Театр одного актера. И одного зрителя.
На пианино были водружены кувшин и кружка. Кувшин тот самый, мемориальный, из которого Сигизмунда поливали во младенчестве.
На кувшин из угла строго взирала закопченная Богородица. Серебряный потемневший нимб наехал ей на самые брови, как зимняя шапка.
Посреди комнаты лежало несколько томов БСЭ. Старой, хрущевской. Синей.
Перед томами стояло несуразное девкино ведро.
Лантхильда торжественно уселась на тома. Неплохо для начала. Дескать, долой культуру! Раздвинула ноги. Начала водить в воздухе руками — как раз над ведром. И приговаривала (Сигизмунд улавливал часто повторявшиеся слова):
— …Гайтс… Милокс… Гайтс… Милокс…
Затем она встала, взяла ведро и, ступая с преувеличенной театральностью, высоко поднимая колени, кружным путем направилась к пианино. Налила в кувшин что-то из ведра. Сигизмунд со своего места не видел, что именно.
Девка что-то проговорила, сперва презрительно, затем с пиететом, после чего с кувшином дала круг по комнате. Перед иконой остановилась, вознесла кувшин к иконе. Спросила что-то. Прислушалась. Сменила положение и совершенно другим голосом, более низким и грозным ответила — будто бы за Богородицу.
— Йаа, Лантхильд! — будто бы сказала Богородица.
Лантхильда поклонилась иконе, снова вознесла над головой кувшин и, запустив палец в кувшин, брызнула на оклад.
Сигизмунд онемел. Кого он ввел в свой дом?! Девка такую дикость явила, что даже его пробрало. А он-то считал, что ко всему уже привык!
Девка завершила свой круг и налила из кувшина в кружку. Поставила кувшин, взяла кружку и на вытянутых руках поднесла ее Сигизмунду. Пей мол, родимец!..
Сигизмунд с сомнением посмотрел на кружку. Там плескало молоко.
Конечно, по девкиному мнению, это милокс — одна сплошная срэхва. Почему бы прямо из пакета не налить? Нет, надо было в ведро… Где только это ведро не валялось, прежде чем сюда попасть. Если вспомнить, кто это ведро отрыл… И где…
Может, лучше не пить? Сценусловности, то, се…
Сигизмунд кашлянул и сказал решительно:
— Лантхильд! Это милокс — срэхва.
Лантхильда обрадовалась. Усердно закивала головой.
— Срэхва!
Дальше начала что-то объяснять. Сигизмунд опять насторожился. Выходило так, что в пакетах срэхва, но есть шанс заполучить не срэхву. В то, что девка представляет некую прибалтийскую торговую фирму (о чем сам Сигизмунд соврал Федору), Сигизмунд бы уже не поверил. Так где она собирается брать натуральное молоко?
— Хво, девка, колись? Хво милокс нэй срэхва?
Во. Выродил.
Лантхильда степенно кивнула. Мол, сейчас объяснит. Приложила два пальца к голове, как рога, и сказала:
— Гайтс.
Сигизмунд на всякий случай тоже приложил пальцы к голове. Господи, какой маразм! Аськин мокрогубый писал бы кипятком от восторга.
Переспросил свою любезную подругу Лантхильдочку:
— Лантхильд! Гайтс — это бэ
—э?
— Мэ-э! — строго поправила Лантхильда. — Бэ
—э — авизо!
— Мэ-э! — заблеял Сигизмунд. И затряс головой. «Рогами» на Лантхильду нацелился.
Она радостно визгнула, отскочила. Хмурая Богородица со стекающей по щеке молочной каплей взирала на баловство со стены.
Сигизмунд был доволен. Обида отпустила. Не считает девка его, Сигизмунда, козлом. Хотя… а гениталии почему?
Он принес скомканный рисунок. Показал на гениталии козла. Спросил:
— Гайтс?
— Йаа…
— Милокс?
— Йаа…
Сигизмунд постучал пальцем по гениталиям. Лантхильда слегка покраснела, потом прыснула и показала на свою грудь.
— Это что… — удивился Сигизмунд. — Это у тебя не козел, а коза, значит? А почему три?
На этот вопрос ответа у Лантхильды не было.
Она присела рядом, взяла Сигизмунда за руку и начала очень убедительно говорить. Показывала то на ведро, то на Богородицу, то на кружку. В общем, уговаривала Сигизмунда завести козу.
Не может она, Лантхильд, пакетную срэхву употреблять. И Сигисмундсу не советует. А как хорошо-то будет, когда козу возьмем!.. Какое молочко-то будет сытное да полезное. Ведь как будет? Вот встанет она Лантхильд рано-рано утром, сядет за подойник, козу за вымечко подергает-потянет, молочка надоит. Нальет она, Лантхильд, теплого парного молочка в кувшин, а из кувшина — в кружку. И в постель мил-другу Сигисмундсу, махта-харье и так далее, подаст с поклоном: пей, кушай, здоровья набирайся.
В общем, такой лубок развела.
На Богородицын авторитет ссылалась. Годиск-квино, мол, согласна: йаа, говорит, Лантхильд, йаа, заводи гайтс, у гайтс хороший милокс, а пакетс-милокс со срэхва ист, йаа…
Сигизмунд спросил ради интереса (видел, что всђ у Лантхильды тщательно продумано):
— А кормить-то ее чем? Фретан что твоя гайтс будет?
На это у Лантхильды тоже был ответ. Хави! Вот что будет фретан гайтс. Хави!
— А где взять эту хави?
Как где? На газоне накосить, конечно. Она, Лантхильд, приметила — тут есть деревья, есть и трава. Попусту, небось, пропадает травка-то. Вот возьмет Сигисмундс косу, навострит ее, направит, выйдет по росе на травку…
Объясняя, Лантхильда кучу бумаги извела рисунками.
Черт, учиться ей надо. Мгновенно схватывает — двумя-тремя линиями такие сценки прочерчивает, закачаешься!
Сигизмунд дивился изобретательности девкиного ума. И основательности. Не один час, небось, на размышления потратила. Предложила, кстати, ряд ценных предметов, какие можно было бы с немалой выгодой для себя обменять на козу. Фарфоровую пастушку в кринолине. Торшер позднехрущовских времен с пыльным розовым абажуром, похожим на дамскую шляпу. Вышитую болгарским крестом подушку. Все это очень дорогие и ценные вещи, которые, несомненно, нетрудно будет обменять на козу.
Да, Лантхильд понимает, почему Сигисмундс этого не делал. Потому что некому было ходить за козой. Некому доить. Не будет же махта-харья Сигисмундс козу, в самом деле, доить! А эта двало Наталья, добавила мстительная девка, не хочет ходить за козой. Оттого и нет у Сигисмундса козы. Но сейчас все изменится. Теперь у Сигисмундса есть Лантхильд. Она будет ходить за козой. А Сигисмундс накосит хави, а потом будет весь год милокс пить и Лантхильд благодарить. Вот как хорошо!
— Понял, — сказал Сигизмунд. — Взвесим. Обсудим. Проголосуем.
Девка, разрумянившаяся от пламенной речи, вышла. Через минуту в соседней комнате заорал ого. К ведру подобрался кобель. Жлобясь и оглушительно чавкая, жадно вылакал весь милокс. Вот ведь хундс прожорливый.
…А коза кобеля пожалуй, гонять будет. Всю мебель разворотят.
Да ну, в самом деле. Что он, действительно козу заводить собрался? Может, сразу коня? В гараже его держать. А «единичку» продать к чертовой матери. В офис на коне ездить буду. Через Сенную. Старух пугать.
* * *
Фильм оказался лучше, чем предполагал Сигизмунд. Добротный. Не зря своих «Оскаров» набрал — был понятен даже дремучей девке. Причем без всякого перевода.
Девка грозно поблескивала очками, стискивала кулаки — волновалась. Очень непосредственно реагировала. Бормотала что-то. Дергалась. Сигизмунд не столько на экран смотрел, сколько на Лантхильду — забавлялся.
Спросил на всякий случай, не Вавилу ли она там часом видит. Оказалось — нет, Вавилу не видит. И на том спасибо.
Правда, надолго девку не хватило. Переизбыток информации. Утомилась. Подремывать начала.
Просыпалась и реагировала только на самые грубые шутки. Видимо, на такие, что и федоровскому шурину внятны и смешны.
Досмотреть Сигизмунду не дали. В дверь позвонили. Кого там черт принес?
Черт принес Федора. Федор был запорошен снегом и невыносимо камуфляжен. Благоухал пивом.
— Что у вас с телефоном, Сигизмунд Борисович? Звоню, звоню — все занято…
— спросил Федор с порога. Снял шапку и аккуратно стряхнул ее на площадку. — Порядок. На крючке ребята.
— Какие ребята?
— Ну те, с Обводного. Я же сказал, на абонемент поставим.
— От них, что ли?
— Ну. — И Федор дыхнул. — Провел агитацию и пропаганду с использованием наглядных пособий. Чуете?
Лантхильда тоже вылезла из сигизмундовой комнаты. Строго блеснула очками на Федора.
— Здрассьте, — сказал Федор. И не сдержался — с ухмылочкой покосился на Сигизмунда.
— Драастис, — бойко ответила Лантхильда.
— Так я чего, — снова заговорил Федор, обращаясь к Сигизмунду, но то и дело бросая в девкину сторону быстрые вороватые взгляды. — С телефоном у вас что-то… Трубка не так лежит, что ли?
Наверняка девка опять разговаривала. И положила неправильно.
— Я что? Я тут мимо топал — отзвониться хотел, да занято у вас… Дай, думаю, командира порадую…
— Да ты, Федор, проходи, разувайся…
— Да не, я на минутку… Мне отлить надо, по правде говоря…
Федор наклонился, аккуратно расшнуровал свои непотопляемые говнодавы. В носках направился к туалету.
Сигизмунд сказал девке:
— Лантхильд, свари нам кофе.
Девка, уловив ключевые слова «Лантхильд» и «кофе», направилась в кухню.
Федор вышел из ванной, вопросительно посмотрел на Сигизмунда.
— Что, не забрали еще партнеры?
— Да нет… Теперь уж не заберут, наверное.
— А вы ее депортируйте на историческую родину. Что она здесь-то трется?
— Так надо, — сказал Сигизмунд.
— Ну, коли надо…
— Кофе будешь?
— Кофе? — Федор секунду подумал. — Буду.
Вошел на кухню. Оценил привнесенные девкой новшества. Сделал какие-то выводы, о которых умолчал. Сигизмунд видел, что Федор умолчал. Федор и не скрывал своего умолчания.
— Ну так что там с этими, с абонементниками-то?
— Было так. Прихожу. Сидят. Я говорю: «Помните меня, ребята?» И пиво ставлю. Ребятки на пиво посмотрели, напряглись — вспомнили. Ну, и покатилось… Один в Афгане воевал. Хороший парень. Другой тоже ничего. Первая обработка — послезавтра. Они все приготовят.
— Молодец, — сказал Сигизмунд.
— Стараемся… — скромно отозвался Федор и принял у Лантхильды чашку кофе.
— Надо отвечать не «стараемся», боец Федор, а «служу Советскому Союзу».
— Ну вот еще… — засмущался Федор.
Сигизмунд решил сделать бойцу приятное. Поощрить инициативного работника. Заговорил на тему, близкую федоровскому сердцу. Федору-то, небось, об этом ни с кем, кроме шурина, и не потолковать от сердца, а шурин, поди, все уж знает. Обо всем перетолковано…
— Слышь, Федор, у нас тут с Лантхильдой спор один вышел… Насчет боевых раскрасок…
Федор с сомнением поглядел на Лантхильду. Перевел взгляд на Сигизмунда. Мол, стоит ли бисер метать?.. Однако соблазн был слишком велик. Федор извлек из кармана свой знаменитый карандаш и начал объяснять. В конце концов увлекся, разрисовался под «лесного кота», а затем устрашающе раскрасил и Сигизмунда, отчего тот сделался похожим на полинявшего под кислотными дождями Отелло.
Лантхильда невозмутимо допила свой кофе. Пристально посмотрела — сперва на одного бойца, потом на другого. И вдруг заговорила. Наставительно так, строго. Явно ссылалась на авторитет брозара. Помянулся разок Вавила. Часто мелькало слово «харья».
— Что она харей ругается? — недовольно спросил Федор. — Лицо как лицо.
— Она не ругается. Слово такое.
— А что обозначает?
— Боевую раскраску.
В конце концов Лантхильда вынесла федоровскому искусству приговор. Не одобрила. Знаками показала бойцу, что надо эту срэхву с физиономии смыть и не позориться перед честной девушкой Лантхильд.
Федор, похоже, обиделся. На Сигизмунда поглядел. Сигизмунд, забавляясь, кивнул:
— Делай как велено. Она знает, что говорит. Лантхильд у нас умная…
— Умная… — проворчал Федор и отправился в ванную.
Вернулся с красной физиономией. Видно было, что тер. Сел на табуретку, надулся. Аж распушился весь. Кофе залпом допил.
Лантхильда каким-то очень хозяйским движением взяла карандаш. Федор встрепенулся.
— Куда, куда!.. Эй!..
— Нэй охта, Тьюдар.
— Сиди, — перевел Сигизмунд, предвкушая потеху.
Федор затих. Проворчал только:
— «Тьюдар»…
Девка трудилась над Федором долго. Очень старалась. То и дело прерывала работу, вглядывалась. Приговаривала что-то. Словом, пыхтела, как Леонардо да Винчи над Джокондой.
Когда она, наконец, завершила труды, Федор повернулся к Сигизмунду.
— Ну что? — сказал он недовольно.
— Ни хера себе! — невольно выдал Сигизмунд. — Ну ни хера!..
— Что?.. — забеспокоился Федор.
— Пойди глянься в зеркало.
Федор, в принципе, симпатичный парень. Девушкам нравится, у мужчин с первого же взгляда вызывает доверие. Простое открытое лицо. Девка, явив незаурядное мастерство, превратила его в богомерзкую рожу. Не захочешь — испугаешься.
Из ванной, где висело зеркало, доносились восторженные восклицания Федора.
— Это где же ее так навосторили? — спросил он, являясь на пороге кухни. Зубы бойца сверкали в омерзительной ухмылке. Сигизмунда передернуло.
Лантхильда что-то важно произнесла.
Сигизмунд тут же перевел:
— Так погранцы ихние делают. Она в учебном центре работает.
— Прозвонить бы ее надо, — вернулся Федор к прежней теме. — Ох, не нравится мне это.
— Да нет, с ней все нормально.
— Вы проверяли, Сигизмунд Борисович?
— Что ж я, по уши деревянный? Конечно, проверял. У нее сейчас отпуск. Вот она и оттягивается. Говорит, в учебке от скуки в глазах зелено.
— А где учебка-то?
— Что — где?
— Где, говорю, дислоцируется-то?
— На Шпицбергене где-то.
— Ох, блин!.. — от души посочувствовал Федор. — Дыра редкостная. И ночь по полгода.
Он посмотрел на Лантхильду с пониманием. Головой ей покивал.
— Талантище!..
— Йаа, Тьюдар, ита ист годс, — напевно произнесла Лантхильда.
Федор опять ушел в коридор — на себя любоваться. Потом выпросил у Сигизмунда бумажку и засел перерисовывать.
Наконец Федор ушел, смыв с неохотой лантхильдино творчество. Унес экскиз. На шурине будет пробовать теперь, не иначе. Размалюются оба и щук ловить пойдут.
* * *
— И чем они там занимаются? — спросила Людмила Сергеевна.
Был день получки. По этому случаю маленький, но дружный коллектив «Морены» был в полном сборе. Все уже все получили, везде расписались и теперь в самом благодушном настроении пили чай. Людмила Сергеевна принесла свой домашний пирог с клюквой. Это стало уже традицией.
Сигизмунд очень ценил эту домашнюю атмосферу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62