«Не так ли ныне закатывается солнце ромейской империи?» – думал василевс Иоанн II Комнин, наблюдая закат великого светила. Он бросил взгляд на величественную колонну Юстиниана. Отсюда, из дворцового окна, была видна лишь верная ее часть – огромный блистающий всадник на золотом коне, казавшийся совсем маленьким, держал в поднятой руке увенчанное крестом яблоко мира. По давнему поверью в нем непрестанно билось сердце Ойкумены. Именно оно, а не богатство, не могущество, не даже военная сила давали Константинову граду священное право именоваться Царьградом, началом начал, альфой и омегой.
Василевс Иоанн глядел из окна, как прощальными лучами выхватывается из подступающий тьмы золотой всадник и как гаснут отблески света на царственном металле.
«Неужели и впрямь настает конец величию ромейской империи? Нет, не может такого быть. Господь хранит верных. Уж сколько раз гибель Константинополя представлялась неминуемой, и неизменно рука Провидения защищала его стены. – Иоанну вдруг захотелось сорвать с себя злато и пурпур и, облачившись в рубища, ждать, когда Отец небесный рассеет полчища недругов одним движением перста. – Но упование не есть деяние. Град святого Константина будет стоять вечно!» Всевышний даровал ему императорский венец, а стало быть, все им содеянное – проявление воли божьей на земле. Как говорят нечестивые почитатели нелепого сарацинского пророка: «На Аллаха надейся, а мула привязывай, ибо у Аллаха нет рук, кроме твоих».
При упоминании богопротивного имени василевс перекрестился и отвернулся от окна. Иоанн Аксух, крещенный мусульманин, прежде носивший имя Хасан – правая рука императора ромеев, – ожидал, когда же наконец повелитель уделит внимание его скромной особе.
– Итак, мой дорогой крестник, – от минутной слабости василевса не было и следа, – у тебя есть новости о Никотее?
– Да, мой господин. Как сообщают прибывшие из франкских земель купцы, Никотея чудесным образом спаслась из рук захвативших ее разбойников и ныне пребывает в алеманнских землях.
– Что ж, – неспешно подходя к трону, проговорил император, – эту новость трудно назвать хорошей, но все же она намного лучше, чем известие о ее гибели. В чьи же руки она попала теперь?
– Герцога Конрада Швабского, мой повелитель.
– Он намерен получить за нее выкуп?
– О нет, он собирается взять ее в жены.
– В жены? – переспросил василевс. – Вчерашний дикарь, увешанный звериными шкурами, намерен взять в жены племянницу императора ромеев? Не испросив моего соизволения?! Не дождавшись согласия ближайшего старшего родственника?
– Не думаю, что у вашей племянницы есть выбор. На стороне варвара право сильного, со всеми же прочими они не больно-то считаются. Из Аахена пишут, что объявлен день свадьбы. Что же касается дикости ее суженого, – такое прежде случалось, мой повелитель. Смею напомнить, что супруга императора Оттона…
– Не путай, – гневно перебил его Иоанн Комнин, – жену пусть варварского, но все же императора и какого-то герцога.
– Осмелюсь напомнить, – нимало не сбитый с тона резкостью государя, продолжал Хасан, – что в краях, самонадеянно именуемых франкскими или алеманнскими варварами Священной Римской империей, с недавних пор нет императора. Он умер, и в скорости предстоят выборы нового владыки Запада.
Герцог Конрад Швабский, к которому волею судеб угодила ваша несравненная племянница, дай ей Господь счастья и многих лет жизни, весьма богатый и влиятельный правитель. За ним стоит как минимум четверо князей-электоров.
– Ты хочешь сказать, что… – василевс надменно поджал губы, – что жених Никотеи вскоре может стать императром?
– Такой исход более чем вероятен, – подтвердил Иоанн Аксух. – Особенно если мы ему в этом поможем.
– Что ж, – немного помедлив, улыбнулся Иоанн Комнин, – может, и впрямь это к лучшему. Никотея славная и умная девочка – она может стать хорошей императрицей. Через нее же моя воля распространится на земли франков! Что может быть лучше?! Воистину, нам ли дерзостно осуждать промысел Господень?
– Возможно, стоит направить Конраду послание с вашим благословением?
– Я подумаю об этом.
– А что слышно от того монаха, которого ты приставил к князю Мстиславу?
– Увы, потомок Мономаха отказался принимать кесарский венец из наших рук, но сказано: «Каждый день сулит иное». Как утверждает преподобный Георгий Варнац, сам он по-прежнему пользуется доверием и уважением нового короля бриттов.
– Много ли толку нам с того уважения? – нахмурился василевс.
– В уважении всегда есть толк. Нынче, возможно, польза и невелика. Но завтра…
– Ты что-то задумал, Хасан?
– Я всегда помышляю о благе империи, о мой повелитель.
– Так говори же! Не тяни.
– Как ни тяжело сие признать, посольство, которое мы отправляли в Кияву, закончило свои труды неожиданно и неудачно. И все же игра еще не кончена. Если Господь повелевает нам сыграть теми фигурами, которые нынче расставлены на доске, то мы сыграем ими.
– Я внимательно слушаю тебя.
– Как мы помним, с момента диковинной кончины Владимира Мономаха в стране руссов-рутенов правит брат-близнец Мстислава – Святослав. Между братьями всегда было негласное состязание в соискании чести и ратной славы, но тем не менее они души друг в друге не чают.
– Что ныне большая редкость между братьями. К чему ты ведешь?
– Империи, как и прежде, необходимо земляное масло. Без него нет, увы, греческого огня, без него не обойтись при строительстве дорог, а разливные озера этого масла расположены в землях руссов. Там они никому не нужны, даже козы не пасутся в тех местах, где оно есть.
– Знаю, – раздраженно прервал его василевс.
– Несомненно, о великий, как и о том, что рутены сильные и отважные воины и готовы драться против любого врага, пускай и за клочок земли, который им самим безо всякой надобности. Однако теперь войско руссов стало куда меньше, чем прежде, ибо, слава Всевышнему, большая его часть ныне за морем.
– И что ж, теперь ты предлагаешь напасть?
– О нет, мудрейший из мудрых. К чему нам это? Я предлагаю куда лучший план. Уже много лет в землях Империи нашел себе убежище князь руссов Олег, прозванный соотечественниками Гореславичем. Владимир Мономах некогда отобрал у него земли и заставил бежать из отчего дома. Сам князь уже стар, но у него есть сын Давид, и он горит желанием вернуть отцовский престол. Как мне известно, этот доблестный воитель имеет множество сторонников среди касогов и ясов, обитающих на берегах Понта.[3] И стоит вам захотеть – их станет еще больше. Воспользовавшись ослаблением Киявы, молодой севаст наверняка рискнет испытать судьбу и нападет на сородича. Мы с легкостью предоставим ему такую возможность, и близко не упоминая вашего имени. Если набег принесет удачу – а скорее всего так и случится, – мы вступим в союз с князем Святославом и в обмен на земли Матрахи[4] поможем ему сокрушить общего недруга, коварно воспользовавшегося милосердием и гостеприимством василевса. Полагаю, Святослав не откажется уступить отдаленные от его столицы неудобья в обмен на нашу дружбу и военный союз. Тогда, по всей вероятности, и его брат, прислушиваясь к мудрым речам благочестивого Георгия Варнаца, переменит свое мнение относительно кесарского венца. О том же, что даст нам дружественная Константинополю держава в мягком подбрюшье франкских земель, полагаю, говорить не стоит.
– Ты хитер, как змей, Хасан, – покачал головой василевс. – Что ж, быть по сему.
Конрад Швабский поднял руку, и пиршественная зала огласилась криком и улюлюканьем, какие обычно бывают, когда толпа охотников гонит оленя. Никотея вздрогнула и сжала губы. Длинный стол, недавно радовавший глаз обилием яств и дорогой серебряной посудой, напоминал поле боя. Множество валявшихся под столом гостей только усиливали это сходство. Однако мрачный тевтонский дух был по-прежнему крепок, почти несокрушим, и большинство приглашенных, мужественно подпирая друг друга, все еще сидели на лавках, оглушительно выражая свою радость и живо представляя продолжение брачной церемонии.
– Пируйте! Радуйтесь! – глядя на раскрасневшиеся лица гостей, крикнул герцог Швабский, перекрывая оглушительный рев восторга. – Мы идем в опочивальню!
Графы, бароны, рыцари, аббаты и жавшиеся в конце стола городские нобли[5] свистом и криком одобрения встретили эту новость. Герцог Конрад протянул руку жене, но та оставалась сидеть неподвижно. Она чувствовала: стоит ей подняться, и от страха нелепо подкосятся колени. До сего мига она тешилась надеждой, что новоявленный супруг, по варварскому обычаю пивший исключительно неразбавленное вино, быстро захмелеет, и хотя бы на сегодняшнюю ночь неминуемая близость с ним будет отложена. Но то ли от страстного желания выпитое было герцогу нипочем, то ли для того, чтобы опьянеть, ему нужно было куда больше, счастливый муж казался абсолютно трезвым, даже не уставшим. Поймав на себе удивленный взгляд Конрада, она протянула руку и прикрыла глаза.
Почетная стража – ближайшие соратники повелителя Швабии – сомкнулась вокруг венценосной четы с факелами и обнаженными мечами в руках. Никотея знала, что по обычаю этот отряд будет оберегать сон молодых, распевая за дверью скабрезные песни.
– Госпожа, – услышала она шепот у себя над ухом, – в этой битве женщина проигрывает, если не сдается, но когда сдается – диктует условия.
Никотея бросила украдкой взгляд туда, откуда доносился тихий голос – сомнений не было, при герцогском дворе не нашлось бы другого наглеца, что осмелился бы так бесцеремонно напутствовать повелительницу на пути к брачному ложу. Йоган Гринрой, рыцарь Надкушенного Яблока, шел у ее плеча, стараясь придать лицу патетическое выражение.
С тех пор как этот первейший в Германии плут доставил спасенную им ромейскую принцессу ошалевшему от неожиданного счастья Конраду Гогенштауфену, он ходил в ближайших друзьях рыжего герцога. Да и молодая герцогиня если и могла на кого-то положиться здесь, в Аахене, то лишь на своего изворотливого спасителя.
Когда двери спальни наконец захлопнулись перед носом почетной стражи, предоставляя любопытствующим возможность убедиться в отсутствии щелей, Конрад, вмиг позабыв о всякой помпезности, сграбастал в объятия прелестную супругу и принялся осыпать поцелуями ее лицо, шепча:
– Моя, наконец-то моя!
– Твоя, – обреченно соглашалась Никотея, досадливо пытаясь отвернуть губы от поцелуя и выставляя вперед руки в попытках освободиться.
– Ну что еще? – Конрад нахмурился и разомкнул железный захват. – Теперь, когда я твой муж, что еще?!
У Никотеи быстро-быстро застучало сердце. Она видела непреклонного в своих желаниях опасного хищника, готового растерзать и сокрушить любого, кто будет стоять на пути к намеченной цели. Сейчас это был не влюбленный мужлан, последние месяцы не сводивший с нее глаз и выполнявший любую прихоть, – сейчас он был хозяином и требовал покорности.
– Погоди, Конрад! Погоди, милый, – тихо, задыхаясь от волнения, остановила его знатная ромейка. – Я хочу поговорить с тобой… о важном.
– Что сейчас может быть важнее этого. – Герцог протянул руку к ней и легко, точно ромашку, сорвал золотую, украшенную сапфирами, фибулу, стягивающую ворот ее платья.
– Погоди! – довольно резко проговорила она, пытаясь удержать распахнувшийся лиф.
– Завтра, все разговоры завтра! – Конрад отстранил ее руку и запустил пятерню под одежду.
Никотея отдернулась:
– Если бы Господь наказал меня, дав в мужья конюха, если бы в моих странствиях какой-либо разбойник силой овладел мной, я бы скорбя, но безропотно снесла это. Но Всевышний сделал моим супругом герцога Швабии, точно так же, как меня он сотворил принцессой из дома Комнинов и законной наследницей константинопольского престола. А потому, мой дорогой супруг, прежде чем ты взойдешь со мной на брачное ложе, я желаю, чтобы ты поклялся, что не будешь знать покоя и отдыха, покуда не объединишь в нашем роду венцы как Западной, так и Восточной империй.
– Но… – несколько ошарашенный услышанным, начал Гогенштауфен, – даже один из них добыть будет весьма непросто. Хотя, как тебе известно, я намерен потягаться за императорский трон.
– Доверься мне. – Никотея успокаивающе погладила нежными пальчиками щеку герцога. – Доверься и чти во мне не бессловесную наложницу, а императрицу. Ты станешь вторым в этом мире после Господа.
– Я клянусь, – обескураженно произнес Конрад Швабский.
– Я знала, милый. Знала и верила тебе, – проворковала Никотея с той же интонацией, с какой шептала подобные фразы персиянка Мафраз, рассказывая свои бесчисленные сказки. – Обними же меня, мой повелитель!
И она обвила руками шею мужа, прижимаясь к нему всем телом.

Глава 2

Всякий волен погубить свою душу, если ему нравится.
Джакомо Казанова
Отряд в две дюжины всадников двигался к Корнуоллу. Среди воинов внимательный глаз легко мог распознать суровых голубоглазых варягов, темнокудрых херсонитов, русоволосых бородачей с берегов Данпра, ну и, конечно же, коренных обитателей здешних мест – бриттов. Впрочем, по мнению тех, кто видел это небольшое воинство в деле, оно отличалось не только пестротой личного состава, но и отменной боевой выучкой.
Несложно было понять чувства короля Гарольда III, когда его недавний соратник – храбрый сицилийский граф Квинталамонте – испросил разрешения отправиться на родину. Без особой радости государь бриттов отдал распоряжение предоставить Камделю со свитой один из кораблей, приписанных к портам королевства. Будь Мономашич более сведущ в местной географии, он бы удивился, отчего вдруг графу понадобилось направляться в Корнуолл вместо того, чтобы сесть на корабль прямо в Лондоне. Но Мстислав, пусть даже и принявший имя Гарольда III, еще плохо знал расположение портов собственной державы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9