Мы недвижно сидели в своих креслах, от
неожиданности вцепившись в ручки, и вместе с тем ошалело неслись вниз.
Состояние невесомости наступило так внезапно, что у меня защемило сердце.
Думаю, другие зрители чувствовали себя не лучше.
А потом зазвучала тонкая мелодия, в воздухе поплыли клубящиеся
разноцветные облака и возвратилась тяжесть. Мелодия усиливалась,
электронный оргАн гремел во все свои двадцать четыре тысячи голосов,
цветовые облачка пронизало неистово пляшущее сияние, все пропало в
кружащемся многокрасочном дожде искр, не было видно ни стен, ни потолка,
ни дальних соседей, а ближние вдруг превратились в какие-то факелы
холодного света. И тут свет стал теплеть, мелодия убыстрилась, увеличилась
тяжесть, в воздухе волнами пронеслась жара. Я уже собирался сбросить
пиджак, как зал озаряла синяя молния, все кругом запылало зловещими
фиолетовыми пламенами и нестерпимо ударил ледяной ветер. Никто не успел ни
отвернуться, ни защитить лицо руками. Оледенение разразилось под свист и
жужжание электронных голосов. Перегрузка быстро увеличивалась, легким не
хватало кислорода. Снова взревели трубы, запели струны, зазвенели медь и
серебро, в фиолетовой тьме зажглись оранжевые языки. Ледяное дыхание
сменилось волнами теплоты, перегрузка падала, превращаясь в невесомость.
Воздух, ароматный и звучный, сам лился в горло, голова кружилась от тонких
звуков, нежных красок, теплоты и легкости в теле.
Так повторялось три раза - багровая шара под грохот труб и
невесомость, стремительно нарастающий, пронзительно синий холод под
перегрузку, почти удушье, мелодичное розовато-оранжевое возрождение,
овеянное теплотой.
А потом в последний раз ударил мороз, промчалась жара, и, уже
по-обычному, солнечно вспыхнул потолок концертного зала.
Первая часть симфонии кончилась.
Со всех сторон неслись восклицания и смех. Кто-то кряхтел, кто-то
оттирал застуженные щеки, кто-то зычно орал: "А ну, автора сюда! А ну,
автора!" Большинство торопилось к выходу.
- Он с ума спятил! - негодовал Аллан. - Даже от Андре не ожидал такой
нелепицы! Зачем вы меня сюда притащили?
Лусин молча наблюдал за взволнованными зрителями, а я возразил:
- Никто тебя не тянул, ты сам пришел. И что тебя ожидает, знал
отлично. Я предупреждал, что музыку Андре могут вынести лишь здоровяки.
- Я здоровяк, но я мне нестерпимо! Неужели и во второй части такой
же-страх?
Я протянул ему пригласительный билет. На нем было напечатано: "Андре
Шерстюк. Гармония звездных сфер. Симфония для звука, света, тепла,
давления и тяжести. Часть первая - Круговорот миров. Часть вторая - Люди и
небожители. Часть третья - Вечное как жизнь".
Аллан хмыкнул и повеселел.
- Здесь еще одного компонента не хватает: запаха, - пророкотал он,
посмеиваясь. - Вот бы смердящее аллегро и благоухающее адажио! Чтоб полнее
впечатление, как, по-вашему?
- Успех! - сказал Лусин. - Все потрясены. Равнодушных нет. А?
- Не "а", а "ч". Чепуха, - поправил я. - На вторую часть осталась
лишь треть зала.
- Новизна. Понимают не сразу.
- Занимайся лучше своими диковинными новыми формами, а не музыкой, -
посоветовал я. - Твоего бога Гора с головой сокола, может, удастся
приспособить на дальних планетах для защиты от летучих мышей, а на что
пригодится новое творение Андре?

4
После неистовой первой части вторая показалась спокойной. Возможно,
впрочем, что мы пообтерпелись. Главным в ней был свет - клубящаяся
зеленовато-желтая тьма, красные вспышки, змеящиеся фиолетовые полосы,
искры и стрелы, рушащиеся с потолка, как при полярных сияниях, потом все
постепенно затянуло розовым теплым туманом, в нем хотелось понежиться,
чувства и мысль засыпали.
Все это происходило под мелодичное звучание электронных голосов,
тяжесть и давление то мерно нарастали, то исчезали, холод налетал не так
пронзительно, как раньше, сменявшая его шара не так обжигала.
В общем, эта часть мне понравилась. Ее можно было терпеть, а для
произведений Андре это уже немало.
Зато в третьей части нам снова досталось. "Вечное как жизнь" могло
вогнать в гроб любого. Андре, видимо, хотелось доказать, что жизнь штука
непростая, и он достиг цели. Нас обжигало, леденило, оглушало, ослепляло
минут двадцать, если не больше.
Симфония окончилась, а в зале все сидели, опоминаясь. У некоторых был
до того измученный вид, что я расхохотался. Аллан шумно ликовал. Так с ним
всегда. Необычное сперва озадачивает его, потом приводит в восторг.
- Крепкая симфония! - орал он. - Обрушить этакий концертище на
существа с Альфы Центавра или Сириуса - там они не очень костисты, -
останется мокрое пятно! Нет, здОрово!
По пустеющему залу разнесся голос: друзей автора симфонии просили к
восточному выходу. Аллан помчался, обгоняя выходящих, мы с Лусином не
торопились. Я знал, что Андре меня дождется.
У восточного выхода быстро скопилась кучка приятелей. Я устал
пожимать руки. Хорошенькая Жанна Успенская, жена Андре, сияла. Она
неумеренно торжествует, если Андре что-нибудь удается, и надо сказать, ей
часто приходится торжествовать.
В данном случае, впрочем, она могла бы радоваться и не столь открыто.
Она громко сказала:
- Ты изменился, Эли! Просто не верится, такой ты загорелый и добрый.
Послушай, ты не влюбился?
Я знал, почему она говорит громко, и мне это не понравилось. К нам
приближались Леонид Мрава с Ольгой Трондайк.
Грозный Леонид на этот раз казался почти веселым, а Ольга, как
всегда, была уравновешенна и светла. Она, конечно, поняла намек Жанны, но
и виду не подала, а Леонид с такой силой тряхнул мою руку, что я охнул.
Этот великан - они с Алланом вымахнули до двух метров тридцати - вбил себе
в башку, что я стою у него на дороге. Боюсь, Ольга поддерживает в нем это
заблуждение. Это тем удивительней, что, не в пример Жанне, Ольга совсем
лишена кокетства.
- Я рада, что вижу тебя, Эли, - сказала Ольга. - Ты, кажется, улетал
на Марс?
- А чего я не видал на Марсе? - буркнул я. - Мы монтировали седьмое
искусственное солнце на Плутоне, слыхала о таком?
- Конечно. Желто-красный карлик нормальной плотности, мощность восемь
тысяч альбертов. Я недавно вычислила, что этой мощности не хватит для
нормального функционирования. Ты не ознакомился с моей запиской, Эли?
- Нет. От твоих записок у меня голова болит - так они учены!
Ольга не обиделась и не огорчилась. Она слушала, ровная и
розовощекая. Уверен, она и не вдумывалась в содержание моих слов, с нее
достаточно, что я говорю. Она слушает один мой голос.
Жанна воскликнула, встряхивая локонами, они у нее длинные и так
светлы, что издали кажутся седыми:
- Ты не ответил на мой вопрос, Эли!
- Да, - сказал я. - Влюбился. И знаешь в кого? В тебя. Я долго
скрывал, но больше нет сил. Что ты теперь собираешься делать?
- Переживу, Эли. А может, расскажу Андре, пусть он знает, каковы его
друзья.
Она повернулась ко мне спиной. Жанна так хочет всем нравиться, что
сердится, когда над этим подшучивают.
- У Аллана интересное сообщение, - сказал я, чтоб перевести разговор
на другое. - Аллан, повтори-ка, что ты говорил нам о новых открытиях.
И снова, как перед тем и мы с Лусином, никто не отнесся серьезно к
новостям Аллана! Его выслушали равнодушно, словно он делился пустяками, а
не самой важной информацией, когда-либо полученной человечеством.
Сегодня, вспоминая те дни, я стараюсь и не могу понять, почему нами
владело тогда такое непростительное легкомыслие. Оно было тем
непостижимей, что Леонид и Ольга, капитаны дальних звездолетов, уже и в то
время слыли опытными астронавтами. Кто-кто, а они должны были сообразить,
ч_т_о_ означает открытие в звездных мирах, на наших галактических
трассах, существ, равных нам по разуму и могуществу. Леонид поступил еще
легкомысленней, чем я. Он попросту отмахнулся от Аллана.
Наше маленькое искусственное солнце на Плутоне интересовало его
больше.
- Удивляюсь вашему консерватизму, - сказал он. - Сперва монтируете
огромный спутник, потом разжигаете, пока он не превратится в крохотное
светило, и тратите на это несколько лет, как два столетия назад наши деды.
А зачем? Звездный Плуг за сутки работы зажжет десяток искусственных солнц
всех запроектированных размеров и температур. Не нужно ни монтажа, ли
разогрева, короче, ничего, кроме приказа: зажечь и доставить на место
солнце!
- Совершенно верно! - подхватил Аллан, мигом забывший о своих
странных новостях. Он обрадовался, что хвалят Звездный Плуг, и захохотал.
Он безмерно гордится своим кораблем. - Для нас это сущий пустяк - скатать
аккуратненькое солнышко и подбросить его нуждающейся в теплоте и свете
планетке.
- Хорошо! - сказал Лусин. - Очень. Даже - очень, очень! Зажечь и
доставить! Замечательно. А?
- Великолепно! - сказал я. - Много лучше пожаров, которые ты
разжигаешь в животах бедных драконов. Кстати, почему, в самом деле, не
используют для создания малых солнц Звездные Плуги?
Ольга сказала рассудительно, иначе она говорить не умеет:
- Создание солнц с помощью Звездных Плугов, вероятно, было бы проще.
Но их запуск в окрестностях нашей системы грозит нарушением равновесия
космического пространства. Не хотите же вы, чтоб Сириус налетел на
Процион, а Проксима Центавра ударилась о Солнце?
Леонид сказал:
- Реальность такого катастрофического нарушения равновесия не
доказана...
- Никто не доказал и обратного, - возразила Ольга. - Решение может
дать опыт, неудачный же опыт - непоправим.
Из концертного зала вышли Андре с Павлом Ромеро.
Появление Павла было так неожиданно, что я в восторге побежал к ним
навстречу.

5
Раньше я все же тряхнул руку Андре, потом угодил в объятия Павла.
Ромеро после разлуки не здоровается, а обнимается, он говорит, что
этот обычай раньше существовал во всех цивилизованных племенах. Хорошо
еще, что он не целуется, - был, кажется, и такой странный обряд
приветствования.
- Это вы, Эли! - сказал он важно. - Ясно вижу, что это вы!
Они стояли передо мною, плечо к плечу, улыбающиеся, довольные, а я
жадно их рассматривал.
Оба были невысокие, всего метр девяносто один каждый - меньше, чем
Лусин и я, - широкоплечие, молодые: Андре пятьдесят семь лет, он ровесник
мне и Лусину, Ромеро на пять лет старше. На этом сходство заканчивается,
все остальное, от облика до привычек, вкусов и поступков, у них не только
различно, но и противоположно. Ромеро ни на кого не походит, кроме себя,
его усы и бородка-эспаньолка мало напоминают окладистые бороды и усы на
портретах доисторических королей, хотя он утверждает, что скопировал их не
то с римского цезаря, не то с американского президента, - в общем, с
какого-то из владык древних республик. И он всюду для забавы таскает
трость. Он и обнимал меня, не выпуская трости.
Но если Ромеро ни на кого не похож, то Андре долго не бывает похожим
на самого себя. При каждой встрече Андре иной и неожиданный. Если бы он не
был гениален, я бы сказал, что он тщеславен.
В школе он менял волосы чаще, чем костюмы. На пятом курсе второго
круга он удалил доставшиеся ему от природы каштановые кудри и вывел черные
и прямые волосы, а на третьем круге растительность на голове менялась год
от года: гладкие волосы сменились локонами, за ними появились пучки,
похожие на кочки, потом он был сияюще лыс, затем снова завел волосы, на
этот раз короткие и колючие, как проволока. "На твоей прическе можно
принимать передачу с Фомальгаута", - говорили мы, но шутки на Андре не
действуют.
Цвет волос тоже менялся: кудри были золотые, потом превратились в
вороные, а проволокоподобная поросль обжигала малиново-красным, так что
голова пылала на свету, как головешка, - Андре считал, что такое сверкание
ему к лицу.
На этот раз у Андре были мягкие каштановые кудри, такие же длинные,
как у Жанны. Во всяком случае, это красивее, чем малиновая проволока.
- Ты загорел, Эли! - сказал Андре то же, что Жанна. - Неужели солнцА
на Плутоне так пламенны?
- Это результат концерта, - возразил я. - Твоя симфония чуть меня не
испепелила. А один старичок хватался за сердце.
- Тебе не нравится? Нет, правда, тебе не нравится, Эли?
- Как может вздор нравиться?
- Та же мысль, что и я высказывал, - подхватил Ромеро. - И те же
слова, дорогой Андре, - вздор ваша симфония!
Жанна обняла Андре и показала мне язык.
- Не огорчайся, милый. Полчаса назад Эли басом объяснялся мне в
любви! "Я у твоих ног. Что ты собираешься делать?" Как можно серьезно
относиться к Эли?
Мы хохотали, даже Ольга улыбнулась. Андре продолжал огорчаться. Этот
чудак надеялся восхитить мир своей адской музыкой.
- Я могу объяснить, _ч_т_о_ не понравилось в концерте, - сказал я. -
Но на это нужно время, Андре.
Он ответил:
- Давайте присядем в парке и побеседуем.
- Лучше походим по парку, - предложил Павел. - В старину философы
любили беседовать, прогуливаясь. Почему бы нам не воспользоваться
некоторыми их обычаями?
- Без ходьбы философия у древних не шла, - подтвердил Леонид. - Их
поэтому называли ходоками.
- Перипатетиками, то есть прогуливающимися, любезный Мрава. Могу вас
уверить, что ходоки, или иначе жалобщики, не имели отношения к философам.
Леонид промолчал. С Павлом спорить бесполезно. Он знает о древности
все. К тому же никто из нас-де представлял себе, чем именно различались
профессии жалобщиков и прогуливающихся. В старину было много удивительных
ремесел. Я с детства не люблю вникать в их оттенки.
1 2 3 4 5 6 7