не сдохнуть раньше времени и успеть
размножиться. И ничего другого. От микроба до человека не
ставятся никакие более высокие цели. Правда у высшего разумного
примата инстинкты выживания и продолжения рода дополнились
некоторыми обертонами, но простая суть осталась прежней -
уцепиться за жизнь. Даже самоубийцы, даже голые-босые аскеты
хотят того же. Жить хотя бы в памяти ближних, жить хотя бы на
том свете, размножиться хотя бы в информационном смысле.
- Вы имеете, что предложить взамен?
И тут доктор Деларю понес откровенную демагогию.
- Да, наши цели не совпадают с интересами отдельной личности,
они выше ее. Нас интересует не конкретная жизнь, а общий
жизненный поток, который не озабочен выживанием и размножением.
- Я кое-что слышал на эту тему, поэтому смотрю в корень - что
вы собрались уничтожить?
- Западную цивилизацию.
Да, круто замешано. Паранойя на высшем уровне. Однако,
достаточно вспомнить микрочипы, чтобы отметить хорошее
техническое обеспечение современного сумасшествия. Я не порицаю
доктора, ведь он столько времени работал со психами. Сапожник
без сапог, а психиатр без ума. Впрочем, возможен еще и
краснознаменный вариант.
- Ага, доктор, я чувствую железную поступь пролетарского
гуманизма. Может, вы коммунисты?
- Отнюдь, мой будущий соратник. Коммунистическая цивилизация
тоже работает на интересы отдельных особей, на амбиции одного
вождя, банды четырех или какой-то кодлы товарищей. Однако
Западная культура вся зациклена на отдельных особях, здесь уже
добились, что девяносто процентов населения может успешно
выживать, жрать, пить, трахаться вдоволь. Правительства поняли,
что от них требуется, и стараются поддерживать этот процент. О
чем-нибудь другом на Западе и помыслить бояться.
- Но посмотрите, доктор, сколько на Западе спортсменов,
скалолазов, путешественников, все торопятся рискнуть жизнью ради
неведомого.
- Они торопятся попасть в газеты и участвовать в рекламных
кампаниях. А начинают от скуки, когда успешно насытили
внутренние органы и решают навечно внести свое имя в летопись
свершений.
Вот поц. Я понимаю, вещал бы это какой-нибудь Амон-Ра, а то ведь
сидит передо мной мелкий субъект с рыжей бороденкой и
хитрыми глазками. Но может и мне попробовать позаниматься
психотерапией?
- Вы бывали в настоящих переделках, Деларю? Если бывали, то,
наверное, заметили, как хочется жить своей конкретной жизнью, а
не какой-то всеобщей.
- Я был военным врачем в специальном подразделении. В случае
войны предстояло действовать на Кольском полуострове. И я
заметил, что в минуты сверхопасности человек отрешается от
самого себя и начинает смотреть на все со стороны. И вы тоже
наверняка это замечали, судя по вашей непростой биографии.
Так вот, мы хотим, чтобы каждый существовал именно "со стороны",
причем, не только в состоянии шока, но и всегда. Всегда. И тогда
резко возрастет взаимосвязь каждого с живыми и неживыми
элементами мира.
- Пожалуй, в этом что-то есть. Однако никоим образом не годится
для массвого и практического применения. Надо еще порабоать с
теорией, доктор.
- Я так и знал, что ты меня поймешь, Ник.
- Ник? Мы разве уже подружились?
- Безусловно. Ты просто не заметил этого. Зови меня Клод.
У Клода зазвенело в пиджаке. Доктор-мудодей достал телефон и
немного побормотал в него.
- Ну, Ник, ты - счастливый человек,- сказал он, завершая
воспитательно-преобразовательную беседу.- Сейчас столь многое
будет всплывать в твоей голове, появляться перед глазами, лезть
в уши. Ты не борись с этим, иначе застрянешь над пропастью.
Двигайся вперед.
Я подошел к окну.
- В движении вперед можно обойтись без бронебойных стекол? А,
шеф?
Но шефа уже и след простыл.
Делать было практически нечего, ни тебе научно-популярных
книжек, ни порнографических журнальчиков, ни телека. В такой
ситуации ставить цели, задачи и вообще позитивно мыслить как-то
не хотелось. Смеркалось, свет никто не включал, тени сгущались.
Стало казаться, что мебель совсем не на тех местах, где была
раньше.
Ощущение ужаса, желание броситься к двери и в то же время полное
отсутствие воли. Просто как во сне-кошмарике.
Я посмотрел на ножки рояля и неожиданно они мне показались
невероятно сексуальными. Я погладил клавиши - до чего же
приятное ощушение.
Но потом я заставил себя отшатнуться. Я высвобождаю сновидению и
неудержимо становлюсь ДРУГИМ. А хочу ли я становиться другим и
черпать полной ложкой из новой бочки с дерьмом? А не дать ли
мне деру отсюда?
Я попробовал взять стул и шарахнуть им в пуленепробиваемое
окно. Не вышло. Венские стулья до одного были на
крепчайших болтах и без ключа соответствующего размера не стоило
к ним и подступать. Все тут было приклепано и посажено на цепь
с замком: и тумбочка, и шкаф, и рояль-сука. Отломать его крышку
тоже не вышло, она держалась на жутких стальных петлях. В общем,
весь рояль был бутафорный, из стали, которую снарядом не
прошибешь. Постукивание моего малогабаритного кулака по
стеклышку ничего, конечно, не дало, также как и каратистские
пинки ногами. Впрочем сейчас на ногах были не армейские боты, а
легкие тапочки.
В общем бился я с углепластиковым стеклом, как Евпатий Коловрат,
устал до такой степени, что слюна потекла.
Все, попалась птичка, стой. Я притиснул глаза к
умопомрачительному стеклу. За бортом психушки текла нормальная
жизнь. Я даже различал знакомого мне пенсионера, который
опять-таки любовно стриг живую изгородь у своего аккуратного
домика. Везет же людям, была у гражданина канадца честная
работа, а теперь честный отдых.
Вначале я позавидовал ему, а потом разозлился. Микроб же он.
Человекообразный микроб в питательном бульоне. Вкусненькое
поглощает, невкусненькое выделяет, задницу держит поближе к
теплу, ножки экономит, ездит на колесиках, любит уют и все ему в
этой стране способствует. Склепал наверное двое-трое ребятишек,
тем и доволен. И будут они такими же микробами, как и он. А я
не такой. Я не входил в тощее стадо старого "советского"
образца, не войду и в жирное стадо нового "американского" типа.
И неожиданно преграда растаяла, и стекло, и стена. И даже пейзаж
за окном. Я видел только канатики из клейкой слизи,
протянувшиеся от неба до земли, вдоль и поперек. По этим тяжам
ползали слизневидные существа, соплевидные сгустки живого
теста. Сгустки побольше втягивали сгустки поменьше,
слипались и разлипались, выдавливали из себя гадость, делились
пополам. Я теперь понимал, каков наш мир в истинном обличии и
это вызывало законное омерзение. Я так хотел, чтобы дыхнуло
огнем на всю эту дрянь.
Я полетел вдоль слизневых тяжей как электрический импульс. То
есть, я конечно не знаю, что чувствует электрический импульс,
когда разбегается по множеству проводков, но вот такое сравнение
пришло на ум. Я образовывал стаю птиц. Они были лишь
следствием моего движения, того изменения, каковое я производил
в реальности и внереальности. Не будь меня, они мгновенно бы
обратились в ничто, а так я задавал их судьбу, их время. Я
озирал землю сверху, она до смешного была похожа на
шлейф из хлебных крошек, тянущийся от полюса к полюсу,
на бесконечнную дорогу, уходящую в вечность...
Затем я как бы сорвался с большой высоты, разверзлась пустота в
животе, поташнивать стало, в общем развезло...
Падение закончилось благополучно, я, чувствуя облегчение,
очутился в каком-то темном зале, с широкими колоннами
по сторонам. Впрочем у зала не было одной стены и в него
просачивался довольно сумеречный свет. Я пошел ему навстречу и
вскоре оказался в очень малоприятном мирке. Белесое плоское
небо, корчиневые горы с совершенно вертикальными склонами,
кубические белые холмы. Изведав минуту-другую полной
растерянности, наконец въехал в ситуацию - я нахожусь в
комнате, только стал слишком мелким, мышью что ли или какой-то
другой крохотной гадиной. А затем ощутил импульс, к которому
принадлежал теперь. У меня были свои узкие тоннели, разрешенные
и запрещенные пути, полюса притяжения. О, сыр и крупа, вечные
объекты страсти, о бесчисленные серые подруги, источники
вожделения, в вас мое бессмертие...
Потом я был стеной и шкафом, просто сквознячком. Вскоре я не мог
разобраться, кто же я, что меня тянет и что отталкивает, я стал
то ли всем, то ли ничем, как запутавшийся герой песни
"Интернационал". Я никогда не исчезал, я был всегда и везде...
Потом зрение мое замутилось, как ветровое стекло автомобиля
где-нибудь в Череповце, и я едва добрался до мягкой поверхности,
чтобы опуститься на нее задницей. Когда взгляд прояснился, то
первом делом вперился в работающий экран. Там показывали мне
Бекки и Хелен. Мисс Федорчук что-то лопотала и зыркала
похотливыми глазами-блестками на Бекки. Та вела себя
расслаблено, понимая, что от податливости зависит ее
благополучие. Увы, обе бабы сейчас выглядели для меня какой-то
пакостью.
Другой экран показывал жену мою Риту, она была грязной и
оборванной, ползала в каком-то засраном подвале словно опарыш. Я
понял, что эфир прямой. Но как не искал в себе жалость, ничего
такого не нашел.
А затем спиной уловил, что не один. Обернулся и в самом деле - в
кресле с высокой спинкой, что располагалось у окна, сидела мать.
Как раз в той одежде, в которой ушла на последнюю охоту.
- Ты здесь? Значит, все обошлось. Хорошо, что ты добралась
до этого хреновенького канадского городишки, который немногим
лучше, чем Няксимволь - здесь тоже хватает шаманов.
Я подошел ближе. Какая там мать. Это была Хелен. Странно, что я
их спутал.
- В самом деле, какая разница. Посчитай, сколько у тебя было
мамаш за несколько миллионов лет?- предлагает Хелен.
Мне кажется это правильным. Наверное, я окончательно свихнулся.
- Как такие спорные суждения вылетает изо рта руководителя
солидной фирмы?
- Более чем солидной. С полудня мы обладаем многомиллионными
активами.
- Значит, ваш вирус урыл "ролл-оновские" фирмы, мисс Федорчук?
- Первая часть операции завершилась, Ник. Мы резко
приблизили Слияние.
- Как же вы, мисс Федорчук, рассуждаете о Слиянии после
этих лесбийских штучек.
Хелен отреагировала на упрек спокойно.
- Эти кроватные выкрутасы только для прорыва. Если что-то тебя
сдерживает, прорвись.
- Отлично. Я непрочь прорваться к вам. Может юркнем в койку.
Мисс Федорчук рассмеялась сухим почти старческим смехом.
- Вам, Коля, это не для прорыва надо, а чтобы остаться засохшей
какашкой под кустом. Вот когда станете нашим, тогда посмотрим,
что вам понадобится.
- Да, ладно не напрягайтесь, Хелен. Во мне же одна духовность
осталась.
Но тут меня поймал импульс и я кинулся на эту тетку. Даже что-то
сорвал с мисс Федорчук, кажется блузку. Но мне своевременно
пшикнул в физию газовый пистолет и я хорошо поплыл.
А перед внутренним взором опять замаячило материно лицо. Умеют,
суки, работать. Не зря этот микрочип мне в крестец впился. Но
такие мысли недолго меня доставали.
Я ловил ее руку, руку матери и просил прощения. Лицо матери
нахально сменялось физиономией Хелен, мордой медведицы, кустом
сирени, обглоданным черепом, сухим пнем.
- Поэтому мы тебя выбрали, а не прикончили.- донесся трескучий
даже искрящийся голос Хелен.- Ты живешь с нами в одном лесу. Ты
составляешь вместе с нами один лес, оттого твои идеи нам
очень помогли. Придумав "Секту", ты как бы дал нам
план действий...
В следующее просветление я нашел в своей комнате всю сектантскую
шатию-братию, включая Пеку и Оксану. На этот раз их физиономии
мне показались симпатичными, даже родными.
- Ну вы пришли вовремя. Надеюсь, я стал относиться к вам лучше
не из-за микрочипа, а потому что вы умылись и причесались.
Мы уселись на ковре в кружок, взялись за руки и сразу все
понеслось. Никто не приставал с заданиями, не лез с
наставлениями; я знал, что делать. Ковер пророс цветами,
стебельки и травинки щекотали голые ноги. Потолок стал
подниматься, а мы начали опускаться. Я видел, что из
ковра-лужайки торчат только головы, какой-то цветок щекотнул мне
нос, я чихнул, а затем настала мгла. Мы были уже под землей.
Иногда легкие всполохи позволяли увидеть чернозем, белесые
корешки, червяков и куколок, кротовьи ходы. Следом наступили
гранитные немного мерцающие толщи, дальше базальтовые,
глянцево-черные. Потом была тьма, слегка подмазанная багровым
излучением, в ней принялись мелькать лица и тела, они теснились
все кучнее, быстро утончались, делались струйками, голоса
превращалась в назойливое жужжание.
И наконец остались только вихри, искрящиеся разрядами вихри.
А еще ниже стихли и вихри, была только потрескивающая пустота,
впрочем присутствовали какие-то скрытые и мощные течения.
Потом я перестал их чувствовать, и сразу в меня вошла вся мощь
и многомерье вихрей, и миллиарды лиц и тел, и хлопотливая жизнь
корешков, червяков, бабочек, мышек, птичек. Я сразу оценил их
убогое житие: еда, выделение, размножение. Но то были
всего лишь вектора, по которым напирала жизнь. Стали ясны
клавиши, на которых играли Создатели. И сейчас мы могли
подвинуть этих Великих и занять их места. Мы сделаем так, что
миллиарды клеточек-особей, в которые вливается жизнь, заощущают
себя частицами целого и будут сознательно служить общим целям.
Потом словно на лифте я проехался вспять, в исходную комнату.
Все члены нашей команды поднялись на ноги, выдохнули и
отправились в подвал. Там нас стало уже двадцать. Мы начали
брать из ящиков оружие. Я подхватил автомат "Интерармс" 7,62 -
это что-то вроде Калашникова - с лазерным целеуказателем и
подствольным гранатометом. Люблю увесистое оружие. Скрепил
клейкой лентой три магазина. Пека взял автоматический
гранатомет, крупногабаритная Оксана - крупнокалиберное помповое
ружье. Потом мы принялись переодеваться. Одни напялили белые
халаты медработников, другие - синие спецовки техперсонала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19