– Благодарю тебя, Айша, – просто ответил я. – Этими словами и обещанием я, твой бедный друг, – на большее я никогда не надеялся, – тысячекратно вознагражден за все перенесенные муки. Добавлю, что я лично совершенно уверен: ты та самая Она, которую мы потеряли, ибо и твои мысли, и слова – каковы бы ни были уста, их произносящие, – могут принадлежать только Айше – и никому другому.
Так я говорил, не зная, что еще сказать, переполненный радостью, невыразимым спокойным удовлетворением, которое рвалось наружу из моего сердца. Теперь я знал, что дорог Айше, как всегда был дорог Лео, самый близкий из ее друзей, с кем она хотела бы никогда не расставаться. Чего еще я мог желать?
Мы с Лео отошли в сторону и стали советоваться под пристальными взглядами обеих женщин. Не помню, что именно мы говорили, но в конце концов Лео, как и Хесеа, сказал, чтобы решал я. И тогда я услышал некое тайное веление, было ли это веление моей собственной души или чьей-либо еще – кто может сказать?
«Скажи, чтобы она открыла лицо, – велено было мне. – И да свершится воля судьбы!»
– Решай же! – поторопил меня Лео. – Я не могу больше выдержать. Как и эта женщина, – кто бы она ни была, – я не буду ни в чем обвинять тебя, Хорейс.
– Хорошо, – ответил я, – я решил. – И, подойдя ближе к Хесеа, добавил: – Мы посоветовались: наше общее желание – знать правду, чтобы мы могли наконец успокоиться; открой свое лицо, прямо сейчас и здесь.
– Слушаю и повинуюсь, – умирающим голосом сказала жрица. – Только умоляю вас обоих: будьте милосердны, не насмехайтесь надо мной, не подсыпайте угольев вашей ненависти и презрения в тот адский костер, который меня поджаривает, ибо только любовь к тебе сделала меня такой, как я есть, Калликрат. Да, и я тоже в нетерпении, тоже хочу знать правду, при всей своей мудрости, при всем своем могуществе я не знаю одного: чего стоит любовь мужчины и может ли она пережить ужасы могилы.
Хесеа медленно встала и подошла, точнее, подковыляла, к самому краю пылающей бездны.
– Подойди ближе, Папаве, и сними пелены, – прокричала она резким, визгливым голосом.
Папаве вышла вперед и с выражением ужаса на своем красивом лице принялась за дело. Роста она была не очень высокого, и все же куда выше своей повелительницы, Хесеа.
Папаве сматывала пелены слой за слоем, пока перед нами не предстало то странное, похожее на мумию существо, которое встретило нас в долине костей, только как будто бы пониже. Стало быть, наша таинственная проводница и настоятельница храма Хес – одна и та же женщина?
А Папаве все продолжала разматывать пелены. Неужели им никогда не будет конца? Но какой маленькой, какой неестественно маленькой была та, что пряталась за ними! Мне стало дурно. Последние пелены упали, развеваясь, как стружки; показались две сморщенные ручки, если можно было назвать их руками. Затем ножки – точно такие я видел однажды у мумии египетской принцессы; по какому-то странному наитию я вспомнил, что на ее саркофаге была выведена надпись: «Прекраснейшая».
Папаве уже заканчивала, оставалось лишь нижнее платье и последний слой на голове. Хес махнула рукой, приказывая Папаве отойти; молодая женщина в полубеспамятстве упала на пол и лежала, прикрыв глаза рукой. С пронзительным визгом Хес схватила конец последней пелены своей ручкой, похожей на ястребиную лапку, сорвала ее и с жестом полного отчаяния повернулась лицом к нам.
Она была… нет, не буду ее описывать. Скажу лишь, что я сразу же ее узнал – такой я ее видел в последний раз, близ Источника Жизни: как ни удивительно, под личиной глубочайшей дряхлости, под покровом тлена и распада все же угадывалось сходство с божественно прекрасной Айшей; таилось ли это сходство в форме лица или в запечатлевшемся на нем гордом вызове – не могу сказать, но сходство было несомненное.
Она стояла перед нами в ярких огненных бликах, которые безжалостно высвечивали все ее уродство.
Последовало ужасное молчание. Губы у Лео были мертвенно бледны, ноги подкашивались, но все же усилием воли ему удавалось держаться прямо, хотя он и напоминал висящую на нити марионетку. К чести Атене следует сказать, что она отвернулась. Да, она хотела видеть унижение соперницы, но это ужасное зрелище потрясло ее до самой глубины души; сознание их женской общности на миг пробудило в ней сострадание. Только Симбри, должно быть, знал, чего следовало ожидать; сохранял невозмутимость и Орос; именно он нарушил гнетущее безмолвие; и я всегда с чувством восхищения вспоминаю его слова.
– Скудельный сосуд истлевает в могиле времени, плоть бренна, – сказал он. – Но помните, что вечный свет может сиять и в старой разбитой лампаде. Помните, что под телесным покровом скрывается бессмертная душа.
Эти благородные чувства всколыхнули все лучшее во мне. Я был того же мнения, что и Орос, но – о Небо! – рассудок мой мутился, и я даже радовался этому: только бы ничего больше не слышать и не видеть.
Вначале на сморщенном личике Айши еще мерцала надежда, но затем эта надежда угасла, вместо нее появилось отчаяние, беспредельное отчаяние.
Надо было что-то сделать, так не могло продолжаться. Но мои губы как будто слиплись, я не мог выговорить ни слова, ноги подламывались.
Я повернулся в сторону бездны. Какое изумительное зрелище – эта огненная завеса, колыхающаяся во всю свою ширину. И какое ужасное зрелище – ее гребень! Как хорошо было бы покоиться в этой алой бездне рядом с Рассеном! Разделить с ним пылающее ложе, лишь бы избавиться наконец от этих адских мук!
Благодарение Небу, Атене хочет что-то сказать. Она подошла к крохотному существу с открытым лицом и стоит возле нее во всем великолепии своей дивной красоты и безупречной женственности.
– Лео Винси, или Калликрат, – говорит Атене, – избери то имя, которое тебе больше нравится; возможно, ты думаешь обо мне плохо, но знай, что я считаю ниже своего достоинства насмехаться над соперницей в час ее горького унижения. Она только что рассказала нам какую-то дикую историю, то ли правдивую, то ли вымышленную, скорее всего вымышленную, будто бы я похитила жреца у богини и будто бы эта богиня – уж не сама ли Айша? – отомстила мне за любовь к этому человеку. Ну что ж, богини – если они существуют – могут творить что хотят и вымещать свой гнев на беспомощных людях, на то они и богини; я же, смертная женщина, буду поступать, как хочу, пока десница судьбы не схватит меня за горло и не отнимет у меня жизнь и память; а стану ли я богиней или просто пригоршней праха – это покажет будущее.
Как бы там ни было, я не стыжусь признаться перед всеми этими свидетелями, что я люблю тебя, Лео Винси; и оказывается, что эта… эта женщина или богиня тоже любит тебя, она только что сказала, что сейчас, сию минуту ты должен сделать окончательный выбор между нами. По ее собственным словам, если я виновна перед Исидой, чьей посланницей она себя объявляет, то ее вина куда более тяжкая. Ибо она похитила тебя, Лео Винси, и у твоей небесной властительницы, и у твоей земной невесты, да еще и обманом получила дар бессмертия. Поэтому, если я грешница, то она куда большая; не так уж чист и ярок этот свет, который теплится в ветхой лампаде, как уверял нас Орос.
А теперь выбирай, Лео Винси, окончательно и бесповоротно. Не буду себя хвалить: ты знаешь, и какой я была, и какая я сейчас. Я могу подарить тебе любовь, счастье, а может быть, и детей, и вместе со всем этим – власть и могущество. Что может подарить тебе эта ведьма – угадать нетрудно. Россказни о временах минувших, картины на огне, мудрые речения и медово-сладкие слова, а может быть, и обещания посмертного блаженства, когда грозная богиня, которой она служит, соблаговолит сменить гнев на милость. Я сказала. Добавлю немногое.
О ты, ради кого, если верить Хесеа, я отреклась от своего высокого сана и не побоялась переплыть неведомое море, о ты, кого я готова была прикрыть своим хрупким телом от козней этой жестокой и своекорыстной колдуньи; о ты, кого совсем недавно, с риском для собственной жизни, я вытащила из реки, спасла от смерти, – выбирай, выбирай!
Всю эту долгую речь, как будто бы сдержанную, но, в сущности, такую жестокую, хорошо продуманную и тем не менее лживую, ибо строилась на внешних эффектах и умолчаниях, Айша, которая еще не оправилась от своего смятения, выслушала со скрытой яростью. Она не ответила ни единым словом, ни хотя бы единым жестом; она уже сказала все, что хотела, и не унижалась до смиренной мольбы.
Я смотрел на пепельно-серое лицо Лео. Он потянулся к Атене, привлекаемый, видимо, страстью, которой пылали ее прекрасные глаза, но тут же отшатнулся, покачал головой и вздохнул. Его лоб слегка порозовел; взгляд стал почти счастливым.
– В конце концов, – произнес он, как бы размышляя вслух, – я должен отталкиваться не от неведомого прошлого или мистического будущего, а от своей собственной жизни. Айша ждала меня две тысячи лет; Атене, ради могущества и власти, вышла замуж за человека ей ненавистного, а затем отравила его, как, возможно, могла бы отравить и меня, если бы я ей опостылел. Не знаю, какие клятвы я давал Аменартас, если такая женщина в самом деле жила. Но я хорошо помню клятвы, какие давал Айше. Если я отвергну ее сейчас, значит, вся моя жизнь – ложь, а моя вера – мыльный пузырь; значит, любовь не может пережить не только могилу, но даже и старость.
Я помню Айшу, какой она была, и принимаю ее, какова она есть, надеясь и веря, что она еще преобразится. Любовь по самой сути своей бессмертна, и, если так суждено, она может питаться одними воспоминаниями, пока смерть не высвободит душу из ее темницы.
И, подойдя к ужасному сморщенному существу, Лео опустился на колени и поцеловал его в лоб.
Да, он поцеловал это вопиющее уродство, и я убежден, что это один из самых великих и отважных подвигов, когда-либо совершенных человеком.
– Итак, ты выбрал, – холодно сказала Атене, – и я говорю тебе, Лео Винси, что твое благородство вызывает у меня еще большое сожаление о моей утрате. Забирай же свою… свою невесту, а я ухожу.
Но Айша все еще продолжала молчать: ни слова, ни жеста; затем она опустилась на свои костлявые колени и стала молиться. Я запомнил ее молитву дословно, хотя и не понял, к какой именно Высшей Силе она взывает; я так до сих пор и не знаю, кого – или что – она чтила в своем сердце.
– О Вершительница всемогущей Воли, острый Меч в руках судьбы, непреложный Закон, именуемый Природой, о Ты, кому египтяне поклонялись под именем Исиды, богиня всех времен и народов, Ты, соединяющая мужчину и женщину, возлагающая младенца на грудь матери, возвращающая наш прах в земной прах, Ты, что даешь жизнь самой смерти и озаряешь светом жизни тьму вечную, Ты, что заставляешь приносить обильные плоды землю, Ты, чья улыбка – Весна, чей полуденный отдых – дремотное Лето и чей сон – Зимняя ночь, – внемли мольбе твоей избранной дщери и посланницы.
Некогда ты наделила меня собственной силой, бессмертием и красотой, подобной которой нет ни у одной дщери этой Звезды. Но я свершила тяжкий грех перед тобой; этот грех я искупала бессчетными столетиями одиночества, ты покарала меня уродством, которое делает меня омерзительной в глазах моего возлюбленного и вместо диадемы великого могущества оскверняет мое чело этой шутовской короной. Но ты, чье дыхание, подобное быстрому ветру, приносило мне и радость, и горе, – ты обещала мне, не знающей умирания, что увядший цвет моей бессмертной красоты снова взойдет на топкой почве позора.
О милосердная Мать, к тебе, коей обязана я жизнию, обращаю я свою молитву. Да послужит его верная любовь искуплением за мой грех, а если в этом мне отказано, даруй мне смерть – последний и благословеннейший из твоих даров.
Глава XVI. Преображение
Когда она кончила молиться, наступило долгое-долгое молчание. Мы с Лео переглянулись в замешательстве. Вопреки всякому здравому смыслу мы надеялись, что эта прекрасная, трогательная молитва, обращенная к великому, бессловесному духу Природы, будет услышана. Для этого должно было свершиться чудо, но почему бы ему не свершиться? Продление жизни Айши было само по себе чудом, при том что некоторые скромные рептилии, как утверждают, живут столь же долго, как и она.
Переселение ее духа из пещер Кора в этот храм также было чудом, во всяком случае, для нас, людей западных: обитатели этих частей Центральной Азии могли бы и не согласиться с этим мнением. Чудо и то, что она возродилась в том же самом безобразном теле. Но то же ли это тело? Не тело ли последней Хесеа? Все дряхлые старухи на одно лицо, и за восемнадцать лет изменившаяся духовная суть могла стереть незначительные различия и придать заимствованному телу некоторое сходство с покинутым.
Не чудо ли все эти изображения в огненном зеркале? Да нет. Сотни ясновидцев в сотнях городов могут производить подобный же эффект на воде или в хрустале, разница только в размерах. Это не более чем отражение сцен, запечатленных памятью Айши, а может быть, даже и не отражение, а фантомы, порожденные в нашем воображении с помощью некой месмерической силы.
Нет, все это не истинные чудеса, ибо при всей их необыкновенности они поддаются объяснению. Какие же у нас основания ожидать чуда сейчас?
Такие мысли роились в головах у нас с Лео. Рождались и умирали бесчисленные минуты, но ничего не происходило.
Наконец все же что-то произошло. Свет, который лился от огненной завесы, постепенно померк, а сама завеса опустилась вниз, в кипящую бездну. Впрочем, в этом не было ничего удивительного: как мы уже видели издали, завеса постоянно менялась – обычно с приближением рассвета, а время было уже предутреннее.
И все же от наползающей тьмы это зрелище вселяло еще больший ужас. В последних лучах гаснущего света Айша встала и подошла к небольшому выступу скалы, откуда сбросили тело Рассена; здесь она остановилась – черная безобразная карлица на фоне дымчатого мерцания, которое все еще поднималось снизу.
Лео хотел было последовать за ней, опасаясь, что она хочет броситься вниз; честно сказать, я тоже думал, что именно таково ее намерение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42