И совсем другим было лицо Шенгелая, когда он, приехав на Лубянку два года н
азад, сказал: «Владимир Владимирович, у Ломинадзе есть друзья в Кремле, ва
с выпустят за границу, идите и оформляйтесь в ассоциацию писателей, туда
уже звонили»…
Шенгелая смущался этих слов Ц грузин должен помочь другу так, чтобы тот
не обиделся, ведь помогают только слабым… А теперь Ломинадзе стал «ублюд
ком», так, вроде бы, про него сказали… За что? Только потому, что он противит
ся расстрелу нэпа? Но ведь не один он, миллионы этому противятся…
Маяковский открыл новую пачку «Герцеговины Флор», достал папиросу, разм
ял ее в плоских пальцах, но закуривать не стал; не уследив за собою, повтор
ил вслух:
Ц Противятся? Нет, все кончено, противились…
А раньше-то я бормотал только когда сочинял стихи, подумал он; все, конец р
аботе…
Он резко обернулся, словно бы испугавшись чего-то; вспомнил, как ощутил бе
зотчетный ужас, когда ему кричали из залы: «Убирайтесь с вашим ЛЕФом на За
пад! Там ваше место, а не на ниве русского искусства!» Он тогда в ярости зак
ричал, что товарищ Бурлюк в Америке выпустил альбом к десятилетию Октябр
я, с портретом Ленина на обложке; кто-то засмеялся: «Он рисовать не умеет, м
аляр!»
Я тогда впервые дрогнул перед их затаенной, невидимой злобой, подумал Ма
яковский; они умеют таиться, боятся открытой схватки, Ц рабская привычк
а молчать сделалась их стратегией замалчивания. Все, что вчуже им, как бы и
счезает, растворяется, постепенно заменяется другим; живой еще, ты начин
аешь ощущать свою холодную ненужность людям…

…Заседание руководства РАППа проходило на Никольской; секретарь Зиноч
ка сосредоточенно стригла ногти; ручки у нее были аккуратные, но какие-то
птичьи, чересчур маленькие; в семье такие женщины обычно становятся десп
отами, подумал Маяковский, впрочем, у Александра Македонского тоже были
женские руки…
Ц Что случилось, Зинуля? Ц спросил он. Ц Зачем меня зазывали в ковчег?
Ц Товарищи Авербах и Ермилов просили непременно разыскать вас.
Маяковский прислушался к словам оратора: дверь в кабинете начальства бы
ла давно не ремонтированной, пошла щелями: «За Маяковским тащится шлейф
футуризма и разнузданность ЛЕФа! Приспособленец, в своих стихах он слави
л тех, кого мы ныне разоблачили как оппортунистов! Если РАПП уговорился с
читать основоположниками пролетарской поэзии Курочкина и Беранже, буд
ем стоять на этом до конца! Рифмованная политика трескучей агитки нам чу
жда! А Бабель? Товарищ Авербах прав, утверждая, что так называемое творчес
тво Исаака Бабеля, попавшего в литературу с новаторской лопаты ЛЕФа, ест
ь не что иное, как смакование темного бунта, клевета на русский революцио
нный процесс!»
Ах, Илья Ефимович, Илья Ефимович, детский в своих ломких движениях Репин, к
ак же он был добр ко мне: "Не поддавайтесь тем, кто корит вас беспочвенным н
оваторством! Будьте! Я вашей поэзией восторгаюсь. Вы завербов
али читателя, вам теперь шавки из критических подворотен не страшны…"

…Голос нового оратора был визгливым: «Поставим заслон буржуйским тенде
нциям! Гнать из страны концессионных бандитов!» Все возвращается на круг
и своя; революционные мещане из мужиковствующих так же кидались на Ленин
а, когда тот ввел НЭП: «Предательство революции, сдача позиций, разбазари
вание русских земель под иностранные концессии!» «Повторение столыпин
ских фермеров!»
Маяковский внезапно вспомнил душный июньский вечер в берлинской кнайп
е, изможденное, с запавшими щеками, лицо Ходасевича, курившего одну сигар
ету за другой, белобрысого немца, что-то яростно втолковывавшего соседя
м по столику; Маяковский попросил перевести.
Ц Доказывает, что он истинный немец, в седьмом колене, Ц раздраженно от
ветил Ходасевич.
«Это здесь очено важно?» Ц «Он, видимо, симпатизирует Хитлеру, тот прежде
всего требует чистоты расы». Ц «Но ведь над ним потешаются». Ц «Союз ру
сского народа» помните? Он тоже был занят вычислением колен истинной кр
ови своих членов… Дикость? Но сколько же народа ей поддалось, Маяковский!
Горестно на мир глядеть неблизорукими глазами"…
А в зале страсти накалялись.
Ц У меня реплика, Ц сказал критик Ермилов. Ц Я заново полистал «Хорошо
», написанную в разгар нэпа:

В полях Ц
деревеньки.
В деревнях Ц
крестьяне.
Бороды
веники.
Сидят
папаши.
Каждый
хитр.
Землю попашет,
попишет
стихи.

Что ни хутор,
от ранних утр,
работа люба.
Сеют,
пекут,
мне
хлеба.
Доют,
пашут,
ловят рыбицу.
Республика наша
строится,
дыбится.

…Пастораль! А где же классовое расслоение?! Его и в помине нет у Маяковског
о! Ему была люба бухаринская идиллия… Или:

Окна
разинув,
стоят магазины.
В окнах
продукты:
вина,
фрукты.
От мух
кисея.
Сыры
не засижены.
Лампы
сияют.
"Цены
снижены!"
Стала
оперяться
моя
кооперация.

А что пишет Маяковский сегодня?

Уважаемые
товарищи потомки!
Роясь
в сегодняшнем
окаменевшем говне,
наших дней изучая потемки,
вы,
возможно,
спросите и обо мне.

Если наш сегодняшний день кажется Маяковскому «окаменевшим говном», а б
орьба против мужицкого обогащения видится «потемками», будущие поколе
ния о нем не спросят! Вдумайтесь в строки, написанные сегодня, в наши дни, о
нас с вами:

Неважная честь,
чтоб из этаких роз
мои изваяния высились
по скверам,
где харкает туберкулез,
где блядь с хулиганом да сифилис.
И мне
агитпроп
в зубах навяз,
и мне бы строчить
романсы на вас Ц
доходней оно
и прелестней.
Но я
себя
смирял,
становясь
на горло
собственной песне.

Маяковский, ничтоже сумняшеся, при жизни ставит себе изваяние на скверах
новостроек, заполненных проститутками и хулиганами! Да где он видел так
ое?! Почему ему сходит с рук чудовищная клевета на наш прекрасный светлый
день?!

А что обо мне наговорят, когда я уйду? Любимая Ц жена друга; красивая Веро
ника в поклоне на авансцене Ц законная супруга Яншина; Таня, белая эмигр
ация, ныне Ц жена барона, и Ц нежность красного агитатора. Но ведь и это п
равда. Обидно, если напишут: «запутался». А Ц могут, У нас умеют танцевать
на крышке гроба. Ну так останься, взмолился в нем маленький мальчик с губа
ми негритянского трубача и глазами олененка. Ты волен, только ты! Никто же
не знает о письме, которое жжет твою грудь! Никто? Значит, я Ц никто? Или мне
все можно? Единственно, в чем человек свободен, так это в решении, принято
м наедине с самим собою, -ты, слово, и никого более… Гвоздями слов прибит к б
умаге… Если бы в мире не было горя, не существовало бы литературы. Неужели
страдание угодно поэзии? Как отвратительно кто-то писал, что Тургенев па
нически испугался во время кораблекрушения и сулил капитану деньги, есл
и тот пустит его в лодку первым… И никогда, никто не сможет понять его и Ви
ардо Ц «ведь у Полины были муж и дети!»… А многим ли дано знать, что самое с
ложное слово на земле Ц «вмещать»?
Сердце Пушкина вмещало всех, кого он любил, но после того, как его расстрел
яли, об этом начали писать мемуары… Ах, отчего же нет Лили?! В Берлине еще де
нь, два часа разницы во времени, будь проклята эта ее поездка…
Отстраненно и вминающе Маяковский вспомнил ватное ощущение бессильной
ярости, которое сковало тело, когда он пришел с Романом в темный подвал ва
ршавского кабачка, где собиралась богема, заявлявшая себя «фаши а-ля Мус
солини»; среди выступавших был эмигрант из Москвы: «Чего стоит трагедия
Маяковского?! Русский дворянин, он доверчиво считает, что его самым счаст
ливым днем был тот, когда он встретил Лилю Брик, урожденную Каган; торгаша
Давида Давидовича Бурлюка называет учителем и самым близким другом. А ве
дь именно эти люди по заданию кагала погубили его, оторвав от поэзии! Все э
ти Брики, Кушнеры, Штернберги и Альтманы растоптали в нем лирика. Конечно
же, они, Лиля Каган, Брик, заагентурили его в Чеку, вертят им, как хотят, отби
рая гонорары! Он запуган ими, их незримой, страшной властью, он сломан ими,
потому-то на смену поэту и пришел холодный сочинитель заказных реклам! Н
о грядет время, когда история вынесет свой приговор бриковско-бурлюковс
ким изуверам, грядет суд правый и беспощадный, суд национальный, наш суд!»

…Ермилова сменил кто-то незнакомый, грохочущий: Ц Я тут взял стенограмм
ку одного из выступлений Маяковского… Какое глумление над искренней, до
брой, ищущей крестьянской поэзией! Цитирую: «Вот новое толкование маркси
зма в журнале „Жернов“, где рассказывается о рождении Владимира Ильича,
о том, как он искал себе доспехов в России, оных не мог найти, поехал в Немет
чину, где жил богатырь большой Карла Марсович, Ц и после смерти этого сам
ого Марсовича все доспехи его так без дела лежали и ржавели… Ленин прише
л и эти Марсовы доспехи надел, и как будто по нем их делали. Одевшись, верну
лся в Россию обратно. Тут собирается Совнарком. Как приехал Алеша Рыков с
о товарищи, а впереди едет большой богатырь Михаиле Иванович Калинычев,
и вот разбили они Юденича, Колчака. Воротился домой Ильич с богатой добыч
ею и славою»… Конец цитаты… Каково, а?! Это же откровенное издевательство
над традициями и историей Ц как древней, так и нынешней! Или другое, на эт
от раз о живописи Бродского! Цитирую: «До какой жути, до какой пошлости, до
какого ужаса может дойти художник-коммунист… Никакой разницы между выр
исовыванием членов государственного совета и работников нашего Коминт
ерна…»
Жаль, не успею поправить стенограмму, подумал Маяковский; надо было бы пе
ред «государственным советом» вставить слово «царский»; если дело и дал
ьше пойдет, как сейчас, совсем скоро люди просто не поймут, что я имел в вид
у, отшибут у них память, обрекут на тяжелое незнание правды…
Ц Я долго не мог понять логику Маяковского, Ц продолжал между тем орато
р. Ц Однако же разобрался… Кто из пролетарских писателей смеет разъезж
ать по Москве на собственном автомобиле? Да никто! Кроме Маяковского! При
вез из Парижа «рено» серого цвета! И шофера нанял! Личного шофера! Кто из п
ролетарских писателей позволяет себе вызывающе одеваться во все загра
ничное? Да никто, Ц гимнастерка и сапоги! У всех, кроме опять-таки, Маяковс
кого! Кто из пролетарских писателей смеет держать при себе разных женщин
, арендовать по нескольку жилых помещений? Никто! Кроме Маяковского! Да кт
о ж он такой, этот Маяковский?! Кто?!

Маяковский достал папиросу, резко сунул в угол рта, сделавшегося за посл
едние месяцы трагичным, начал медленно жевать мундштук.
А если все же завтра утром купить билет и уехать в Сакартвело? Ц снова по
думал он. Ц Паоло встретит на тбилисском перроне, и мы сразу же отправимс
я в Багдади; синие ели поднимают в небо крутые отвесы скал; тишина будет пе
рвозданной, оттого что битое стекло потока рокочет постоянно, он вневозр
астен; сколько поколений внимали его гуду? Люди вольны слышать его или не
т, потому что он отдает себя всем, хотя принадлежит лишь себе. Только тот, к
то хранит в себе тайну, понимает мир. Единственным критиком был Гумилев, п
отому что сам был поэтом… Нигде так не пахнет по утрам хлеб, сдобренный ды
мом и хрустящим жаром очага, как в Багдади… Ну и что? Начать все сначала? В т
ридцать семь лет на смену фонтанной щедрости приходит чавкающее втягив
ание в самого себя; нет, сначала уже не получится, цейтнот… Тра
вля Ц травлей, это принято в литературе, но кто же так истово желает моей
смерти? Словно бы чей-то злой сглаз постоянно внушает: «уйди, уйди, уйди…»
Какой будет ужас, подумал он, когда люди научатся направлять приказную в
олю злодея на души неугодных… Но ведь боли не будет… Я лишь почувствую жа
ркий удар, тупой и опрокидывающий, ничего рвущего, я даже ничего не успею о
сознать, Ц мир цвета сменит неприсутственная черно-белая к
онкретика.
Маяковский резко поднялся, громыхнул тростью о паркет:
Ц Зинуля, ноготки стричь вам нужно коротко, послушайте мужчину, который
чтит красоту…
Не отрывая глаз от своих маленьких, молочных пальцев, Зина сказала:
Ц Владимир Владимирович, не обращайте на них внимания… Ведь если у них т
утошнюю работу отобрать, они с голоду помрут… А вы гений, в любом месте про
живете, с вами все считаются, оттого эти-то и бесятся… А вообще Ц странно:
каждый из них, Ц она кивнула на дверь, Ц сам по себе добрый, а как все вмес
те соберутся… Ужас, Ц она резко подняла глаза на Маяковского. Ц Никто в
мире так не понимает зависть, как женщина, Владимир Владимирович… Мужчин
ы Ц большие, обидчивые дети, их постоянно утешать надо, правда?
Маяковский закурил, остановился возле двери и тихо, с болью сказал:
Ц Так утешьте.
Зина вздохнула:
Ц Фу, и вы о том же! А мне всегда казалось, что великий и в помыслах чист…
Выходя на улицу, Маяковский устало подумал: «Ужасно, когда за тебя говоря
т и думают не враги, а свои, Ц значит, тебе никто не верит».

…Вечером, вернувшись от Катаевых где много пили, Маяковский ощутил гнету
щий, безглазый ужас; позвонил Диме: тот попросил достать лекарство от миг
рени; «Я дам рецепт, купишь в Париже, ты ведь катаешь туда, когда хочешь»; ма
ма уснула уже; Чагин был в Баку, он бы пришел или затащил к себе; Петр сказал
, что занят, Ц на самом деле ждал перевыборов в РАППе, не хотел встречатьс
я, знал, как, впрочем, и все, что Ермилов готовит новый залп; время клопов, во
истину…
Отошел к окну; ночь была безлюдной; деревья, лишенные из-за поздних холодо
в почек на ветках-воплях, застыли в молчаливом ожидании…
«Жизнь моя, иль ты приснилась мне»… Снова вспомнил он пепельнокудрую гол
ову Есенина; все свое приходит в срок; как я понимаю его сейчас… Никто не з
нает, что было бы, приласкай его кто возле «Англетера»…
1 2 3 4 5 6