Третьи — что он сам и есть Нечистый. А то, что он не брал в уплату ни еды, ни денег, ни вещей, подтверждало все три предположения. Ну в самом деле — если денег не берёт, наверное, берёт своё чем-то ещё, ведь не бывает же, чтобы совсем без платы! А что такое есть у человека, что — возьмёшь, а с виду не заметно?Душа, само собой, чего ж ещё!На болтовню и сплетни Ялке было наплевать. Но почему-то вдруг пришло воспоминанье: мама. При мысли о том, что она могла бы быть сейчас жива, щемило сердце. Это было ужасно, ужаснее даже того, что она умерла. Почему он не пришёл, когда ей было плохо? Почему он не пришёл её спасти? Ведь он же мог её спасти? Наверно, мог… Если бы Ялка знала, как его позвать, она бы позвала. Она бы душу отдала за мать, она не пожалела бы. Но он ведь никогда не приходил на зов, он приходил, когда лишь он того хотел! Обида стискивала горло, опускалась в глубину, тихонько исподволь переплавляясь в ненависть — как, как он мог так поступать? Зачем? И почему? Пускай бы дело упиралось в деньги, это было бы понятно, но ведь он лечил бесплатно. Кто дал ему право свысока судить о людях, решать, кого оставить жить, кого отдать на откуп смерти? Выскочка, гордец, дурак надутый!Взгляд травниковых глаз, усталый, полный то ли злобы, то ли затаённой боли, преследовал её во снах. Она не верила, что всё так плохо и нелепо, просыпалась, плакала в подушку до утра, а поутру бралась скорее за работу чтобы забыться. Но не забывалась. Измученная любопытством, злостью и сомнениями, Ялка наконец решилась, и в субботу, улучив момент, когда отчима и братьев не было дома, подсела к мачехе поближе и попросила рассказать ей обо всём.Та грустно посмотрела ей в глаза и как-то неловко пожала плечами.— Не знаю, дочка, — молвила она. — Не нам с тобою, женщинам, соваться в эти тёмные дела. А только я считаю так: какой же это Дьявол, если он людей от хвори избавлять приходит? Люди разное, конечно, говорят, да только слушать всех не стоит — собаки лают, ветры носят. А то, что он платы не берёт… Бог его знает, отчего, но ведь и в самом деле не берёт, хотя и богачом не выглядит. Я вот, порою думаю, — задумчиво продолжила она, — не гёз ли он — из тех гёзов, что не признают королевских указов и инквизиции? Тогда понятно, почему он прячется незнамо где и бедным помогает.— Побойтесь бога, матушка! — воскликнула тут ялкина сестра, которая сидела тут же за шитьём. — Да если это так, уж лучше думать, что он Дьявол! Уж тот по крайней мере хоть не заговорщик и не приведёт к нам как-нибудь своих дружков!Мачеха долго смотрела на неё, забыв своё вышивание. Потом опустила глаза.— Боже, Боже, — с тяжёлым вздохом сказала наконец она, — что за несчастная страна, в которой свободного человека боятся больше, чем чертей… А ты, — она поворотилась к Ялке, и лицо её вдруг сделалось серьёзным, — поменьше думай и болтай о том, в чём ничего не смыслишь. А лучше забудь обо всём. Меньше знаешь — крепче спишь.Тот разговор заставил Ялку призадуматься надолго. Прошло ещё немного времени, и она вдруг поняла, что круг замкнулся. Все корни девичьей души оборвались. Решение, которое на протяжении многих месяцев тревожило ей душу, наконец созрело окончательно, сплелось с возникшим ниоткуда ревностным желанием найти его — того, кто приходил в больную ночь. На все приготовления ушло два дня — всё следовало делать в тайне, собирая вещи в старенький мешок и пряча их за бочками на маслобойне. Заканчивался месяц ячменя, близились холода. Она взяла чуть-чуть припасов, одеяло и дарёный кожушок, почти неношеные тополевые башмаки, которые купили ей в начале осени, надела свою самую тёплую войлочную юбку и самолично ею связанную шаль. Взяла из сундука две спицы и все серые клубки спряденных ею нитей. Напоследок Ялка задержалась у плиты и выбрала себе, поколебавшись, самый средний нож из четырёх, висевших на гвозде. В конце концов, подумала она, её сородичам достался целый дом, они не вправе обижаться на такие мелочи.Последними легли в мешок огниво и кремень.Из всех, кого можно было навестить, она зашла лишь к матери на кладбище.Следы упали на дорогу и исчезли под дождём.Холодным днём вершины октября она ушла из дома.
Об этой комнате в корчме «У пляшущего лиса» знали очень немногие — вход в неё скрывала занавеска, а дверь была замаскирована под часть стены. Да и комната была, сказать по правде, как чулан — три на три шага, в ней только-только помещались столик, небольшая полка с книгами и пара табуреток. Двое человек здесь поместились бы с трудом, а трое вовсе бы не поместились. Случайный наблюдатель бы отметил также, что и стол, и табуретки были какими-то непривычно низкими. Окон здесь не было, зато в углу темнела маленькая дверь, в которую взрослый человек мог протиснуться, лишь встав на четвереньки.Сейчас в комнатушке был один лишь Золтан Хагг — владелец «Пляшущего Лиса». Худой, поджарый, горбоносый, он сидел за маленьким столом едва ли не на корточках, поджавши ноги. Перед ним лежала карта всех окрестных городов и весей, столь огромная, что все её углы свисали со стола. Вся она была истыкана булавками, помеченными красными флажками. Ещё одну такую же булавку Хагг держал в руке. Любой библиофил пришёл бы в ужас, увидевши, как Золтан обращается с таким ценным документом — карта была ужасно дорогая, цветная и подробная, но хозяина корчмы подобные соображения волновали менее всего.Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что Золтан Хагг всецело поглощён какой-то нелепой и сложной игрой. Он долго двигал пальцем где-то возле Западного тракта, наконец нашёл кружок, обозначавший какую-то очередную деревеньку, воткнул в него булавку и удовлетворённо кивнул. Поскрёб ладонью подбородок. Хмыкнул.Даже без последнего флажка был ясно различим неровный круг, который те образовали. Точней не круг, а кольцо, ибо в центре не было ни одного флажка (немудрено — если судить по карте, там была одна чащоба и разрушенные скалы). Круг этот составляли кучка деревень, какие-то мельницы, фермы и хутора, почти все постоялые дворы, и даже несколько не очень далеко расположенных городов. А далее от центра метки появлялись всё рассеянней и реже, и наконец пропадали совсем.— Однако, — пробормотал Золтан. — Вот, значит, куда он забрался. Ну и глушь. Занятно… Но зачем он всё это делает, во имя чего? Почему?В это время дверь каморки отворилась, и Хагг невольно сделал такое движение, будто бы пытался прикрыть истыканную карту. В руке его блеснула сталь. Впрочем, он тут же расслабился: на пороге комнаты была его жена Марта.— Вот ты где, — с облегчением в голосе произнесла она. — Я так и знала, что ты опять залез в эту свою конуру.— Там кто-то есть?— Нет, все ушли… Что это ты здесь делаешь?— Ничего.— Ничего? — она с подозрением оглядела комнату, приподнялась на цыпочки, и заглянула мужу за спину. — уж мне-то мог бы и не врать. У тебя глаза, как у нашкодившей кошки. Это что за карта?— Что? Карта? — Золтан оглянулся. — Просто карта.— Просто карта… — эхом повторила та. — Ох, Золтан, Золтан... А эти булавки? Скажешь, навтыкал их просто так? Что ты опять замыслил?— Марта, перестань. — Золтан поморщился и лишь теперь убрал кинжал. Пододвинул ей одну из табуреток, на вторую опустился сам. — На, сядь. Сядь, говорю… Что за дурацкие вопросы! Что замыслил? Ничего я не замыслил.— Ага. Тогда что ты сейчас делаешь? Что? Пересчитываешь пасеки, которые нам поставляют мёд? Изучаешь рынок сбыта молока? Думаешь, я не знаю, что творится на юге? Эти испанцы… Война у порога, а ты… Золтан, что творится? Кому ты служишь теперь, на кого ты опять подрядился работать?— Ни на кого я не работаю! — он устало провёл ладонью по лицу. — Марта, ты же знаешь, я давно отошёл от дел.— Отошёл, ага… Думаешь, я не знаю, кто приходил к тебе тогда?— Кто приходил? Никто не приходил. Когда?— Той ночью. В сентябре. Когда настали холода.— Я…— Молчи. Я видела. Не знаю, о чём вы с ним там говорили, но узнать-то я его узнала. Не так уж сложно его запомнить. Сколько раз я его видела в последние пять лет, и всякий раз после этого всё шло наперекосяк. Ты же обещал мне, что больше это не повторится. Что на этот раз? Что он посулил тебе? Деньги? Положенье? Загородный дом? Очередные послабления в уплате налогов? Золтан, ты и так прибрал к рукам полгорода. Нас никто не трогает, ни власти, ни те, другие, и даже воровская гильдия молчит. Ты ведь сам хотел уйти на покой, так что с тобою? Что с тобою, Золтан Хагг? Корчма приносит недостаточно дохода? Или вновь на приключения потянуло?Золтан долго молчал, разминая свою левую — четырёхпалую ладонь, как делал всегда, когда нервничал. Из опыта долгой совместной жизни Марта знала, что в подобные моменты его лучше не тревожить.— Я не могу тебе сказать, — проговорил он наконец. — Пойми, но… я не могу. Просто поверь мне. Я ни на кого не работаю. Я ничего и никому не обещал, и тот человек тут не при чём. И знаешь, что… Тебе лучше забыть, что ты вообще его видела.— В чём дело? — Марта переменилась в лице. — Тебе кто-то угрожает?— Нет.— Что ты замыслил?— Марта, послушай… мне скоро нужно будет уехать.— Золтан…— Постой! — Хагг выставил перед собой ладони, не давая ей вставить и слова. — Я ничего не стану объяснять. Поверь мне только — это важно. Важно для жизни… одного человека. Я вернусь и всё объясню.Та помрачнела.— Как всегда, — с горечью сказала она и закусила губу. — Ох, Золтан, Золтан… Ты неисправим. Быть может, ты всё-таки мне скажешь, что… Кто на этот раз?Золтан помолчал, потом решился.— Лис, — ответил он.— Боже мой! — Марта побледнела, поднесла ладонь к губам. — Золтан, нет! Только не его. Он-то кому помешал? Зачем ты так?Золтан поморщился.— Я же говорил, что ты не поймёшь, — разочарованно сказал он и махнул рукой. — Кому он помешал, ты спрашиваешь? Да никому, и в то же время — всем сразу. Сам по себе он, может быть, и не опасен, но найдутся такие, которые захотят его использовать.Знаешь, я подумал, прежде чем за это взяться. Хорошо подумал. Не хотел соглашаться и не согласился. Но если я за это дело не возьмусь, возьмётся кто-нибудь другой, желающие найдутся. И этот другой с ним разговаривать уже не будет. Понимаешь?— А ты?— А я — буду, — мрачно пообещал он. — Ещё как буду. Те, другие прикончили бы его без разговоров. Я знаю дюжину рубак, которые за деньги мать родную прирежут, не то что какого-то травника. Гнусные же времена настали, ох и гнусные…При этих словах Марта скептически хмыкнула. Золтан кивнул, как будто угадал невысказанную ею мысль:— Да, я тоже думаю, что этот номер не пройдёт — Лисёнок сделает их только так, хоть вместе, хоть поодиночке. Впрочем, я не знаю, но если меч ещё с ним… Но тогда за ним начнётся настоящая охота. Ты понимаешь, что это значит?Марта кивнула и долго молчала, собираясь с мыслями. В пустой каморке воцарилась тишина, лишь где-то глубоко в бревенчатой стене слышалось зловещее «тик-тик» жука-точильщика.— Лисёнок… — наконец произнесла она. — Столько лет прошло, он давно уже взрослый, а ты всё по привычке зовёшь его так… — Марта посмотрела мужу в глаза. — Золтан, почему? Что происходит? Ты ведь не убьёшь его? Ну, скажи, что не убьёшь! Ведь не убьёшь?— Оборвать бы тебе уши, да жаль — не поможет, — со вздохом посетовал Хагг, повернулся к столу и одним движением руки смёл с карты все флажки. Посмотрел на один, случайно там оставшийся, аккуратно выдернул его и присовокупил к остальным.Почему-то после этого объяснений больше не потребовалось. Марте этого хватило.— Я ничего не слышала, — сказала она, вставая и расправляя складки юбки. — Ты ничего не говорил. Меня здесь не было.Золтан улыбнулся уголками губ, шагнул к ней и обнял.— Я люблю тебя, — сказал он. — Уезжай отсюда.
То, что у него над головой слышны шаги, Фриц осознал не сразу. По правде говоря, проснулся он от холода — каминная труба, к которой он завёл привычку прислоняться по ночам, теперь была холодной. Через косые реечные жалюзи на слуховом окне сочился серый утренний свет. Фриц поёжился, отодвинулся подальше от остывших кирпичей, и тут вдруг распознал тот непонятный звук, который доносился сверху. Распознал и заоглядывался суматошно, прикидывая, где здесь лучше будет спрятаться. Первым, что ему попалось на глаза, был кинжал, лежавший рядом; Фриц схватил его и, скомкав одеяло, на карачках перебрался за трубу, туда, где под неровным черепичным скатом крыши до сих пор таилась тень. Там он и затаился, выставив перед собой кинжал на уровне груди, как это делали знакомые мальчишки возрастом постарше, когда хотели порисоваться перед такими же огольцами с соседней улицы.Шаги на крыше не казались осторожными, наоборот — звучали тихо и легко. Кто-то шёл по самому коньку и шёл очень уверенно. Фриц спросонья даже не сразу понял, что это именно шаги, и принял их за шум дождя. Сам дождь уже давно кончился, даже крыша просохла. Некоторое время наверху царила тишина, пришелец деловито чем-то пошуршал и стал со стуком что-то разбирать. Дальше — больше: «крышеход» вдруг стал насвистывать немелодично, но с задором нечто среднее между «Ах, мой милый Августин» и «Полюбила Марта брадобрея». Тут уж Фриц совсем растерялся, так не походило это на облаву. Стражники, во-первых бы поднялись снизу, через дверь, а во-вторых не ползали б по крыше в одиночку, распевая песенки. Нет, стражники вломились бы, как минимум, втроём, ругаясь, в середине дня. А этот…Меж тем свист прекратился. «Этот» осторожно сполз по крыше вниз и принялся ковыряться в решётчатых ставнях слухового окна. С третьей или четвёртой попытки створка поддалась, и чердак залило светом. Заплясала пыль, насыпанные шлак и мусор захрустели под подошвами. Фриц за трубой напрягся словно сжатая пружина, хотя с трудом представлял, что будет делать, если его обнаружат.— Так-так, — бормотал человек, болтая сам с собой, приблизился к трубе и с лёгким скрежетом пошевелил расшатанные кирпичи. — Что у нас тут? Ага. Угу. Ну, ясно.Под ногой пришельца что-то треснуло. Фриц похолодел: то была забытая им миска.— Эй, а это что? — тот тоже разглядел свою находку. — Тарелка? Хм… Ещё одна… И свеча… Повисла пауза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9