хозяйка поднялась и направилась в соседнюю комнату, она шла маленькими шажками, как гейша, слегка покачивая бедрами. Я поплелся следом за ней. Мы прошли мимо низких резных шкафов с фарфором и хрусталем и оказались на кухне, почти такой же просторной, как гостиная, откуда сейчас раздавалось нестройное пение: это хозяин и Клим исполняли русскую народную песню "Широка страна моя родная".
Баронесса притворила за собой дверь.
"Знаете вы эту песню, о чем она?"
"Да, это национальный гимн, он очень древний".
"Древнее, чем царский гимн?"
"Пожалуй".
"О чем же он? Вероятно, о том, какая у вас замечательная страна?"
"Само собой".
"Но ведь она в самом деле замечательная, не так ли?"
"Кто в этом сомневается".
"Приятная мелодия, только они ужасно фальшивят... А я думала,- сказала хозяйка,- что это советская песня".
"Советская власть гораздо старше, чем думают".
До нас донесся голос Клима:
"Наши ни...ивы глазом не обшаришь!"
Барон вторил, вместо слов произнося какую-то абракадабру, пес подвывал.
Мне показалось, что хозяйка смущена и не знает, с чего начать.
"Поразительно",- сказал я. Теперь я понял, на кого она была похожа.
"Вы имеете в виду?.." Она усмехнулась, чтобы скрыть, что она польщена.
Я кивнул.
"Откуда вы знаете эту картину?"
"Все ее знают: Дюрер. Не помню, как называется".
"Портрет патрицианки. Считается,- сказала она,- что эта Эльзбет... Так ее звали, Эльзбет Тухер... Считается, что я происхожу от нее по линии моей двоюродной бабушки. Она была замужней женщиной, это видно по портрету, и согрешила с художником. Так что и Дюрер будто бы мой предок. Всё это легенда. В нашем роду не было женщин с такой фамилией".
"Легенды бывают правдивей действительности".
"Бывают, это верно... Имя тоже нетрадиционное. Все мои прабабки носили имя Мария. В разных сочетаниях. Кстати, меня зовут Луиза-Света-Мария".
"Света?"
"Это какое-то славянское имя. Мне объясняли, что оно означает. Вы, вероятно, можете дать точную справку".
"За этим вы меня и позвали?"
"Нет, конечно. Вы не догадываетесь, зачем?"
"Понятия не имею".
Она вздохнула. "Вы... давно здесь? Я не знаю, как это назвать: изгнание, эмиграция?"
Я ограничился неопределенным жестом.
"Но язык, наверное, знали еще до того".
"Знал".
"Я хотела задать вам один вопрос... Вы можете не отвечать. Только прошу вас, не сочтите за обиду мое любопытство".
"Не сочту".
"Вы не обидитесь, договорились?"
"Я вас слушаю".
"Церковь святого Иоанна Непомука... Вам это имя что-нибудь говорит?"
"Он, кажется, охраняет мосты".
"Вы образованный человек. Видите ли, в чем дело. Мой кузен - пресвитер этой церкви. Да и я там бываю... иногда".
Она прислушалась, пение в гостиной умолкло.
"Ладно, пусть побеседуют".
"Это довольно трудно",- заметил я.
"Коньяк им поможет. Так вот... Простите, что я так. Я хотела спросить. Это вы там сидите? Можете мне не отвечать. Я понимаю. Жизнь на чужбине... Но неужели настолько..."
Я сказал, глядя в сторону:
"Считайте, что это мое хобби".
"Да, конечно,- сказала она.- Разумеется,- сказала Света, Марта, Мария или как там она звалась.- Я слишком хорошо понимаю ваши чувства. Вашу гордость. Хобби... Позвольте мне быть откровенной, я позвала вас не для того, чтобы удостовериться, я знала это наверняка. Сожалею, что так грубо вмешиваюсь в вашу жизнь, но раз уж... Я только очень надеюсь, что это обстоятельство, это... вынужденное обстоятельство не помешает нашему знакомству. Пожалуйста, не отвергайте с порога мое предложение. Или, вернее, мою просьбу. Я бы хотела вам помочь".
"Благодарю вас, баронесса,- сказал я,- вы очень добры. Но уверяю вас, вы заблуждаетесь. Я вовсе не..."
"Я? Заблуждаюсь?.. О нет, мое сердце меня не обманывает. Пойдемте, нас ждут".
XI
Разумеется, я постарался не придавать значения этому разговору, ни в чьей помощи я не нуждался; разговор оставил неприятный осадок: за мной подглядывали - вот что было тягостно; на обратном пути в электричке я вяло и невпопад отвечал Климу, который пребывал в приподнятом настроении. Похоже было, что они с бароном понравились друг другу.
"Ну а реальное какое-нибудь обещание ты получил?"
"Вот увидишь,- сказал Клим.- Он богат, как Крез!"
Погода вдруг установилась отменная, настоящая золотая осень, и в одно из воскресений, вместо того чтобы с утра облачиться в балахон и касторовую шляпу, я отправился к моему другу и покровителю. Разыскать его оказалось непростым делом, наводить справки у Вивальди я не стал, не хотелось, чтобы он знал о моем визите.
Больница находилась у черта на рогах, предстоял путь на западную окраину города, метро с пересадками; так что чуть было не произошло то, о чем я уже рассказывал; я ненавижу эту линию, там всегда что-то случается; поезд задерживался на двадцать минут, пассажирам предлагали воспользоваться наземным транспортом. Объявление повторили несколько раз, со своей ношей под мышкой я бросился к эскалатору, водитель автобуса объяснил, что лучше ехать не до конца, а до следующей остановки метро. А ведь он прав, подумал я. Тут и погода стала меняться, небо посерело, окна домов отсвечивали оловом. Я чувствовал, что дорога тащит меня в потусторонний мир. Слава Богу, успел выпрыгнуть из автобуса.
Словом, я кое-как добрался и даже успел попасть в приемные часы, но, войдя в вестибюль, увидел, к своей досаде, Вальдемара. "Вот,- пробормотал я,последовал твоему совету". Он ухмыльнулся. Мы подошли к справочному окошку. Долго блуждали по коридорам, поднимались по лестницам. "Может, помочь?" спросил Вивальди. Он нес какой-то кулек. Я тащил нечто более весомое.
Профессор лежал в светлой палате, над кроватью была устроена рама с кольцами на шнурках для подтягивания. Я поставил проигрыватель на столик-каталку и воткнул вилку в розетку. Наш патрон сумрачно кивнул, когда Вивальди, поглядывая по сторонам, извлек из внутреннего кармана свое приношение, завернутые в бумагу ампулы,- следовало бы начертать на них мелкими буквами на целительной латыни: pax in terra et in hominibus benevolentia6.
Вполголоса Вальдемар осведомился, не желает ли страдалец причаститься немедленно. Профессор покачал головой. Ампулы исчезли в тумбочке с двойным дном. Я покосился на соседей. Профессор заметил:
"Ничего, потерпят. Им тоже полезно".
Я нажал на клавишу, наступило молчание - слабый шелест пространства короткое вступление. Два волшебных женских голоса запели:
Мать скорбящая стояла, вся в слезах, а на кресте...
Профессор, лежа на спине, дирижировал, устремив взор в потолок.
Dum pendebat Filius7.
Немного погодя он сделал знак остановить музыку:
"Потом".
Мы топтались возле кровати. Глядя в потолок, профессор заговорил:
"Я пересмотрел свой жизненный путь - все не то, не то... О вас, говноедах, тоже, между прочим, думаю. Что будете делать без меня? Еще попадете кому-нибудь в лапы..."
"А что эскулапы говорят?" - спросил Вивальди.
"Чего они говорят? Ничего не говорят..."
"Ползать будешь?"
"Ползать? А что толку?.. Жил в двенадцатом веке,- сказал он, помолчав,знаменитый учитель, богослов. Как же его звали, едри его?.. Однажды он сидел в своей комнате и писал гусиным пером проповедь. Вы за моей мыслью следите?"
"Стараемся".
"Сидел и писал проповедь. А сам смотрел в окно на реку Сену. На берегу сидел мальчишка лет десяти. Великий богослов бросил перо, вышел из дому и видит: в руках у пацана ракушка. И этой ракушкой он загребает воду. Как же ты, говорит, собираешься вычерпать реку ракушкой? А мальчишка ему отвечает: а как же ты хочешь изъяснить тайну Святой Троицы?"
"Ты что-то не то понес, папаша",- зевнув, сказал Вальдемар.
"То есть как это не то?"
"Сам говоришь: десять лет пацану. Как это он..."
"А ты дослушай, я, между прочим, еще не кончил! Слова не дадут сказать, вечно перебивают. Распустились, суки!"
Наступила пауза. Профессор смотрел в потолок.
"Чего замолчал-то?"
"А то, что надо сначала дослушать, а потом свои гадские замечания вставлять... Это, говорит, дело такое же безнадежное".
"Кто говорит?"
"Пацан говорит! - загремел профессор.- Устами младенца глаголет истина. И вот когда настал день и народ собрался, чтобы послушать проповедь великого богослова, он вышел, поднялся на кафедру и сказал: вот я тут перед вами. Все меня видели? Ну и довольно с вас. И ушел, и след простыл".
"Куда же он делся?"
"Слинял. Удалился в далекий монастырь. И свое имя скрыл, поэтому,- сказал профессор,- и я не знаю, как его звали".
Снова помолчали, соображали, что-то надо было ему ответить. Больной промолвил:
"Вот и я тоже думаю..."
Я спросил: включить? Он покачал головой.
"Вот и я думаю: пора, давно пора. О душе подумать надо. Пошлю вас всех к соленой маме... Надоели вы мне все, и все мне надоело".
"Да куда ж ты денешься?" - спросил Вивальди.
"А вы куда денетесь? Попрошусь в монастырь".
"Да ведь ты, папаша, неверующий".
"Или студентом на теологический факультет".
"Я хотел вас спросить,- сказал я,- Вальди вас пока замещает?.."
"Что?" - нахмурился патрон.
"Я говорю, пока вы здесь, он..."
"А кто это ему позволил? - закричал профессор.- С-суки поганые, мародеры, стоит мне только отлучиться!.."
"Спокуха, ваше преподобие. Тебе волноваться вредно..."
Вальдемар проворно сел на корточки, извлек из тайника ампулу с героином, откуда-то явился шприц. Вальдемар всадил иглу в бедро профессору.
XII
Мое аристократическое знакомство имело продолжение: сняв трубку, я услыхал ее голос. Минуту спустя в комнату вошел Клим. Я извинился и положил трубку. "Зайди ко мне,- сказал он.- Кто это?"
Я знал, что нам предстоит то, что он называл принципиальным разговором. Еще меньше охоты было у меня беседовать с баронессой. Что ей понадобилось? Именно этот вопрос задал Клим.
Почему он решил, что это она?
"Не увиливай. Она, наверное, хотела поговорить со мной".
"Не думаю",- сказал я.
"Мало ли что ты думаешь. Она позвонила в редакцию, чтобы поговорить со мной о деле".
"Позвони ей сам".
"Ты прекрасно знаешь, что это невозможно". Мы сидели в его кабинете (комнатка чуть больше моей, с картой во всю стену, свидетельствующей, что родина всегда с нами), он в своем кресле, я на стуле сбоку от стола.
"Я давно жду этого звонка. Это по поручению барона. Я думаю, он хочет мне кое-что сообщить. Что она тебе сказала?"
"Так, ничего особенного".
Я смотрел на свои руки, разглядывал ногти.
"Ты сейчас позвонишь ей,- сказал Клим, беря второй микрофон,- от моего имени. Спросишь..."
Я покачал головой.
"Почему? - спросил он. Я пожал плечами. Клим подумал, процедил: - Ладно. Может быть, ты и прав, подождем еще немного.- Я встал.- Минуточку! Сядь... Вот эта статья. Что это такое?"
В чем дело, пробормотал я.
"В чем дело? И ты еще спрашиваешь. Да я просто не нахожу слов!"
Таково было вступление к принципиальному разговору. Увы, не первому. Полагаю, не будет неожиданностью - после всего, о чем говорилось выше,- если я скажу, что отношения наши достигли критической точки. Тут была в самом деле некоторая принципиальная разница, и чем дальше, тем она становилась очевиднее. Наше пребывание на чужбине мой товарищ считал временным. Он не терпел слова "эмиграция". (Именно это делало его стопроцентным эмигрантом.) Мой товарищ был подлинным патриотом - чего нельзя, к сожалению, сказать обо мне.
Может быть, достаточно простого объяснения. Орбиты наших планет приблизились к пункту опасного противостояния. Мы слишком тесно были связаны своим делом, мы порядком надоели друг другу, это был обыкновенный житейский факт, ясный для обоих. Был ли он причиной идейных расхождений или, наоборот, их следствием, не имеет значения. Наше далекое отечество, всё глубже, словно скалистый остров, тонувшее в дымке, всё дальше уходившее от нас в свою собственную недоступную жизнь,- для Клима это был единственный свет в окошке. Вся наша деятельность должна была служить подготовкой к возвращению.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11