они грелись вокруг пылающего очага, дым от которого мы и видели, а один тем временем готовил завтрак.
Все они были старики, не моложе шестидесяти пяти. Нас торжественно представили, как «братьев из монастыря, называемого Миром, где приходится соблюдать долгие посты»; настоятель Куен все никак не хотел расстаться с этой шуточкой.
Они не сводили с нас глаз, потирали худые руки, кланялись, осыпали нас благопожеланиями и были в явном восторге от нашего прибытия. В этом нет, разумеется, ничего странного, поскольку в течение четырех долгих лет они не видели ни одного нового лица.
Не ограничиваясь добрыми словами, они окружили нас заботой: одни принялись греть воду, чтобы мы могли помыться, двое других пошли готовить для нас келью, третьи стащили с нас верхние одежды и унты и принесли взамен домашние туфли. Затем нас отвели в келью для гостей, пребывать в которой считалось «благоприятным», потому что некогда там спал знаменитый святой. Здесь был разведен огонь, и нам – о, чудо из чудес – принесли чистые одежды, даже нижнее белье, все – старое, выцветшее, но вполне добротное.
Мы выкупались – да, целиком выкупались – и оделись во все чистое, хотя одежда, принесенная для Лео, оказалась ему маловатой; затем ударили в небольшой колокол, который висел в комнате, тут же появился монах и отвел нас в трапезную. Еда состояла из каши, разбавленной свежим молоком, поданным «Хранителем стад», сушеной озерной рыбы и чая с маслом, – последние два лакомства исключительно в нашу честь. Никогда еще еда не казалась нам столь вкусной, и, могу добавить, никогда еще мы не наедались до такой сытости. В конце концов мне даже пришлось остановить Лео, ибо я увидел, что монахи смотрят на него широко раскрытыми глазами, а старый настоятель тихонько посмеивается.
– Видимо, братья из монастыря, называемого Миром, перенесли очень уж долгий пост, – сказал он, на что другой монах – этого титуловали «Хранителем еды» – обеспокоенно заметил, что если мы будем поглощать пищу в таких количествах, их запасов вряд ли хватит до конца зимы. Поэтому мы прекратили есть «с легким чувством недоедания», как предписывает одна из книг по этикету, прочитанная мной еще в юношестве, и приятно поразили своих хозяев, прочитав нараспев длинную буддийскую благодарственную молитву.
– Их стопы уже вступили на Путь. Их стопы уже вступили на Путь, – восклицали они в изумлении.
– Да, – ответил Лео, – вот уже шестнадцать лет, как в нашем нынешнем воплощении мы вступили на Путь. Но мы делаем лишь первые шаги, ибо, как вы знаете, святые братья, Путь высок, точно звездное небо, широк, точно океан, и длинен, точно пустыня. Нам было внушено в чудесном сне найти вас, самых благочестивых, святых и ученых лам в этих краях, чтобы вы стали нашими наставниками на Пути.
– Да, конечно, все, что ты говоришь о нас, – правда, – произнес настоятель Куен, – поскольку ближайший монастырь находится в пяти месяцах ходу от нас. – Он захихикал, затем, помрачнев, печально вздохнул: – К сожалению, нас становится все меньше и меньше.
Мы попросили позволения удалиться в свою келью, улеглись на ложа, весьма напоминающие обычные кровати, и проспали крепким сном целые сутки; встали мы прекрасно отдохнувшие и бодрые.
Таково было наше прибытие в Горный Монастырь (иного названия мы не слышали), где мы провели последующие шесть месяцев своей жизни. Через несколько дней добросердечные и простодушные монахи, чье доверие мы очень быстро завоевали, поведали нам всю свою историю.
Некогда в этом ламаистском монастыре обитало несколько сотен братьев. Сомневаться в их словах не было никакого повода, ибо монастырь очень велик, хотя и сильно разрушен, а о его древности можно судить по пострадавшей от солнца и ветра статуе Будды. Но два века назад, как рассказал старик настоятель, почти все монахи были перебиты свирепым племенем огнепоклонников, что жили за пустыней и дальними горами. Немногие уцелевшие сообщили эту скорбную весть другим общинам, и в течение пяти поколений никто даже не пытался поселиться в этом уединенном месте.
Нашему другу Куену еще в молодости было открыто, что он перевоплощение одного из прежних монахов, которого тоже звали Куеном, и что в этом своем существовании он должен возвратиться сюда, в награду за что ему будет зачтена святая заслуга и даровано много прозрений. Он собрал ревностных служителей Будды, и с благословения и согласия монахов высокого сана они отправились в путь и, перенеся много лишений и утрат, в конце концов нашли монастырь, где и обосновались после того, как привели в порядок часть помещений, достаточную для их нужд.
Вот уже полвека, как они здесь живут, лишь изредка сообщаясь с миром внешним. Сначала их количество пополнялось новыми братьями, но затем они перестали приходить, поэтому община вымирает.
– И что же будет потом? – спросил я.
– Ничего, – ответил настоятель. – Мы обрели большую святую заслугу, нам было даровано много прозрений, и после заслуженного нами отдыха в Дебачане наша участь в грядущих существованиях будет более легкой. Чего же еще мы можем желать здесь, вдали от мирских соблазнов?
Что до всего остального, то их жизнь проходит в бесконечных молитвах и еще более бесконечных благочестивых размышлениях, перемежаемых занятием сельским хозяйством: они возделывают плодородные земли у подножия горы и пасут стадо яков. Безупречно исполнив свой долг, они наконец умирают от старости, веря – и кто может сказать, что они ошибаются? – в повторение извечного круга, но только в другом месте.
День нашего прибытия в монастырь совпал с началом зимы с ее жестокими холодами и метелями, такими сильными и частыми, что вскоре вся пустыня утонула под глубоким снегом. Стало очевидно, что нам придется перезимовать в монастыре: отправиться в каком бы то ни было направлении означало обречь себя на верную погибель. Все это – не без некоторых опасений – мы изложили настоятелю Куену, предложив переселиться в одну из пустых келий в разрушенной части монастыря; питаться мы рассчитывали рыбой, что водилась в озере над монастырем, – ее можно было ловить через проруби во льду, – и дичью, которая изредка забредала в сосновую рощу и можжевеловые заросли на ее опушке. Но Куен даже не захотел слышать об этом. Мы гости, посланные им свыше, сказал он, и можем гостить у них, сколько захотим. Мы не должны возлагать на них столь тяжкое бремя, как грех негостеприимства.
– К тому же, – добавил он со смешком, – мы, обитающие в уединении, любим слушать о великом монастыре, называемом Миром, где монахи живут не такой благословенной жизнью, как мы здесь, и где им приходиться испытывать голод не только телесный, но и духовный.
В скором времени мы поняли: цель этого милого старика заключалась в том, чтобы не позволить нашим стопам сойти с Пути, пока мы не достигнем просветления, иными словами, не станем такими же превосходными ламами, как он сам и его паства.
Итак, мы шествовали по Пути, как делали это уже во многих ламаистских монастырях: участвовали в долгих молениях в разрушенном храме, изучали «Ганджур», или «Истолкование слов» Будды, их священное писание, чрезвычайно длинное, и всячески старались показать, что наши души открыты для внушения. Изложили мы им и основы нашего вероучения, и они были в большом восторге, обнаружив много сходства с их собственным. Пробудь мы там достаточно долго, хотя бы лет десять, мы, возможно, смогли бы убедить их принять новую веру, которую мы им проповедовали. В часы досуга мы много рассказывали им о «монастыре, называемом Миром», и было очень приятно, хотя в каком-то смысле и огорчительно, наблюдать, как внимательно они выслушивали наши рассказы о незнакомых им удивительных странах и народах, ведь они знали лишь о России и Китае и о кое-каких полудиких племенах, обитателях гор и пустынь.
– Нам следует обо всем этом знать, – говорили они. – Кто знает, может быть, в наших будущих воплощениях именно там нам и суждено жить.
Но хотя жили мы в полном довольстве, а если сравнивать с тем, что нам довелось испытать, даже в относительной роскоши, наши сердца жгло неутомимое желание продолжить поиски. Мы чувствовали, более того, были уверены, что уже близки к цели наших скитаний, но хорошо понимали всю ограниченность своих физических возможностей. Пустыня была завалена снегом, бураны смели этот снег в огромные, высотой с дерево, сугробы, которые погребли бы под собой всякого несчастного путника. Здесь мы должны ждать, ничего другого не остается.
У нас было лишь одно-единственное развлечение. В разрушенном монастыре находилась богатая библиотека, собранная, без сомнения, еще во времена давно прошедшие убитыми монахами. Их приемники сберегли и даже привели в кое-какой порядок эту библиотеку, и мы могли свободно ею пользоваться. Странное было это собрание, но, как я думаю, бесценное, ибо среди многочисленных рукописей были буддийские, шиваитские, а то и шаманские, о которых нам даже не приходилось слышать; значительную их часть составляли жития бодхисатв, или святых, написанные на разных языках; часто нам неизвестных.
Наибольший для нас интерес представляла многотомная хроника, которую вели кубилганы, настоятели старинного монастыря, с величайшим тщанием описывающие все важные события, запечатлевая их таким образом для грядущих поколений. Переворачивая страницы одного из последних томов, написанного, по всей вероятности, двести пятьдесят лет назад, незадолго до разрушения монастыря, мы наткнулись на запись, которую я вынужден воспроизводить по памяти.
Летом сего года, после сильной песчаной бури, наш брат (не помню его имени) нашел в пустыне человека из племени, обитающего за Дальними Горами, слухи о коем время от времени достигают монастыря. Он был еще жив, но рядом лежали двое его соплеменников, умерших от жажды и полузанесенных песками. Человек был очень свирепого обличья. Он не хотел рассказать, как он там очутился, упомянул только, что шел путем, коим пользовались их предки еще до того, как прекратилось всякое общение между племенем и миром. Мы поняли, однако же, что собратья, коих он сопровождал, были приговорены к смертной казни за какое-то преступление, но бежали. Он сказал нам, что за горами лежит богатый, плодородный край; к сожалению, там бывают частые засухи и землетрясения, кои ощущаются и здесь.
Сей край, по его словам, населяет народ очень многочисленный и воинственный, но занимается он земледелием. Они живут там испокон веков, но правят ими Ханы, потомки греческого царя Александра: он захватил обширные земли к юго-западу от нас. Возможно, сие и верно, ибо наша хроника рассказывает, что около двух тысяч лет назад войско, посланное завоевателем, достигло и этих мест, хотя неизвестно, предводительствовал ли им сам Александр.
Человек сказал, что его народ поклоняется жрице по имени Хес, или Хесеа, правящей из поколения в поколение. Живет она на высокой горе, все ее любят и боятся, но страной правит не она, в дела государственные она почти не вмешивается. Однако же все приносят ей жертвы, и тот, кто навлечет на себя ее гнев, умирает, поэтому даже вожди ее опасаются. Но их подданные часто сражаются между собой, так как ненавидят друг друга.
Мы обвинили его во лжи, когда он сказал, что сия женщина бессмертна, если мы правильно его поняли, ибо на земле нет ничего бессмертного, посмеялись мы и над его рассказом о ее могуществе. Он объявил, что даже наш Будда уступает ей в могуществе и что мы в этом сами убедимся, когда на нас обрушится ее возмездие.
Мы накормили его и выпроводили из монастыря, и он ушел, пригрозив, что еще вернется и тогда мы узнаем, кто из нас говорил правду. Мы так и не знаем, что с ним стало, а показать путь, ведущий к его стране, что лежит за пустынями и Дальними Горами, он наотрез отказался. Вероятно, то был злой дух, посланный, чтобы нас испугать, чего ему, однако, не удалось добиться .
Такова в моем точном пересказе эта запись: ее чтение вызвало у нас много недоуменных вопросов и все же наполнило нас надеждой и волнением. Никаких упоминаний ни об этом человеке, ни о его стране больше не встречалось, но примерно через год хроника вдруг обрывалась, хотя нигде до этого не говорилось, что случилось или может случиться нечто необычное.
Более того, последняя запись в этой пергаментной книге гласила, что братья приступают к распашке новых земель для посева зерновых, а это означает, что они не боялись и не ожидали никаких непредвиденных событий. Оставалось лишь гадать, сдержал ли пришелец из-за гор свою угрозу и не обрушила ли, по его наущению, эта жрица по имени Хесеа возмездие на приютившую его общину? Естественно, что мы с Лео ломали голову, кто же эта Хесеа?
На другой день мы позвали настоятеля Куена в библиотеку, прочитали ему отрывок и спросили, не может ли он чего-нибудь добавить по этому поводу. Он покачал своей мудрой старой головой, которая всегда напоминала мне черепашью.
– Немногое. Очень немногое об армии греческого царя, который упоминается в хронике.
Мы попросили его рассказать то, что он знает, и Куен спокойно ответил:
– В те дни, когда наша религия переживала свою молодость, я был скромным монахом в этом самом монастыре – он был построен одним из первых – и видел проходящую армию, вот и все. Это случилось, – в задумчивости добавил он, – в моем пятидесятом воплощении нынешнего круга, – нет, я вспомнил о другой армии – в семьдесят третьем воплощении.
Лео громко захохотал, но я лягнул его ногой под столом, и он притворился, будто это не смех, а чих. И это было разумно, потому что столь неуместное веселье могло глубоко ранить чувства старика. Ведь и сам Лео когда-то говорил, что нам не подобает подшучивать над учением о перевоплощении, являющемся краеугольным камнем религии среди четверти человечества, к тому же и не самой глупой четверти.
– Объясни мне, о ученый брат, как это может быть, насколько мне известно, память погибает со смертью.
– Так только кажется, брат Холли, – ответил он. – Память часто возвращается – особенно к тем, кто далеко продвинулся на Пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42