Кеннеди понимал, что Сполдинг вполне справится с делами и без него. Теперь все шло по накатанной дороге: каналы новостей открыты и хорошо смазаны, население заинтриговано, а каждый из 313 колонистов на Ганимеде обрел ощутимость не только в его сознании, но и в мыслях Сполдинга, так же как в представлении всего мира. Теперь колония жила своей жизнью. Сполдингу надо будет только поддерживать ее существование, выступая хронистом в его отсутствие.
Они запустили историю с беременностью до обеда и принялись набрасывать план на завтра. Сполдинг сочинял «автобиографию директора Брукмана» для большого еженедельника, который должен был печатать ее в нескольких номерах с продолжениями /ставки гонорара еще не были утрясены/, а Кеннеди описывал развитие беременности Мэри Уоллз. Он было подумал сообщить через два месяца о выкидыше, но отказался от этой идеи — такой поворот событий мог пробудить в публике лишь кратковременную жалость. Оставить ее в ожидании было более эффективно. К концу рабочего дня, как всегда, накатила усталость. Он откинулся в кресле и сидел, глядя на дрожащие руки. »…Боже, — думал он, — это величайший обман в истории человечества. И породил его я».
По его оценке теперь проектом занимались около 50 человек. Слишком много. Что, если кто-нибудь из них вдруг проболтается? Не линчуют ли их тогда всех?
Скорее всего нет, ответил он себе. Их выдумка уже слишком прочно вошла в жизнь. Они выполнили свою работу более чем убедительно. Теперь, если кто-нибудь вдруг встал бы и во всеуслышание объявил, что все обман, а колонии на Ганимеде не существует, проще простого было бы отмахнуться от такого заявления, как от явной чепухи и спокойно приняться за подготовку следующей подборки материала для прессы.
Но все же размеры, до которых разрослось дело, вызывали неприятный холодок внутри. Он поглядел на спину Сполдинга, тюкающего на машинке, и внутренне содрогнулся. Полуденные выпуски новостей вовсю уже кричали о радостной вести, что Мэри Уоллз — крошка Мэри Уоллз, двадцати пяти лет, рыжеволосая врач-диетолог колонии, которая два года замужем за долговязым Майком Уоллзом, двадцати девяти лет из Хьюстона, штат Техас, собирается родить.
Он сжал кулаки. Когда это кончится? Сохранилось ли что-нибудь настоящее?
Может быть, и он сам — лишь персонаж из сообщения для печати какого-то бойкого писаки из иного измерения? Знает ли Мэри Уоллз там, на Ганимеде, что она — картонная фигурка, движениями которой управляет один задерганный тип из Нью-Йорка, и что повинны в ее беременности не ласки мужа, а некое божественное мановение Теодора Кеннеди?
Он стер пот со лба. В прозрачную стену их кабинета загрохотал массивный кулак, и Кеннеди, поднявши голову, встретился взглядом с ухмыляющимся Альфом Хогеном.
— Все творите? Рабочее время истекло, и я хочу отсюда выбраться!
Папки были заперты, и теперь все участники совместного автоперевоза собрались.
Кеннеди высадил их поодиночке и наконец поставил машину в гараж.
У Мардж для него был готов вечерний коктейль. Он рассказал ей о визите Булларда, о предложении Диноли.
— Таким образом они хотят отправить меня на Ганимед на три недели, да еще дата отправления — этот четверг! Как тебе это нравится?
Она улыбнулась.
— Я думаю, это чудесно. Конечно, я буду скучать о тебе, но…
Он раскрыл рот от удивления.
— Ты считаешь, я собираюсь согласиться на это сумасшедшее предприятие?
— Разве нет?
— Но я думал…— Он на мгновение прикрыл глаза. — Ты хочешь, чтобы я уехал, Мардж?
— Для тебя это великолепная возможность. Может, тебе никогда больше не удастся побывать в космосе. И ведь это безопасно, не так ли? Говорят, что в космических полетах меньше риска, чем при езде на автомобиле.
Она засмеялась. Смех был неуверенный и сказал Кеннеди о многом, даже о том, чего бы ему не хотелось знать.
«Она хочет, чтобы я улетел, — думал он. — Хочет избавиться от меня на три недели». Он медленно отпил из бокала.
— Вообще-то мне было дано время на раздумья до среды, — сказал он. — Я им сказал, что должен обсудить все с тобой, прежде чем соглашаться. Но, как я понимаю, ты не возражаешь.
Голос ее немного дрогнул, когда она ответила:
— Конечно, я не стану возражать. Разве я когда-нибудь мешала твоему продвижению по службе, Тед?
Глава девятая
Корабль взлетел ровно в 11.00, в четверг, 5 июля 2044 года, с Кеннеди на борту.
Взлет произошел нормально и вовремя. У корабля не было названия, только номер С-1073, а капитана, мрачного человека по фамилии Хиллз, совсем не радовала перспектива переброски на Ганимед вместе с грузом кого-то лишнего. Они отправлялись с седьмого космодрома, широкого, выжженного стартами, в равнинном штате Нью-Джерси, и теперь функционирующего как единственный космопорт в восточной части Соединенных Штатов.
Провожать его поехало в ракетном кэбе несколько друзей и знакомых. Мардж, Дейв Сполдинг, Майк Камерон и Эрни Вацински. Кеннеди сидел в уголке, глядел в окно на небо промышленного Нью-Джерси, запятнанное дымом, и молча думал свои невеселые думы.
Путешествие ни в коей мере не вызывало хороших предвосхищений.
Космические полеты казались ему еще слишком новым и рискованным делом. Самих полетов состоялось уже множество, прошло более 40 лет со времени начала регулярных космических сообщений. Летали на Марс и на Венеру, а на Луне под куполом существовала большая процветающая колония инженеров. Капитан Хиллз в прошлом году совершил с дюжину полетов туда и обратно. И все же Кеннеди нервничал.
Его выпихивали. Все сговорились, думал он, все как один, эти улыбающиеся люди обступившие его, которые притворяются друзьями. Хотят отослать его на ледяной шарик в безвоздушном пространстве на краю света.
Корабль высился вертикальной иглой, довольно одинокий посреди огромного поля, без единой травинки. Возле кружили маленькие грузовички: один закачивал топливо в баки, другой был загружен припасами для персонала станции, еще один привез почту — настоящую, для тех, кто станцию населял, а не порожденную карнавальной ерундой, которую Кеннеди видел во время Всемирного праздника.
Корабль понесет шесть человек экипажа и груз. Кеннеди включили в багаж.
Он стоял, нервничая, на краю поля, наблюдая за тем, как загружали корабль, и вполуха слушал болтовню своих «сопровождающих лиц». Высокий худой человек в мешковатой серой форме подошел к ним и, не дожидаясь, пока все смолкнут, спросил:
— Кто из вас Кеннеди?
— Я, — едва выдавил он.
— Рад встрече. Я — Чарли Сайзер, судовой врач. Пройдемте со мной.
Кеннеди посмотрел на часы.
— Но ведь до отлета еще целый час.
Сайзер усмехнулся.
— Действительно, я хочу накачать вас граванолом, чтобы не страдали от перегрузок. Когда ускорение начнет вдавливать вас на полную мощность, вам это не понравится. А теперь, пойдемте, вы задерживаете нас.
Кеннеди окинул взглядом неожиданно смолкших провожающих и сказал:
— Ну, вот пора. Увидимся через три недели. Эрни, позаботься, чтобы жалованье поступало домой регулярно, каждую неделю.
Он задержался еще на несколько секунд.
— Мардж, — наконец вымолвил он, — могу я получить поцелуй на прощанье?
— Прости меня, Тед.
Она неловко ткнулась ему в губы и отошла в сторону. Он криво усмехнулся и позволил Сайзеру увести себя.
По трапу поднялись в корабль. Вид внутри оказался не очень приветливый. Корабль был плохо освещен и тесен. Дорожки выполняли сугубо служебную роль. Ничуть не похоже на блестящие пассажирские лайнеры. С одной стороны висели скафандры, далеко впереди справа он заметил двух человек, вглядывавшихся в очень сложный пульт управления.
— Вы останетесь тут, — сказал Сайзер, показав на подобие гамака между двумя балками. — Предлагаю лечь, а я вам тогда дам таблетку граванола.
Кеннеди залез в гамак. Слева на уровне головы был иллюминатор, через который можно было различить Мардж, Вацински и остальных на краю поля, глядящих на ракету. Сайзер деловито возился около него, застегивал предохранительные ремни. Затем исчез ненадолго и вернулся через несколько минут со стаканом воды и маленькой голубоватой таблеткой.
— Эта штука поможет вам избавиться от всех неприятных ощущений при взлете, — объяснил Сайзер. — Можно развивать ускорение хоть десять-пятнадцать g, а вы даже не почувствуете. Будете спать, как дитя.
Он протянул таблетку Кеннеди, тот проглотил ее, найдя безвкусной, и запил водой. Он не ощутил заметных внутренних изменений, говорящих о возникновении устойчивости к гравитации. Кеннеди повел глазами направо.
— Скажите, что делать, если произойдет катастрофа. Я хочу сказать, где мой скафандр? Мне бы надо знать на случай, если…
Сайзер хохотнул.
— На то, братец, чтобы научиться пользоваться скафандром, уходит месяц. Нет поэтому смысла и давать тебе его. Но никаких катастроф не предвидится. Разве тебе не говорили, что космические полеты безопаснее езды на автомобиле?
— Да, но…
— Никаких «но». Корабль в прекрасном состоянии. Ничего не может с нами произойти. На нашей стороне ньютоновы законы механики, всю дорогу на Ганимед и обратно, и ни единого психаводителя, которые норовят сбить вас в воскресный день на лужайке у вашего собственного дома. Просто ляг и расслабься. И скоро уснешь. А когда проснешься, мы уже минуем орбиту Луны и будем на пути к Ганимеду.
Кеннеди было начал возражать, говорить, что сна у него ни в одном глазу, что он слишком взвинчен, чтобы спать. Но, уже протестуя, он вдруг ощутил, как накатила волна усталости. Он зевнул.
Ухмыльнувшись, Сайзер сказал:
— А теперь не волнуйся. До скорой встречи, дружище.
И бочком двинулся к выходу.
Кеннеди откинулся назад. Он надежно был пристегнут к противоперегрузочному гамаку, так что едва мог пошевелиться. Сонливость одолевала. Он поглядел на часы и различил, как в тумане, цифры 10-45. 15 минут до взлета. В иллюминаторе было видно, как крошки-грузовички покатились прочь от ракеты.
Время ползло медленно, и сон смежил ему глаза, прежде, чем загорелись цифры 11-00. Он хотел бодрствовать в момент отрыва от Земли, почувствовать сам мощный рывок, увидеть, как Земля станет стремительно удаляться. Но он очень устал. «Я только чуть-чуть прикрою глаза, — подумал он. — На одну минутку перед стартом».
И он позволил векам опуститься.
Несколько минут спустя он услышал смех возле себя. Кто-то тронул его за руку. Кеннеди открыл глаза и увидел рядом со своим гамаком доктора Сайзера и капитана Хиллза, которые пристально глядели на него.
— Что-нибудь не так? — встревожено спросил он.
— Мы просто захотели проведать вас, — ответил Хиллз. — Все в порядке?
— Лучше не бывает. Я полностью расслабился. Но нам разве не пора стартовать?
Хиллз коротко засмеялся.
— Да. Вот это здорово. Посмотрите в иллюминатор, мистер Кеннеди.
Кеннеди неловко повернулся влево и глянул. Он увидел тьму, кое-где прорванную ослепительно яркими точками света. В самом низу иллюминатора, почти на пределе видимости, он различил зеленый шарик с очертаниями Европы и Азии. Он напоминал крошечный глобус. Возле него висел шарик поменьше, истыканный ямками.
Все выглядело застывшим, висящим в абсолютной тишине, как буд-то было нарисовано на рождественской открытке. Приглушенным голосом Кеннеди спросил:
— Мы в космосе?
— Конечно. Похоже, вы все проспали. И момент старта, и невесомость, и все остальное. Мы уже в половине суток пути от Земли. Теперь так до Ганимеда и покатимся, без особых приключений, мистер Кеннеди.
— Я могу покинуть эту люльку? — спросил тот.
— Почему бы нет? — Хиллз пожал плечами.
— А я не поплыву в воздухе или как там бывает?
— Три часа назад мы установили вращение вдоль продольной оси корабля, мистер Кеннеди. Сила тяжести теперь точно такая же, как на Земле. Если вы голодны, то можете поесть на камбузе, в носу корабля.
Он поел. Корабельная пища представляла из себя синтезированную массу, питательную и исключительно сбалансированную и вкусом спорящую с брикетами из соломы. Он ел молча и в одиночестве — команда уже пообедала.
Четверо членов экипажа играли в карты на смотровой площадке, откуда открывался вид на звездную бездну. Их занятие показалось Кеннеди неуместным и смешным одновременно, когда, шагнув через порог незапертой двери, он увидел, как они вчетвером, заросшие и одетые в давно не стиранные рабочие комбинезоны, расселись на корточках вокруг пустой бочки из-под горючего и мрачно дуются в покер, тогда как в пяти футах от них расстилается все великолепие звездного неба.
Он не испытывал никакого желания нарушать их игру, они же напрочь игнорировали его присутствие, поэтому ясно было, что он тут лишний. Улыбнувшись, он отвернулся от них. Конечно, думал он, когда проделаешь много космических полетов, то чувство великолепия космоса притупится, а покер так и останется захватывающим. Вид бесконечности, наполненной сияющими солнцами, притягателен до определенных пределов, решил про себя Кеннеди. Но сам не мог оторваться от распростершейся снаружи абсолютной тьмы, откуда прорывались звезды и где можно было также различить красноватое тело, которое он принял за Марс.
Марс удалился, оставшись позади. Кеннеди думал, что ему также удалось заметить по дороге обрамленный кольцами Сатурн. Проходили часы. Он снова поел. Затем поспал, почитал.
Так прошли два или, может, три дня. Для шестерых членов экипажа он был просто частью груза — пусть ходячий, но тем не менее. Он успел прочитать несколько книг. Было начал отпускать бороду, но кожа под щетиной начала нестерпимо чесаться, и он все начисто сбрил. Принялся писать письмо Мардж, но так и не дописал; он страстно желал бы захватить с собой Вацински, или Диноли, или Булларда, дабы делить с ними все неудобства жизни на этом тесном грузовике, чтобы они тоже получили «непосредственное впечатление» о Ганимеде.
В конце концов даже он устал от великолепия небес. В детстве дядя подарил ему дешевый микроскоп, и, зачерпнув стоячей воды в парке по соседству, целыми днями с восхищением наблюдал за плавающими в воде одноклеточными, детенышами улиток и ордой наделенных ресничками существ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20