] И, кроме того, одна старая изанузи [знахарка] в Земле Маника мне много
об этом рассказывала. Она говорила, что народ, живший за этими горами,
представлял собою ветвь племени зулусов [зулусы - негритянское племя в
юго-восточной Африке, достигшее большого могущества в начале XIX века] и
говорил на зулусском наречии, но эти люди были красивее и выше ростом, чем
зулусы. Среди них жили великие волшебники, которые научились своему
искусству у белых людей тогда, когда "весь мир был еще темен", и им была
известна тайна чудесной копи, где находили "сверкающие камни".
Ну, в то время эта история показалась мне смешной, хоть она и
заинтересовала меня, так как алмазные россыпи тогда еще не были открыты. А
бедный Иванс вскоре уехал и погиб, и целых двадцать лет я совершенно не
вспоминал его рассказа. Но как раз двадцать лет спустя - а это долгий
срок, господа, так как охота на слонов опасное ремесло и редко кому
удается прожить столько времени, - так вот, двадцать лет спустя я услышал
нечто более определенное о горах Сулеймана и о стране, которая лежит по ту
сторону гор. Я находился в поселке, называемом крааль [в Южной Африке
название особого типа деревень: ульеобразных хижин, окруженных общей
изгородью] Ситанди, за пределами Земли Маника. Скверное это место: есть
там нечего, а дичи почти никакой. У меня был приступ лихорадки, и
чувствовал я себя очень плохо. Однажды туда прибыл португалец, которого
сопровождал только слуга-метис. Надо сказать, что я хорошо знаю
португальцев из Делагоа [порт и залив, находящийся на юго-восточном
побережье Африки], - нет на земле худших дьяволов, жиреющих на крови и
страданиях своих рабов.
Но этот человек резко отличался от тех, с которыми я привык
встречаться. Он больше напоминал мне вежливых испанцев, о которых мне
приходилось читать в книгах. Это был высокий, худой человек с темными
глазами и вьющимися седыми усами. Мы немного побеседовали, так как он мог
объясняться на ломаном английском языке, а я немного понимал
по-португальски. Он сказал мне, что его имя Хозе Сильвестр и что у него
есть участок земли около залива Делагоа. Когда на следующий день он
отправился в путь со своим слугой-метисом, он попрощался со мной, сняв
шляпу изысканным старомодным жестом.
"До свиданья, сеньор, - сказал он. - Если нам суждено когда-либо
встретиться вновь, я буду уже самым богатым человеком на свете и тогда не
забуду о вас!"
Это меня немного развеселило, хоть я и был слишком слаб, чтобы
смеяться. Я видел, что он направился на запад, к великой пустыне, и
подумал - не сумасшедший ли он и что он рассчитывает там найти.
Прошла неделя, и я выздоровел. Однажды вечером я сидел перед
маленькой палаткой, которую возил с собой, и глодал последнюю ножку жалкой
птицы, купленной мною у туземца за кусок ткани, стоивший двадцать таких
птиц. Я смотрел на раскаленное красное солнце, которое тонуло в бескрайней
пустыне, и вдруг на склоне холма, находившегося напротив меня на
расстоянии около трехсот ярдов, заметил какого-то человека. Судя по
одежде, это был европеец. Сначала он полз на четвереньках, затем поднялся
и, шатаясь, прошел несколько ярдов. Потом он вновь упал и пополз дальше.
Видя, что с незнакомцем произошло что-то неладное, я послал ему на помощь
одного из моих охотников. Вскоре его привели, и оказалось, что это - как
вы думаете, кто?
- Конечно, Хозе Сильвестр! - воскликнул капитан Гуд.
- Да, Хозе Сильвестр, вернее - его скелет, обтянутый кожей. Его лицо
было ярко-желтого цвета от лихорадки, и большие темные глаза, казалось,
торчали из черепа - так он был худ. Его кости резко выступали под желтой
кожей, похожей на перманент, волосы были седые.
"Воды, ради бога, воды!" - простонал он; губы его растрескались, и
язык распух и почернел.
Я дал ему воды, в которую добавил немного молока, и он выпил не менее
двух кварт [кварта - 1,14 литра] залпом, огромными глотками. Больше я
побоялся ему дать. Затем у него начался приступ лихорадки, он упал и начал
бредить о горах Сулеймана, об алмазах и пустыне. Я взял его к себе в
палатку и старался облегчить его страдания, насколько это было в моих
силах. Многого сделать я, конечно, не мог. Я видел, чем это неизбежно
должно кончиться. Около одиннадцати часов он немного успокоился. Я прилег
отдохнуть и заснул. На рассвете я проснулся и в полумраке увидел его
странную, худую фигуру. Он сидел и пристально смотрел в сторону пустыни.
Вдруг первый солнечный луч осветил широкую равнину, расстилавшуюся перед
нами, и скользнул по отдаленной вершине одной из самых высоких гор
Сулеймана, которая находилась от нас на расстоянии более сотни миль.
"Вот она! - воскликнул умирающий по-португальски, протянув по
направлению к вершине свою длинную, тощую руку. - Но мне уже никогда не
дойти до нее, никогда! И никто никогда туда не доберется! - Вдруг он
замолчал. Казалось, что он что-то обдумывает. - Друг, - сказал он,
оборачиваясь ко мне, - вы здесь? У меня темнеет в глазах".
"Да, - ответил я, - я здесь. А теперь лягте и отдохните".
"Я скоро отдохну, - отозвался он. - У меня будет много времени для
отдыха - целая вечность. Я умираю! Вы были добры ко мне. Я дам вам один
документ. Быть может, вы доберетесь туда, если выдержите путешествие по
пустыне, которое погубило и меня и моего бедного слугу".
Затем он пошарил за пазухой и вынул предмет, который я принял за
бурский кисет для табака, сделанный из шкуры сабельной антилопы. Он был
крепко завязан кожаным ремешком, который мы называем "римпи". Умирающий
попытался развязать его, но не смог. Он передал его мне. "Развяжите это",
- сказал он. Я повиновался и вынул клочок рваного пожелтевшего полотна, на
котором что-то было написано буквами цвета ржавчины. Внутри находилась
бумага.
Он продолжал говорить очень тихо, так как силы его слабели:
"На бумаге написано то же самое, что и на обрывке материи. Я потратил
многие годы, чтобы все это разобрать. Слушайте! Мой предок, политический
эмигрант из Лиссабона, был одним из первых португальцев, высадившихся на
этих берегах. Он написал этот документ, умирая среди тех гор, на которые
ни до этого, ни после не ступала нога белого человека. Его звали Хозе да
Сильвестра, и жил он триста лет назад. Раб, который ожидал его по эту
сторону гор, нашел его труп и принес записку домой, в Делагоа. С тех пор
она хранилась в семье, но никто не пытался ее прочесть, пока наконец мне
не удалось это сделать самому. Это стоило мне жизни, но другому может
помочь достичь успеха и стать самым богатым человеком в мире - да, самым
богатым в мире! Только не отдавайте эту бумагу никому, отправляйтесь туда
сами!"
Затем он снова начал бредить, и час спустя все было кончено.
Мир его праху! Он умер спокойно, и я похоронил его глубоко и положил
валуны на могилу, поэтому не думаю, чтобы шакалам удалось вырыть его труп.
А потом я оттуда уехал.
- А что же сталось с документом? - спросил сэр Генри, слушавший меня
с большим интересом.
- Да, да, что же было написано в этом документе? - добавил капитан
Гуд.
- Хорошо, господа, если хотите, я расскажу вам и это. Я еще никому
его не показывал, а пьяный старый португальский торговец, который перевел
мне этот документ, забыл его содержание на следующее же утро.
Подлинный кусок материи у меня дома, в Дурбане, вместе с переводом
бедного дона Хозе, но у меня в записной книжке есть английский перевод и
копия карты, если это вообще можно назвать картой. Вот она. А теперь
слушайте: "Я, Хозе да Сильвестра, умирая от голода в маленькой пещере, где
нет снега, на северном склоне вершины ближайшей к югу горы, одной из двух,
которые я назвал Грудью Царицы Савской [царица Савская - царица Савы -
страны, по предположению, находившейся в Южной Аравии и всегда
управляющейся женщинами; одна из многочисленных возлюбленных царя
Соломона], пишу это собственной кровью в год 1590-й, обломком кости на
клочке моей одежды. Если мой раб найдет эту записку, когда он придет сюда,
и принесет ее в Делагоа, пусть мой друг (имя неразборчиво) даст знать
королю о том, что здесь написано, чтобы он мог послать сюда армию. Если
она преодолеет пустыню и горы и сможет победить отважных кукуанов и их
дьявольское колдовство, для чего следует взять с собой много
священнослужителей, то он станет богатейшим королем со времен Соломона. Я
видел собственными глазами несметное число алмазов в сокровищнице
Соломона, за Белой Смертью, но из-за вероломства Гагулы, охотницы за
колдунами, я ничего не смог унести и едва спас свою жизнь. Пусть тот, кто
пойдет туда, следует по пути, указанному на карте, и восходит по снегам,
лежащим на левой Груди Царицы Савской, пока не дойдет до самой ее вершины.
На северном ее склоне начинается Великая Дорога, проложенная Соломоном,
откуда три дня пути до королевских владений. Пусть он убьет Гагулу.
Молитесь о моей душе. Прощайте. Хозе да Сильвестра".
Когда я окончил чтение документа и показал копию карты, начерченной
слабеющей рукой старого португальца - его собственной кровью вместо
чернил, - наступило глубокое молчание. Мои слушатели были поражены.
- Да, - сказал наконец капитан Гуд, - я дважды объехал вокруг света и
был во многих местах, но пусть меня повесят, если мне когда-либо
приходилось слышать или читать этакую историю.
- Да, это странная история, мистер Квотермейн, - прибавил в свою
очередь сэр Генри. - Надеюсь, вы не подшучиваете над нами? Я знаю, что это
иногда считается позволительным по отношению к новичкам.
- Если вы так думаете, сэр Генри, тогда лучше покончим с этим, -
сказал я очень раздраженно, кладя бумагу в карман и поднимаясь, чтобы
уйти. - Я не люблю, чтобы меня принимали за одного из этих болванов,
которые считают остроумным врать и постоянно хвастаются перед приезжими
необычайными охотничьими приключениями, которых на самом деле никогда не
было.
Сэр Генри успокаивающим жестом положил свою большую руку мне на
плечо.
- Сядьте, мистер Квотермейн, - сказал он, - и извините меня. Я
прекрасно понимаю, что вы не хотите нас обманывать, но согласитесь, что
ваш рассказ был настолько необычен, что нет ничего удивительного, что я
мог усомниться в его правдивости.
- Вы увидите подлинную карту и документ, когда мы приедем в Дурбан, -
сказал я, несколько успокоившись. Действительно, когда я задумался над
своим рассказом, я понял, что сэр Генри совершенно прав. - Но я еще ничего
не сказал о вашем брате. Я знал его слугу Джима, который отправился в
путешествие вместе с ним. Это был очень умный туземец, родом из Бечуаны, и
хороший охотник. Я видел Джима в то утро, когда мистер Невилль готовился к
отъезду. Он стоял у моего фургона и резал табак для трубки.
"Джим, - сказал я, - куда это вы отправляетесь? За слонами?"
"Нет, баас [господин], - отвечал он, - мы идем на поиски чего-то
более ценного, чем слоновая кость".
"А что же это может быть? - спросил я из любопытства. - Золото?"
- Нет, баас, нечто более ценное, чем золото". - И он усмехнулся.
Я более не задавал вопросов, потому что не желал показаться
любопытным и тем самым уронить свое достоинство. Однако его слова сильно
меня заинтересовали.
Вдруг Джим перестал резать табак.
"Баас", - сказал он.
Я сделал вид, что не слышу.
"Баас", - повторил он.
"Да, дружище, в чем дело?" - отозвался я.
"Баас, мы отправляемся за алмазами".
"За алмазами? Послушай, тогда вы совсем не туда едете, - вам же нужно
ехать в сторону россыпей".
"Баас, ты слышал когда-нибудь о Сулеймановых горах?"
"Да!"
"Ты слышал когда-нибудь, что там есть алмазы?"
"Я слышал какую-то дурацкую болтовню об этом, Джим".
"Это не болтовня, баас. Я когда-то знал женщину, которая пришла
оттуда со своим ребенком и добралась до Наталя. Она сама рассказывала мне
об этом. Теперь она уже умерла".
"Твой хозяин пойдет на корм хищным птицам, Джим, если он не откажется
от намерения добраться до страны Сулеймана. Да и ты тоже, если только они
найдут какую-нибудь поживу в твоем никчемном старом скелете", - сказал я.
Он усмехнулся:
"Может быть, баас. Но человек должен умереть. А мне самому хотелось
бы попытать счастья в новом месте. К тому же здесь скоро перебьют всех
слонов".
"Вот что, дружище! - сказал я. - Подожди-ка, пока "бледнолицый
старик" [имеется в виду смерть] не схватит тебя за твою желтую глотку,
тогда мы послушаем, какую ты запоешь песенку".
Полчаса спустя я увидел, что фургон Невилля двинулся в путь. Вдруг
Джим повернул обратно и подбежал ко мне.
"Послушай, баас, - сказал он, - я не хочу уезжать, не попрощавшись с
тобой, потому что, пожалуй, ты прав: мы никогда обратно не вернемся".
"Так твой хозяин действительно собрался в Сулеймановы горы, Джим, или
ты лжешь?"
"Нет, - отвечал Джим, - это действительно так. Он сказал, что ему
необходимо во что бы то ни стало попытаться составить себе состояние, -
так почему бы ему не попытаться разбогатеть на алмазах?"
"Подожди-ка немножко, Джим, - сказал я, - ты возьмешь записку для
своего хозяина, но обещай мне отдать ее только тогда, когда вы достигнете
Айнайти" (это было на расстоянии около ста миль).
"Хорошо", - ответил он.
Я взял клочок бумаги и написал на нем: "Пусть тот, кто пойдет туда...
восходит по снегам, лежащим на левой груди Царицы Савской, пока не дойдет
до самой ее вершины. На северном ее склоне начинается Великая Дорога,
проложенная Соломоном".
"Так вот, Джим, - сказал я, - когда ты отдашь эту записку своему
хозяину, скажи ему, что нужно точно придерживаться этого совета.
1 2 3 4 5 6