Гильденстерн.
– Значит, и нашим и вашим. Неглупо. Впрочем, это норма, учитывая, так сказать, род занятий.
Лицо актера не выражает ничего. Он снова пытается уйти, но Гильденстерн его удерживает.
– Говоря откровенно, мы дорожим вашим обществом за неимением другого. Слишком долго были предоставлены самим себе… В итоге неуверенность, связанная с чужим обществом, оказывается даже привлекательной.
Актер.
– Неуверенность – нормальное состояние. Вы не исключение.
Он снова пытается уйти; Гильденстерн удерживает его.
Гильденстерн.
– Но ради всего святого – что нам делать?!
Актер.
– Расслабьтесь. Реагируйте. Как все люди. Нельзя же идти по жизни, на каждом углу задавая проклятые вопросы.
Гильденстерн.
– Но мы не знаем, что происходит. И что нам с собой делать. Мы не знаем, как нам поступать.
Актер.
– Как? Естественно. Вы же знаете по крайней мере, зачем вы здесь.
Гильденстерн.
– Знаем только то, что нам говорят. А это – немного. И, кроме того, мы не убеждены, что это – правда.
Актер.
– В этом никто не убежден. Все приходится принимать на веру. Правдиво только то, что принимается за правдивое. Такова плата за существование. Можно быть нищим, но все в порядке, пока есть такое покрытие и пока его можно разменять. Человек основывается на предположениях. Что вы предполагаете?
Розенкранц.
– Гамлет переменился, внешне и внутренне. Мы должны выяснить, что повлияло.
Гильденстерн.
– Он не слишком идет навстречу.
Актер.
– А кто идет – в наши-то времена?
Гильденстерн.
– Он… э-э-э… мрачен.
Актер.
– Мрачен?
Розенкранц.
– Безумен.
Актер.
– В каком смысле?
Розенкранц.
– Ох. (К Гильденстерну.) В каком смысле?
Гильденстерн.
– Ну, не то чтобы безумен – подавлен.
Актер.
– Подавлен.
Гильденстерн.
– Мрачно настроен.
Розенкранц.
– Зависит от настроений.
Актер.
– Мрачных?
Гильденстерн.
– Безумен. И вообще.
Розенкранц.
– Именно.
Гильденстерн.
– В частности.
Розенкранц.
– Разговаривает сам с собой. Что есть несомненный признак безумия.
Гильденстерн.
– Если не говорит разумные вещи. Что он делает.
Розенкранц.
– Что означает обратное.
Актер.
– Чему?
Короткая пауза.
Гильденстерн.
– Думаю, я понял. Человек, разговаривающий сам с собой, но со смыслом, не более безумен, чем человек, разговаривающий с другими, но несущий околесицу.
Розенкранц.
– Или одинаково безумен.
Гильденстерн.
– Или одинаково.
Розенкранц.
– А он делает то и то.
Гильденстерн.
– То-то и есть.
Розенкранц.
– Клинически нормален.
Пауза.
Актер.
– Почему?
Гильденстерн.
– А? (К Розенкранцу.) Почему?
Розенкранц.
– Именно.
Гильденстерн.
– Именно – что?
Розенкранц.
– Именно почему.
Гильденстерн.
– Что именно почему?
Розенкранц.
– Что?
Гильденстерн.
– Почему?
Розенкранц.
– Что почему, собственно?
Гильденстерн.
– Почему он безумен?
Розенкранц.
– Понятия не имею.
Шаги.
Актер.
– Старик считает, что он влюбился в дочку.
Розенкранц(пораженный).
– О боже, это свыше моего разумения!
Актер.
– Нет, нет – у него нет дочки – старик считает, что он влюбился в его дочку.
Розенкранц.
– Старик?
Актер.
– Гамлет. Влюбился в дочку старика. Старик так думает.
Розенкранц.
– Хо! Это уже приобретает смысл. Страсть без взаимности.
Актер порывается уйти.
Гильденстерн (полицейским тоном).
– Никто не выйдет из этой комнаты. (Пауза, мягче.) Без достаточных оснований.
Актер.
– Почему?
Гильденстерн.
– Это болтание взад-вперед напоминает балаган. Теряешь контроль над ситуацией. Отныне здесь будет царить порядок.
Актер.
– Мне надо учить стихи.
Гильденстерн.
– Проходи.
Актер уходит в боковую кулису. Розенкранц складывает ладони рупором и кричит в противоположную сторону.
Розенкранц.
– Следующий!
Никого.
Гильденстерн.
– Чего ты ждешь?
Розенкранц.
– Чего-то… кого-то… Ничего.
Сидят лицом к залу.
– Голоден?
Гильденстерн.
– Нет, а ты?
Розенкранц (задумчиво).
– Нет. Помнишь ту монету?
Гильденстерн.
– Что?
Розенкранц.
– Наверно, я потерял ее.
Гильденстерн.
– Какую монету?
Розенкранц.
– Не помню точно.
Пауза.
Гильденстерн.
– Ах, ту… смешно.
Розенкранц.
– Не понимаю, как это вышло.
Гильденстерн.
– У тебя это само получается.
Розенкранц.
– Да, это мой трюк.
Гильденстерн.
– Попробуй еще раз.
Небольшая пауза.
Розенкранц.
– Мы не можем себе это позволить.
Гильденстерн.
– Правильно. Человек должен думать о будущем.
Розенкранц.
– Следовало бы.
Гильденстерн.
– Иметь будущее. В конце концов, человек его всегда имеет… сейчас… и сейчас… и сейчас…
Розенкранц.
– Без конца. Впрочем, нет, вряд ли. (Пауза.) Ты представляешь себя когда-нибудь мертвым, по-настоящему… в ящике и с крышкой сверху?
Гильденстерн.
– Нет.
Розенкранц.
– Я, конечно, тоже… Глупо нервничать по этому поводу. Потому что думаешь о себе в ящике как о живом, не учитывая, что ты уже мертвый… а это ведь не то же самое, правда? То есть ты уже не знаешь, в ящике ты или нет. Это ведь как если просто спать в ящике. Не то чтоб мне нравилось спать в ящике, особенно без воздуха. Потому что если проснешься, то ты уже мертвый, это во-первых; и что тогда делать? Тем более – в ящике. Вот это-то мне и не нравится. Потому я и не думаю об этом…
(Гильденстерн беспокойно ерзает и кутается в плащ.)
…Потому что тогда ты уже беспомощен, верно? Запихнутый в ящик, и ты уже там навсегда. Даже если учесть, что ты мертв, все равно неприятная мысль. Особенно если ты по-настоящему мертв. Вот представь – представь, что я запихиваю тебя сейчас в ящик, – что ты предпочтешь: быть живым или мертвым? Конечно, живым. Потому что жизнь в ящике лучше, чем не жизнь вообще. По-моему. По крайней мере есть шанс. Лежишь себе и думаешь – ладно, по крайней мере я жив. Кто-нибудь все-таки придет и постучит и скажет: выходи. (Стучит кулаком по полу.) Эй ты, как тебя там! Вылезай!
Гильденстерн (вскакивает, яростно).
– Перестань! Ты способен свести с ума!
Пауза.
Розенкранц.
– На твоем месте я бы не обращал внимания. Ты просто подавлен. (Пауза.) Вечность – ужасная вещь. То есть где она все-таки кончается? (Пауза, потом весело.) Два ранних христианина случайно встретились на небесах. «Неужто я вижу Савла из Тарса? – воскликнул один. – Ты-то что тут делаешь?» – «Тарса-Шмарса, – буркнул другой. – Ты видишь уже Павла». (Он встает и хлопает в ладоши.) Им все равно. Рассчитывать не на что. Можно позеленеть, пока они явятся.
Гильденстерн.
– Или посинеть. Или покраснеть.
Розенкранц.
– Христианин, мусульманин и еврей встретились однажды в закрытом экипаже… «Зильберштейн! – воскликнул еврей. – Как зовут твоего приятеля?» – «Его зовут Абдулла, – говорит мусульманин. – Но с тех пор как он обратился, он мне больше не приятель». (Снова подскакивает и кричит за кулисы.) Эй, вы, я знаю, что вы там! Давайте сюда, поболтаем! (Пауза.) Ничего не поделаешь. Никого… (Шагает по сцене.) Где тот момент, когда человек впервые узнает о смерти? Должен же он где-то быть, этот момент, а? В детстве, наверно, когда ему впервые приходит в голову, что он не будет жить вечно. Это должно бы было быть потрясающе – надо порыться в памяти. И все же – не помню. Наверно, это никогда меня не заботило Что из этого следует? Что мы, должно быть, рождаемся с предчувствием смерти. Прежде чем узнаем это слово, прежде чем узнаем, что существуют вообще слова, являясь на свет, окровавленные и визжащие, мы уже знаем, что для всех компасов на свете есть только одно направление, и время – мера его. (Умолкает, потом отчаянно и быстро.) Индус, буддист и укротитель львов встретились однажды в цирке на индо-китайской границе… (Прерывает себя.) Они считают нас мебелью! Я этого не потерплю! Имейте это в виду! (Он снова круто оборачивается лицом к кулисам.) Катитесь отсюда! Все! Вход запрещен! Закрыто! (Никто не входит, он переводит дух.) Так-то лучше…
Тотчас же после его слов в глубине сцены возникает большая процессия, возглавляемая Клавдием; за ним – Гертруда, Полоний, Офелия. Клавдий, поравнявшись с Розенкранцем, берет его под руку и сразу же начинает беседу: текст см. «Гамлет», акт III, сцена 1. Гильденстерн все еще стоит лицом к публике, пока Клавдий, Розенкранц и остальные проходят в глубь сцены и поворачивают назад.
Гильденстерн.
– Смерть, сопровождаемая вечностью… худшее, что есть в обоих мирах. Это и вправду ужасная мысль.
Он оборачивается и направляется в глубь сцены, чтобы принять участие в разговоре. Гертруда и Розенкранц выходят на передний план.
Гертруда.
А как он принял вас?
Розенкранц.
Со всей учтивостью.
Гильденстерн (вернувшись как раз вовремя, чтоб вступить в беседу).
Но и с большой натянутостью тоже.
Розенкранц (лжет, сознает, что лжет, и даже не старается это скрыть; может быть, даже подмигивает Гильденстерну).
Скуп на вопросы, но непринужден
В своих ответах.
Гертруда.
Вы не домогались,
Чтоб он развлекся?
Розенкранц.
Мадам,
Случилось так, что мы перехватили
В дороге некоих актеров; это
Ему сказали мы, и он как будто
Обрадовался даже; здесь они
И, кажется, уже приглашены
Играть пред ним сегодня.
Полоний.
Это верно;
И он через меня шлет просьбу вашим
Величествам послушать и взглянуть.
Клавдий.
От всей души; и мне отрадно слышать,
Что к этому он склонен. –
Вы, господа, старайтесь в нем усилить
Вкус к удовольствиям.
Розенкранц.
Да, государь.
Клавдий (снова возглавляя процессию).
Оставьте нас и вы, моя Гертруда.
Мы, под рукой, за Гамлетом послали,
Чтоб здесь он встретился как бы случайно
С Офелией.
Клавдий и Гертруда выходят.
Розенкранц (брезгливо).
– Ни минуты покоя! И туда, и сюда – так и прут со всех сторон.
Гильденстерн.
– Ты вечно недоволен.
Розенкранц.
– Все время ставят палки в колеса… Неужто не можем обойтись без них?
Гильденстерн.
– Не все ли равно?
Розенкранц.
– Я пошел.
Розенкранц заворачивается в плащ. Гильденстерн не обращает на него внимания. Розенкранц неуверенно идет в глубь сцены. Всматривается во что-то и быстро возвращается.
Гильденстерн.
– Что поделывает?
Розенкранц.
– Ничего.
Гильденстерн.
– Что-нибудь он должен делать.
Розенкранц.
– Идет.
Гильденстерн.
– На руках?
Розенкранц.
– Нет.
Гильденстерн.
– Нагишом?
Розенкранц.
– Застегнут на все пуговицы.
Гильденстерн.
– Мелет что-нибудь?
Розенкранц.
– По-моему, нет.
Гильденстерн.
– Ты, наверно, ошибся.
Розенкранц.
– Вряд ли.
Пауза.
Гильденстерн.
– Честное слово, не представляю, как его втянуть в разговор.
В глубине сцены показывается Гамлет, который жестикулирует, как бы взвешивая «за» и «против» во время своего – нами не слышимого – монолога. Розенкранц и Гильденстерн наблюдают за ним.
Розенкранц.
– Ну, можем сказать, что воспользовались случаем… повидать его… Это и вправду вышло случайно… по-моему… По-моему, надо напрямик, без церемоний… как мужчина с мужчиной… По старой дружбе… Например: слушай, старина, что все это значит?.. В этом духе… по-моему. Прямой, непринужденный подход. Да, именно так… по-приятельски… Этот случай надо хватать, я считаю… если мое мнение, конечно, учитывается… Дареному коню можно и в глаза заглянуть… И так далее. (Делает шаг в сторону Гамлета, но нервы его сдают, и он возвращается.) Благоговение, вот что нам мешает. Перед голубой кровью. Как доходит до дела, всегда пасуем…
Входит Офелия, представляющая в единственном числе нечто вроде религиозной процессии.
Гамлет
Мой грех в своих молитвах вспомни, нимфа.
Услышав его голос, Офелия останавливается; он берет ее за руку и притягивает к себе.
Офелия.
Мой добрый принц,
Как поживали вы все это время?
Гамлет.
Благодарю вас; сносно, сносно, сносно.
Переговариваясь, они исчезают за кулисами.
Розенкранц.
– Вроде как в городском парке.
Гильденстерн.
– Да, выразительно. Ну, так как насчет твоего непринужденного подхода? Могло произвести сильное впечатление. Если я еще имею право на личное мнение – сядь и заткнись. Хватит твоих фантазий.
Розенкранц (почти в слезах).
– Это невыносимо!
Появляется женская фигура в королевском одеянии. Розенкранц подкрадывается к ней сзади, закрывает глаза ладонями и – с отчаянной фамильярностью:
– Угадай, кто?!
Актер (появляясь из дальнего угла сцены).
– Альфред!
Розенкранц опускает руки и быстро оборачивается. Оказывается, он обнимал Альфреда, одетого в женское платье и в парике блондинки. Актер все еще стоит в углу сцены. Розенкранц подходит к нему. Они стоят нос к носу.
Розенкранц.
– Виноват.
Актер автоматически поднимает правую ногу. Розенкранц наклоняется и кладет руку на пол в этом месте. Актер опускает ногу. Розенкранц вскрикивает и отскакивает.
Актер.
– Прошу прощения.
Гильденстерн (K Розенкранцу).
– Что он сделал?
Актер.
– Топнул ногой.
Розенкранц.
– Моя рука была на полу.
Гильденстерн.
– Ты сунул свою руку под его ногу?
Розенкранц.
– Я…
Гильденстерн.
– Зачем?
Розенкранц.
– Я думал… (Вцепляется в Гильденстерна.) Не оставляй меня!
Он порывается к выходу; оттуда появляется актер в одежде короля. Розенкранц бросается в другую сторону; оттуда выходят два актера в плащах. Розенкранц совершает еще одну попытку, но навстречу появляется еще один актер, и Розенкранц замирает посреди сцены, 1-й актер устало хлопает в ладоши.
Актер.
– За дело! Времени маловато.
Гильденстерн.
– Что происходит?
Актер.
– Генеральная репетиция. А теперь, если вы не возражаете, отойдите чуть-чуть в сторонку… так… хорошо. (К актерам.) Все готовы? (К Розенкранцу и Гильденстерну.) Мы все время работаем в одних и тех же костюмах, и они, знаете, часто забывают, кого именно надо играть… Альфред! Перестань ковырять в носу. Королевы совершают это… умственным путем… Это у них наследственное. Отлично. Тишина. Поехали!
Актер-король.
Уж тридцать раз как колесница Феба…
Актер (вскакивая, со злостью.)
– Нет, нет, нет! Начинай с пантомимы, понял? Ваше трепаное величество! (К Розенкранцу и Гильденстерну.) Они немножко не в форме, но когда они начнут умирать, то будут бесподобны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11