глухой рокот, издаваемый при этом камушками внутри
пустого плода, магическим эхом отдавался в душах жителей Кумаки.
- Смерть Карапане! Возвещаю близкую смерть Карапаны! - выкрикивал
Арасибо заклинания на разный манер и разные голоса.
И все верили, что теперь уж смерть не минует шамана, а всех истовее
верил в это Арипай. Эти заклинания были для него как воздух для
утопающего, как влага для прорастающего зерна. Они услаждали его слух,
пьянили. Теперь, если бы он даже и захотел отрезветь и отступиться, ему
это не удалось бы: на него - хотя он об этом и не подозревал - прежде
всего и накидывал свои колдовские сети Арасибо.

СМЕРТЬ ШАМАНА
Каждое утро я выводил отряд разведчиков для учебы в ближайший лес,
держась, как правило, берега озера.
Вода здесь была застоявшаяся, месяцами прогреваемая солнцем и
значительно более теплая, чем в реке. Оттого, вероятно, все кишмя кишело
тут от буйства животного и растительного мира. Рыба билась словно в
огромном садке, неисчислимые стаи водоплавающих птиц бороздили поверхность
озера или с резким шумом проносились в воздухе, а цапли и аисты, розовые и
красные, словно громадные цветы, покачивались в прибрежных зарослях.
Дополняли, а скорее нарушали эту идиллию буйной природы отвратительные
чудовища - кайманы, во множестве привлеченные сюда обилием рыбы. Многие из
этих тварей, громадных, достигающих порой пятнадцати футов в длину,
грелись на берегу средь зарослей, а когда мимо проходил человек, они
срывались с места и с громким плеском бросались в воду. Индейцы уверяли,
что на людей, даже купающихся, чудовища не нападали, но вид их был так
отвратителен и столько таилось в них ужасающей силы, что встреча с ними
каждый раз вызывала во мне отвращение. Охотились на них азартно, ибо мясо
их считалось у индейцев деликатесом.
Однажды я привел отряд к верхней оконечности озера. Окруженные со
всех сторон непролазной чащей, мы обучались распознавать разные звуки и
определять их происхождение. Из хаоса звуков в основном вылавливались
голоса птиц и цикад, различалось кваканье жаб и стук дятла, посвисты
обезьян и даже полет бабочек, ибо некоторые бабочки обладали особой
способностью на лету потрескивать.
Вдруг спутники мои насторожились и обратили слух в сторону озера.
Хотя оно находилось рядом, его не было видно за зеленой стеной зарослей,
но время от времени оттуда доносилось до нас какое-то сопение, словно там
кто-то покашливал или фыркал.
Индейцы заволновались.
- Какой там зверь? - спросил я. - Такого мне слышать еще не
доводилось.
- Апия, - ответили они.
Я не имел ни малейшего понятия, что это за зверь - апия, и описание,
которое они мне дали, звучало фантастически: это большое животное, рыба, а
может, и не рыба, поскольку рождает живых детенышей, но живет только в
воде, ног у него нет, одни лишь передние плавники, а морда как у
обезьяны'.
[' А п и я (на языке араваков) - ламантины (manatidae) - семейство
млекопитающих отряда сирен. У берегов Центральной и Южной Америки
распространено три их вида.]
- Ну и страшилище! - изумился я. - Они хищные? А мясо вкусное?
- Не хищные. Мясо вкусное! - заверили меня все в один голос.
Мы поспешили к озеру. Индейцы пробирались с шумом, не обращая
внимания на хруст веток и шелест листвы, чему я решительно воспротивился.
- Можно не осторожничать! - объяснили мне. - Апия плохо слышит и
плохо видит.
На широком мелководье, богатом водорослями, которые были лакомством
этих апий, как объяснили мне спутники, то и дело одно из этих чудищ
выплывало на поверхность, выставляя из воды морду, чтобы глотнуть воздуха.
Тогда-то и слышался этот характерный хлюпающий звук, который долетал до
нас. Неподалеку одна апия спала у берега крепким сном, наполовину
высунувшись из воды. Я определил, что это животное очень похоже по форме
тела и морды на наших морских нерп, с той лишь разницей, что живет в
пресной воде и было значительно больше по размерам. Некоторые экземпляры
достигали в длину от головы до хвоста десяти футов. Не тревожа стада, мы
вернулись в селение и рассказали о своем открытии. День закончился
всеобщими приготовлениями к охоте, назначенной на следующее утро.
До рассвета мы были уже на ногах. Охотников набралось около двухсот
человек, и пришлось взять все лодки, имевшиеся в Кумаке, как большие
итаубы, так и маленькие яботы, изготовленные из коры дерева того же
названия. Мы плыли медленно, сразу приняв порядок как для сражения: в
первой линии шли итаубы, все в ряд, а за ними на расстоянии броска копья
выстроилась вторая флотилия, тоже в одну линию, состоявшая из двадцати с
лишним ябот.
Я стоял с Ласаной на одной из итауб рядом с негром Мигелем и Манаури.
В руке у меня был лук со стрелой, изготовленной специально для сегодняшней
охоты. Стрела представляла собой род гарпуна и была устроена так, что,
вонзившись в тело жертвы, влекла за собой веревку с легкой деревяшкой на
конце: нырнув, раненое животное тянуло за собой веревку с поплавком,
указывая охотнику направление бегства, и тогда легко было догнать и добить
добычу. У Мигеля, лучшего нашего копьеметателя, вместо лука были только
копья-гарпуны.
Солнце взошло уже над лесом и рассеяло ночной туман, когда мы
приблизились к стойбищу апий. Еще издали я заметил на берегу пару крепко
спавших лентяек, развалившихся, как и апия, виденная нами накануне, но
большинство животных скрывалось в глубине озера на пастбище из водорослей.
Их присутствие выдавали лишь водовороты, ни с того ни с сего возникавшие
на поверхности, да морды, то и дело появлявшиеся над водой, чтобы
подышать.
Великолепное и грозное зрелище являла собой флотилия бесшумно
скользивших по озеру лодок. Охотники с луками и копьями наготове,
всматриваясь в воду, стояли неподвижно, как статуи, гребцы все осторожнее
погружали весла, и все это при гробовом молчании. Я с удовольствием
наблюдал за их действиями и был уверен - в годину испытаний каждый воин
точно так же до конца выполнит свой долг.
Когда мы были шагах в ста от берега, строгая прежде линия охотников в
одном месте дрогнула - на правом крыле произошло какое-то движение. Это
один из воинов, вдруг резко размахнувшись, изо всех сил метнул копье. Оно
с плеском вонзилось в воду и, видимо, угодило в цель - вода вокруг
забурлила. И это первое движение вдруг словно сняло чары - оживились и в
других лодках. Наш сосед слева слал в воду из лука одну стрелу за другой.
Неподалеку от меня тоже вынырнула усатая морда апии, готовая в
следующий миг вновь исчезнуть в глубине. Но прежде чем погрузиться, она
описала круг у самой поверхности воды, а я выпустил стрелу. Она вонзилась
в жирный бок. Животное метнулось в глубину и скрылось с глаз, но со стрелы
тотчас размоталась веревка с поплавком. Мой поплавок был красного цвета.
Сначала он понесся к берегу, потом вдруг резко повернул назад и неподалеку
от нашей итаубы пересек линию облавы, тут же угодив под вторую линию наших
ябот. Там схватили веревку и, подтянув, метнули багры.
- Хорошо! - шепнула Ласана. Она не скрывала возбуждения и явно
гордилась мной.
Раненые апии, бросаясь во все стороны, подняли в воде страшный
переполох, и все остальные животные в панике бросились наутек: одни в
сторону камышей, другие - к середине озера. Но поскольку им поминутно
приходилось подниматься на поверхность, а повсюду, и у самого берега и
дальше, их подстерегали лодки с неумолимыми стрелками, скрыться и уйти от
преследования им было нелегко. Все больше носилось по озеру цветных
поплавков, роковых предвестников смерти, и всюду, где они появлялись, вода
розовела от крови.
Людей охватил охотничий азарт. Для них, как и для их жертв, речь шла
о жизни и смерти. В людях вспыхнул инстинкт первобытных охотников,
проявляясь и в лихорадочном блеске глаз, и в напряженном трепете мышц, и в
резких движениях. Но более всего меня поражало, производя просто
потрясающее впечатление, то, что вся эта драма страстей и инстинктов
разыгрывалась в полнейшей тишине. Ни одного восклицания, ни одного звука,
ни одного торжествующего клича: животные, погибая, тоже не издавали ни
звука.
Когда спустя час охота близилась к концу, уцелело, наверно, и
спаслось бегством к середине озера меньше половины животных. Мы принялись
собирать добычу, привязывая ее за кормой лодок. Некоторые туши весили
пять-шесть центнеров. Чтобы облегчить себе работу, мы буксировали убитых
животных к берегу, на мель, но при этом возникли вдруг неожиданные
осложнения.
Кровь убитых животных, смешавшись с водой, привлекла массу каких-то
рыб из породы хищных, не очень крупных, немного меньше фута в длину, но,
несмотря да неказистый вид, невероятно прожорливых. Араваки называли их
гума'. Зубы у них были острые как ножи. Одним молниеносным укусом они
вырывали из тела жертвы большие куски и тут же отскакивали в сторону,
уступая место другим. Дерзость их не знала предела, они нападали даже на
человека, спастись от них можно было лишь бегством.
[' Речь идет о рыбах пирайя, отличающихся крайней хищностью и
обитающих в реках Южной Америки.]
Вот эти-то маленькие чудовища и собрались сотнями вокруг наших апий,
набрасываясь на их туши так, что вокруг вскипала вода. Мы, как могли,
отгоняли их палками, но тщетно - они, не обращая внимания на удары и шум,
жадно набрасывались на пищу. Место одного-двух хищников, оглушенных
палками, тут же занимали пять новых.
Одну из гум, величиной чуть больше пол-локтя, живой выбросили в
лодку, и я хотел схватить ее, чтобы лучше рассмотреть вблизи страшные ее
зубы.
- Не трогай! - схватил меня за руку Манаури. - Они и на земле
кусаются! Многим уже отхватывали пальцы!
- Как же в этом озере купаться? - содрогнулся я.
- Можно только возле берега. К тому же гумы водятся не везде и
особенно опасны, когда чуют кровь. Если они нападут на человека вдали от
берега, спасения нет...
Вокруг простирался дивный пейзаж, полон сладостной прелести был вид
прибрежных пальм, и даже кроткие неуклюжие апии вполне могли сойти за
диковинные существа из какого-то сказочного рая, и вот вдруг такая
зловещая опасность, дикая прожорливость, при одной мысли о которой стыла
кровь.
Отбившись в конце концов от гум, мы привязали нашу добычу к лодкам и
оттащили ее в Кумаку. Девятнадцать апий обеспечили весь наш поселок
запасами жира и сушеного мяса на много недель вперед. У женщин в течение
нескольких дней работы было вдоволь.
В этот период изобилия и сытости много беспокойства доставлял нам
Арипай. Сидевший в нем якобы Канаима постепенно лишал его рассудка.
Несчастный считал себя околдованным злыми силами и совершенно; терял
самообладание. Он до такой степени обезумел, что сбежал из дома и целыми
сутками как одержимый бродил по лесам. В Кумаку перестал приходить совсем
и даже ночевал в лесу, хотя и поблизости от селения, - наши охотники и
сборщики плодов нередко его встречали. При этом, однако, он никого к себе
не подпускал, словно дикий зверь, издали ругался, грозил людям кулаком,
выкрикивая бессвязные слова и часто повторяя имя Канаимы.
- Надо его спасать! - убеждал я своих друзей. - Давайте приведем его
в Кумаку, пусть даже силой.
- Нельзя! - возразил Манаури. - Он ходит в Сериму. Мог заразиться.
- А ты точно знаешь, что он туда ходит?
- Точно, Ян!..
Значит, действительно не могло быть и речи о том, чтобы доставить
несчастного в Кумаку, скорее напротив - следовало не пускать его на наш
полуостров. Известие о горестной его болезни все наши воспринимали с
покорным терпением и объяснили мне ее причину. Этот вид безумия, хорошо им
знакомый, нередко нападал на лесных индейцев. Это случалось, когда им
наносилась большая обида. Тогда их посещал дух мести и преследовал до тех
пор, лишая душевного покоя и рассудка, пока они не смоют своих страданий
кровью виновника, если, конечно, к тому времени не погибнут сами от его
руки. И лишь после этого, утолив жажду мести, они снова становятся
нормальными людьми. Арипай должен убить шамана Карапану, оттого он и
безумствует.
- А если не он убьет колдуна, а тот его? - встревожился я.
- Это зависит от Канаимы, и тут уж ничего не поделаешь.
И действительно, делать было нечего. Мы ничем не могли помочь Арипаю,
а он тем временем, как коршун, кружил вокруг Серимы, упиваясь жгучей
желчью ее невзгод. А дела там шли все хуже. Большая часть людей заболела,
смерть свирепствовала, особенно страдали дети. Скорбь и горечь терзали
сердца людей, а гнев и отчаяние понуждали все откровеннее проклинать
старейшин. Арипай слышал эти нарекания и сам подливал масла в огонь.
Такова была ситуация в наших краях, когда со мной приключилось в
нашем адском озере необычайное происшествие, едва не стоившее мне жизни.
Поистине дьяволы сотворили это озеро. Сколько же там еще разных чудищ?!
Берега озера были черными, илистыми, и лишь в одном месте на
несколько десятков шагов протянулась светлая песчаная отмель. Она
находилась неподалеку от Кумаки, и мы нередко приходили сюда купаться.
Многочисленные в Потаро кайманы внимания на нас не обращали, а поскольку
на глубину мы никогда не заплывали, то и не подвергались риску стать
добычей хищных гум. Там, где отмель кончалась, обрываясь в мрачную глубь,
воды мне было едва по грудь. Здесь, как правило, мы охотнее всего и
купались.
И вот как-то утром мы пришли сюда небольшой группой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87