По его мнению, смерть сэра Дэнверса более чем искупалась исчез-
новением мистера Хайда. Для доктора Джекила теперь, когда он освободился
от этого черного влияния, началась новая жизнь. Дни его затворничества
кончились, он возобновил отношения с друзьями, снова стал их желанным
гостем и радушным хозяином; а если прежде он славился своей благотвори-
тельностью, то теперь не меньшую известность приобрело и его благочес-
тие. Он вел деятельную жизнь, много времени проводил на открытом возду-
хе, помогал страждущим - его лицо просветлело, дышало умиротворенностью,
как у человека, обретшего душевный мир в служении добру. Так продолжа-
лось два месяца с лишним.
Восьмого января Аттерсон обедал у доктора в тесном дружеском кругу -
среди приглашенных был Лэньон, и хозяин все время посматривал то "а од-
ного, то на другого, совсем как в те дни, когда они все трое были нераз-
лучны. Двенадцатого января, а затем и четырнадцатого дверь доктора Дже-
кила оказалась для нотариуса закрытой. "Доктор не выходит, - объявил
Пул, - и никого не принимает". Пятнадцатого мистер Аттерсон сделал еще
одну попытку увидеться с доктором, и снова тщетно. За последние два ме-
сяца нотариус привык видеться со своим другом чуть ли не ежедневно, и
это возвращение к прежнему одиночеству подействовало на него угнетающе.
На пятый день он пригласил Геста пообедать с ним, а на шестой отправился
к доктору Лэньону.
Тут его, во всяком случае, приняли, но, войдя в комнату, он был пот-
рясен переменой в своем друге. На лице доктора Лэньона ясно читался
смертный приговор. Розовые щеки побледнели, он сильно исхудал, заметно
облысел и одряхлел, и все же нотариуса поразили не столько эти признаки
быстрого телесного угасания, сколько выражение глаз и вся манера дер-
жаться, свидетельствовавшие, казалось, о том, что его томит какой-то не-
избывный тайный ужас. Трудно было поверить, что доктор боится смерти, но
именно это склонен был заподозрить мистер Аттерсон. "Да, - рассуждал но-
тариус, - он врач и должен понимать свое состояние, должен знать, что
дни его сочтены, и у него нет сил вынести эту мысль". Однако в ответ на
слова Аттерсона о том, как он плохо выглядит, Лэньон ответил, что он об-
речен, и сказал это твердым и спокойным голосом.
- Я перенес большое потрясение, - сказал он. - И уже не оправлюсь.
Мне осталось лишь несколько недель. Что же, жизнь была приятной штукой,
мне она нравилась; да, прежде она мне очень нравилась. Теперь же я думаю
иногда, что, будь нам известно все, мы радовались бы, расставаясь с ней.
- Джекил тоже болен, - заметил нотариус. - Вы его видели?
Лицо Лэньона исказилось, и он поднял дрожащую руку.
- Я не желаю больше ни видеть доктора Джекила, ни слышать о нем, -
сказал он громким, прерывающимся голосом. - Я порвал с этим человеком и
прошу вас избавить меня от упоминаний о том, кого я считаю умершим.
- Так-так! - произнес мистер Аттерсон и после долгой паузы спросил: -
Не могу ли я чем-нибудь помочь? Мы ведь все трое - старые друзья,
Лэньон, и новых уже не заведем.
- Помочь ничем нельзя, - ответил Лэньон. - Спросите хоть у него само-
го.
- Он отказывается меня видеть, - сказал нотариус.
- Это меня не удивляет. Когда-нибудь после моей смерти, Аттерсон, вы,
может быть, узнаете все, что произошло. Я же ничего вам объяснить не мо-
гу. А теперь, если вы способны разговаривать о чем-нибудь другом, то ос-
тавайтесь - я очень рад вас видеть, но если вы не В силах воздержаться
от обсуждения этой проклятой темы, то, ради бога, уйдите, потому что я
этого не вынесу.
Едва вернувшись домой, Аттерсон сел и написал Джекилу, спрашивая, по-
чему тот отказывает ему от дома, и осведомляясь о причине его прискорб-
ного разрыва с Лэньоном. На следующий день он получил длинный ответ, на-
писанный очень трогательно, но местами непонятно и загадочно. Разрыв с
Лэньоном был окончателен. "Я ни в чем не виню нашего старого друга, -
писал Джекил, - но я согласен с ним: нам не следует больше встречаться.
С этих пор я намерен вести уединенную жизнь - не удивляйтесь и не сомне-
вайтесь в моей дружбе, если теперь моя дверь будет часто заперта даже
для вас. Примиритесь с тем, что я должен идти моим тяжким путем. Я нав-
лек на себя кару и страшную опасность, о которых не могу говорить. Если
мой грех велик, то столь же велики и мои страдания. Я не знал, что наш
мир способен вместить подобные муки и ужас, а вы, Аттерсон, можете об-
легчить мою судьбу только одним: не требуйте, чтобы я нарушил молчание".
Аттерсон был поражен: черное влияние Хайда исчезло, доктор вернулся к
своим прежним занятиям и друзьям, лишь неделю назад все обещало ему бод-
рую и почтенную старость, и вдруг в один миг дружба, душевный мир, вся
его жизнь оказались погубленными. Такая огромная и внезапная перемена
заставляла предположить сумасшествие, однако поведение и слова Лэньона
наводили на мысль о какой-то иной причине.
Неделю спустя доктор Лэньон слег, а еще через две недели скончался.
Вечером после похорон, чрезвычайно его расстроивших, Аттерсон заперся у
себя в кабинете и при унылом свете свечи достал конверт, адресованный
ему и запечатанный печаткой его покойного друга. "Личное. Вручить только
Г. Дж. Аттерсону, а в случае, если, он умрет прежде меня, сжечь, не
вскрывая" - таково было категорическое распоряжение на конверте, и испу-
ганный нотариус не сразу нашел в себе силы ознакомиться с его содержи-
мым. "Я похоронил сегодня одного друга, - думал он. - Что, если это
письмо лишит меня и второго?" Затем, устыдившись этого недостойного
страха, он сломал печать. В конверте оказался еще один запечатанный кон-
верт, на котором было написано:
"Не вскрывать до смерти или исчезновения доктора Генри Джекила". Ат-
терсон не верил своим глазам. Но нет - и тут говорилось об исчезновении:
как и в нелепом завещании, которое он уже вернул его автору, тут вновь
объединялись идея исчезновения и имя Генри Джекила. Однако в завещании
эту идею подсказал зловещий Хайд, и ужасный смысл ее был ясен и прост. А
что подразумевал Лэньон, когда его рука писала это слово? Душеприказчик
почувствовал необоримое искушение вскрыть конверт, несмотря на запрет, и
найти объяснение этим тайнам, однако профессиональная честь и уважение к
воле покойного друга оказались сильнее - конверт был водворен в самый
укромный уголок его сейфа невскрытым.
Но одно дело - подавить любопытство и совсем другое - избавиться от
него вовсе; с этого дня Аттерсон уже не искал общества второго своего
друга с прежней охотой. Он думал о нем доброжелательно, но в его мыслях
были смятение и страх. Он даже заходил к нему, но, пожалуй, испытывал
только облегчение, когда его не принимали; пожалуй, в глубине души он
предпочитал разговаривать с Пулом на пороге, где их окружали воздух и
шум большого города, и не входить в дом добровольного заточения, не бе-
седовать с уединившимся там загадочным отшельником. Пул к тому же не мог
сообщить ему ничего утешительного. Доктор теперь постоянно запирался в
кабинете над лабораторией и иногда даже ночевал там; он пребывал в пос-
тоянном унынии, стал очень молчалив, ничего не читал, и казалось, его
что-то гнетет. Аттерсон так привык к этим неизменным сообщениям, что его
визиты мало-помалу становились все более редкими.

ЭПИЗОД У ОКНА
Однажды в воскресенье, когда мистер Аттерсон, как обычно, прогуливал-
ся с мистером Энфилдом, они вновь очутились все в той же улочке и, по-
равнявшись с дверью, остановились посмотреть на нее.
- Во всяком случае, - сказал Энфилд, - эта история окончилась, и мы
больше уже никогда не увидим мистера Хайда.
- Надеюсь, что так, - ответил Аттерсон. - Я вам не говорил, что видел
его однажды и почувствовал такое же отвращение, как и вы?
- Это само собой разумеется - увидев его, не почувствовать отвращение
было просто невозможно, - заметил Энфилд. - Да, кстати, каким болваном я
должен был вам показаться, когда не сообразил, что это задние ворота до-
ма доктора Джекила! Собственно, если бы не вы, я бы этого по-прежнему не
знал.
- Так вы это знаете? - сказал Аттерсон. - В таком случае мы можем
зайти во двор и посмотреть на окна. Откровенно говоря, бедняга Джекил
меня очень тревожит, и я чувствую, что присутствие друга, даже снаружи,
может ему помочь.
Во дворе было прохладно, веяло сыростью, и, хотя в небе высоко над их
головами еще пылал закат, тут уже сгущались сумерки. Среднее окно было
приотворено, и Аттерсон увидел, что возле него, вероятно, решив подышать
свежим воздухом, сидит доктор Джекил, невыразимо печальный, словно неу-
тешный узник.
- Как! Джекил! - воскликнул нотариус. - Надеюсь, вам лучше?
- Я очень плох, Аттерсон, - ответил доктор тоскливо, - очень плох.
Благодарение богу, скоро все это должно кончиться.
- Вы слишком мало выходите на воздух, - сказал Аттерсон. - Вам бы
следовало побольше гулять, разгонять кровь, как делаем мы с Энфилдом.
(Мой родственник мистер Энфилд, доктор Джекил.) Вот что: беритека шляпу
и идемте с нами.
- Вы очень любезны, - со вздохом ответил доктор. - Я был бы в востор-
ге... Но нет, нет, нет, это невозможно, я не смею. Право же, Аттерсон, я
счастлив видеть вас, это большая радость для меня. Я пригласил бы вас с
мистером Энфилдом подняться ко мне, но у меня такой беспорядок...
- В таком случае, - добродушно ответил нотариус, - мы останемся внизу
и будем продолжать беседовать с вами, не сходя с места.
- Именно это я и хотел предложить, - с улыбкой согласился доктор, но
не успел он договорить, как улыбка исчезла с его лица и сменилась выра-
жением такого неизбывного ужаса и отчаяния, что стоящие внизу похолоде-
ли. Окно тотчас захлопнулось, но и этого краткого мгновения оказалось
достаточно. Нотариус и мистер Энфилд повернулись и молча покинули двор.
Так же молча они шли по улочке, и только когда оказались на соседней
большой улице, оживленной, даже несмотря на воскресенье, мистер Аттер-
сон, наконец, посмотрел на своего спутника. Оба были бледны, и во взгля-
де, которым они обменялись, крылся страх.
- Да простит нас бог, да простит нас бог! - сказал мистер Аттерсон.
Но мистер Энфилд только мрачно кивнул и продолжал идти вперед,
по-прежнему храня молчание.

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ
Как-то вечером, когда мистер Аттерсон сидел после обеда у камина, к
нему неожиданно явился Пул.
- Бог мой, что вас сюда привело, Пул? - изумленно воскликнул нотариус
и, поглядев на старого слугу, добавил: - Что с вами? Доктор заболел?
- Мистер Аттерсон, - ответил дворецкий, - случилась какая-то беда.
- Садитесь, выпейте вина, - сказал нотариус. - И не спеша объясните
мне, что вам нужно.
- Вы ведь знаете, сэр, привычки доктора, - ответил Пул, - как он те-
перь ото всех запирается. Так вот: он опять заперся в кабинете, и мне
это не нравится, сэр... очень не нравится, право слово. Мистер Аттерсон,
я боюсь.
- Успокойтесь, мой милый, - сказал нотариус. - Говорите яснее. Чего
вы боитесь?
- Я уже неделю как боюсь, - продолжал Пул, упрямо не отвечая на воп-
рос. - И больше у меня сил нет терпеть.
Весь облик Пула подтверждал справедливость его слов; он и держался
иначе, чем обычно, и с той минуты, как он впервые упомянул о своем стра-
хе, он ни разу не посмотрел нотариусу в лицо. Он сидел, придерживая на
колене полную рюмку, к которой даже не прикоснулся, и смотрел в пол.
- Больше сил моих нет терпеть, - повторил он.
- Успокойтесь же, - сказал нотариус. - Я вижу, Пул, что у вас есть
веские основания так говорить, вижу, что случилось что-то серьезное.
Скажите же мне, в чем дело!
- Я думаю, тут произошло преступление, - хрипло ответил Пул.
- Преступление! - воскликнул нотариус раздраженно, так как он был
очень испуган. - Какое преступление? О чем вы говорите?
- Не смею объяснить сэр, - ответил Пул. - Но, может, вы пойдете со
мной и сами посмотрите?
Вместо ответа мистер Аттерсон встал, надел пальто и взял шляпу; при
этом он с большим удивлением заметил, какое невыразимое облегчение отра-
зилось на лице дворецкого, но еще больше нотариус удивился, когда Пул
поставил рюмку на стол, так и не пригубив вина.
Была холодная, бурная, истинно мартовская ночь, бледный месяц опроки-
нулся на спину, словно не выдержав напора ветра, а по небу неслись проз-
рачные батистовые облака. Ветер мешал говорить и так хлестал по щекам,
что к ним приливала кровь. Кроме того, он, казалось, вымел с улиц прохо-
жих - во всяком случае, мистеру Аттерсону никогда не доводилось видеть
эту часть Лондона такой пустынной. Пустынность эта угнетала его, ибо ни-
когда еще он не испытывал столь настоятельной потребности видеть и ощу-
щать вокруг себя людей - как он ни разубеждал себя, им властно владело
тягостное предчувствие непоправимой беды. Площадь, когда они добрались
до нее, была полна ветра и пыли, чахлые деревья за садовой решеткой
хлестали друг друга ветвями. Дворецкий, который всю дорогу держался ша-
гах в двух впереди, теперь остановился посреди мостовой и, несмотря на
резкий ветер, снял шляпу и обтер лоб красным носовым платком. Как ни
быстро он шел, росинки пота, которые он вытирал, были вызваны не уста-
лостью, а душевной мукой - лицо его побелело, голос, когда он заговорил,
был сиплым и прерывистым.
- Что ж, сэр, - сказал он. - Вот мы и пришли.
Дай-то бог, чтобы все оказалось хорошо.
- Аминь, - ответил нотариус.
Дворецкий осторожно постучал, дверь приоткрылась на цепочке, и кто-то
негромко спросил:
- Это вы. Пул?
- Да-да, - сказал Пул. - Открывайте.
Прихожая была ярко освещена, в камине пылал огонь, а возле, словно
овцы, жались все слуги доктора - и мужчины и женщины. При виде мистера
Аттерсона горничная истерически всхлипнула, а кухарка с воплем "Благода-
рение богу! Это мистер Аттерсон!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46