Другие ее попытки избавится от подозрений в собственной предвзятости
были столь же наивны, сколь и безнадежны. В конце-концов она плюнула на все
это, называемое свободой, и стала писать как пишется. Рукопись Кириллу
Оливия не показывала, решив это сделать тогда, когда все будет написано,
отредактировано, одобрено литагентом и сдано в печать и на критику Кирилла
можно будет не обращать внимания.
Глава, над которой Оливия сейчас работала, называлась "Загадочное
путешествие в Пруссию". Позавчера она сочинила заглавие и прикинула основные
эпизоды с тем, что бы на следующий день (то есть - вчера) засесть за
распечатку, но это не удалось по объективной причине и сейчас с трудом
приходилось с трудом восстанавливать тогдашние мысли.
Итак, загадочное путешествие в Пруссию:
"У доктора Й. Геббельса я читала, что Адольф был очень
сентиментальный человеком (естественно, у д-ра Й. Г. она ничего
подобного не читала, и, вообще, имела самые смутные представления о его
литературном наследии, но кто будет это проверять, а если и будет, то
существует такая штука, как авторский вымысел, на которое всегда можно
сослаться в ответ на претензии занудливых читателей, хотя, кажется, в число
ее поклонников они не входят). Наверное, это и послужило источником
(корявое выражение, позже надо будет исправить, а сейчас - вперед, вперед,
вперед) известного выражения, что жестокие люди сентиментальны (а
разве Кирилл жесток? Конечно, вон он как под орех разделывает своих
оппонентов-пацифистов, причем не только на газетных страницах, но и в барах
по пьянке. Нет, тут слова не выкинешь - жесток, груб, сентиментален и если
бы это было не так, то пришлось бы выкинуть такое хорошее начало главы).
По причине сентиментальности мы, наверное, так близко и надолго
сошлись (ну вот, ради красного словца пришлось и себя обвинить в том же
пороке. Надо как-то выпутываться. Вот так, например: ) ведь женщинам это
качество присуще имманентно (что это за слово такое, непроизвольно
выплывшее из подсознания? Ага, по словарю: и. - нечто, внутренне присущее
кому-либо. Молодец, то что нужно, да и образованием блеснула! ) без
всяких довесков (после "всяких" надо вставить "малоприятных"), к
счастью, и так, к несчастью, характерных для мужчин (ого-го, хорошая
шпилька. А ты уверена, что этих довесков у тебя все-таки нет? Это вопрос
другой и к тексту отношения не имеет).
Поначалу я не очень обращала внимание на эту черту его характера
(на какую - жестокость или сентиментальность? Неужели не понятно? Нет.
Х-м-м, действительно, не очень. Ну ладно, дальше все объясниться), хотя в
таком человеке она должна сразу бросаться в глаза, как неправильно сыгранная
нота гениального концерта, как ученические мазки на полотне Мастера, как
цензурные купюры в стихах (неплохо, неплохо, черт возьми), и уже в
самом словосочетании "Желтый Тигр" просится продолжение (нет, не
просится, по-моему. Придется вычеркивать и после "стихах" ставить точку).
Но один случай, точнее - прогулка, заставили (?! ) меня
внимательнее приглядеться к Кириллу и разглядеть в его характере этот
диссонанс (заставили, заставили). Это произошло совсем недавно,
(когда точно? Ага, вспомнила: ) всего лишь месяца назад (и остается
только удивляться, что за годы нашего близкого знакомства ты об этом не
пронюхала раньше! Это я писать не буду), когда жаркое парижское лето
перетекло в очаровательное бабье, особенно замечательное на этих широтах
(это я пишу от чистого сердца) - без душных дней под палящим солнцем
(без чего еще? Да: ), без несметных толп праздношатающихся туристов,
беззастенчиво пялящихся на обитателей старого города и удивляясь - как, мол,
они могут жить в таком захолустье, вдали от цивилизации (ненавижу этих
обормотов!!! ), забывая, что Вавилон со своей башней и смешением языков и
народов расположен всего лишь в (сколько же это точно будет? Неохота
лезть в справочник, да и кого это интересует - проглотят и не подавятся)
ста семидесяти трех километрах отсюда, без скуки отпуска (а ты в нем,
ха-ха, была когда-нибудь? Интересно было бы побывать и испытать эту "скуку"
на себе) и тревожного ожидания осенней поры со своими дождями, холодом,
желтыми листьями и простудой (принимайте "Колдрекс-альфа" - идеальное
средство от гриппа).
Все это: туристы, жара и ожидания кончаются раньше, чем приходит
сентябрь, а дожди, холод и простуда появляется гораздо позже, в октябре
(то есть сейчас). Это превращает сентябрь в прелестнейшую пору года.
Уезжать из Парижа в это время мне не хотелось, но Кирилл уговорил слетать в
Фюрстенберг (если говорить точнее, то я навязалась сама. Он сказал, что
на денек уедет, а я просто так поинтересовалась - куда?, не имея ничего
ввиду, так как уже давно привыкла к его неожиданным отлучкам, решив просто
быть вежливой и показать свой интерес к его жизни. Кирилл на секунду
споткнулся и я почувствовала его смущение и чутьем своим поняла, что за этим
кроется нечто важное для него. Такого случая я упустить не могла и пришлось
употребить все свои чары для уговора его взять меня с собой. Так это было,
но читателю об этом знать не следует, ибо это нарушает возникающее с первых
же строк впечатление об интимном знакомстве автора со всеми подробностями
жизни своего героя), утверждая, что немецкая осень не хуже парижской и
даже превосходит ее по мягкости из-за близости Балтики, а старинный немецкий
город гораздо красивее Парижа и до сих пор не испорчен никакой цивилизацией.
С этим я никак не могла согласится и поэтому решила увидеть своими глазами
это чудо. Мы поехали вместе (все это фантазии чистой воды, но врать мне
не привыкать).
За час мы добрались до Берлина и, не выходя на поверхность из
Трансконтинентальной Трубы, что бы полюбоваться Федеральной столицей, сразу
же пересели на электропоезд, идущей на север. Народу в вагоне было очень
мало - большинство предпочитало пользоваться воздушным транспортом - и кроме
нас по поезду слонялось еще двое-трое людей. Электричка набрала крейсерскую
скорость и через минуту после разгона выскочила из обтекателя ТТ, уходя по
пологой кривой от прозрачной трубы, в которой на пределе видимости сновали
элегантные "метеоры", фешенебельные "Глории Скотт" и простенькие "сигары",
развозящие граждан ЕАК по всей территории Конгломерата от Британии на западе
до Аляски на востоке, от Земли Франца-Иосифа на севере до Шри-Ланки на юге,
внутри разбросанных по всей Евро-Азии щупальц, которые сейчас уже тянулись
до Африки, Антарктиды, Америки и Австралии и в недалеком будущем должны были
сомкнуться на всем теле земного шара.
Наши попутчики вскоре слезли на своих станциях и мы остались одни,
гадая, что заставляет экономных немцев гонять пустые поезда по всей
Федерации, без всякой надежды на то, что эта забота о четырех-пяти человеках
как то окупиться, если уж не в денежном, то хотя бы в моральном плане. Но
наше одиночество нас устраивало: никто, в том числе и мы сами, не мешали
любоваться проносящимися мимо видами - ухоженными аккуратными полями и
лесами, так близко подступающими к рельсам, что ветви деревьев лезли в
открытые нами окна, оставляя внутри оторванные ветки, листья, иголки и
запахи осени, смолы и дыма. С такого расстояния и на такой скорости можно
было разглядеть, что лес убран(! ), очищен от буреломов, листвы и
промышленного туристского мусора, что на многочисленных соснах сделаны
нарезки и под ними укреплены глиняные горшочки для сбора смолы. Эти
свидетельства немецкой аккуратности и педантичности еще больше
подчеркивались видом маленьких городов и деревень на берегах ленивых речек,
застроенных каменными домами, высокими ратушами, вымощенных вечной
брусчаткой и утопающими в зелени деревьев и красно-белом цветении шиповника,
роз и хризантем.
Названия маленьких же станций были выведены готическим шрифтом и с
непривычки их было очень трудно прочитать, тем более что поезд стоял на них
короткое время, так как высаживать и принимать было некого, а на некоторых
даже и не считал нужным останавливаться по каким-то соображениям, и поэтому
нам приходилось смотреть во все глаза и спрашивать на ходу станционных
смотрителей, что бы не пропустить свою остановку.
Людей за все это время мы видели очень мало, в основном только
железнодорожников, да редких попутчиков и не верилось, что когда-то и
Германия в том числе задыхалась от перенаселения, смога и нефтяных речек.
Поезд замедлил ход, притормаживая на частых поворотах и иногда даже
ползя вспять, чем несказанно смущал нас. Было великолепно и медленность с
лихвой окупалась красотой видов и свежестью воздуха - мы открыли все окна и
наши голые тела обдувались встречным ветром, и силой страсти.
В Фюрстенберг мы прибыли часа через два и он оказался не намного больше
тех городов, которые мы миновали на нашем пути. "
Оливия поймала себя на том, что вот уже целых полчаса она сидит над
последней фразой и, тупо уставившись в экран процессора, размышляет над
чем-то, к работе не имеющее никакого отношения. В голове усиленно крутились,
как назойливые весенние мухи, обрывки предложений, словосочетаний,
деепричастий и ненормативной лексики. При попытки ухватить их за хвост они
брыкались, лягались, стремясь вырваться из вялых объятий сознания, и
протестующе ржали, но когда они обессиливали в неравной борьбе, то на свет
выползало что-то совсем уж непотребное: "... интересно, почему вода в
кране капает? Опять я закрыть забыла. А Кирилл тоже хорош - улетает куда-то
и ни слова, нет, что бы кран починить. Надо Анж-Мари вызывать - скучно
одной, да и есть хочется".
Так, с творческой деятельностью пора закругляться. Ввиду магнитных
бурь, дождя, землетрясений и прочих причуд природы и стихийных бедствий,
включая лень, дальше двух страниц печатного текста дело сегодня не пойдет, к
большому нашему сожалению.
Оливия отключила экран и принялась искать истоки своей нынешней лени и
неработоспособности в прожитой жизни, как обезьяна блох в своей шерсти.
Интересно, если бы ее фамилия была бы не Перстейн, а, допустим,
Долматож-Угырлы, и она была бы не наследницей миллиардов экю, а - двух
жалких кляч и рваной юрты в докой монгольской степи, сидела бы она над
рукописью в Старом Париже сейчас? После долгих размышлений и философских
умопостроений она пришла к выводу: не сидела бы, но была бы намного
счастливее, чем в этой жизни, так как у нее был бы муж, который пьет архи,
побивает ее при случае и с завидной регулярностью делает ей детей, которые
вились бы чумазой стайкой вокруг нее, теребя за засаленный подол и требуя
постоянного внимания, еды и ласки.
Ограниченность мирка твоего существования, сиюминутные заботы и жизнь
сегодняшним днем и, желательно, природная туповатость - вот залог вечного
счастья. Немудрено, что мы так завидуем детям.
Впрочем такой рецепт Оливии не подходил - если избавиться от
баснословного состояния с трудом, но все-таки можно было бы, то излечиться
от высшего образования и цивилизованности не представляется никакой
возможности. "Ну хорошо - бороду я сбрею. А умище-то куда девать?! ". Се ля
ви. Представив себя на маленькой степной лошадке с ургой в руке и полной
вшей голове, Оливия вздрогнула, перекрестилась и рассмеялась.
Тут она вспомнила, что совсем забыла о встрече Кирилла с Памелой и что
их дебаты транслируются на весь Конгломерат. Оливия включила телевизор и
оказалась в студии 1178 ТВФ среди многочисленных поклонников и
недоброжелателей П. Мортидо и К. Малхонски.
Было жарко - видеофоны разогрелись от большого количества звонков,
взопревшие секретарши записывали вопросы, редакторы отбирали наиболее
интересные, отсеивая явный бред и провокацию и передавали запись в эфир,
операторы носились по всей студии, сшибая по пути продюсеров, цензоров, и
опрокидывая стойки с прожекторами, в поисках лучшей картинки и кондиционеры
не справлялись с этой свистопляской.
В специально отведенном месте для телевизитеров, отгороженном от
остальной студии позолоченными цепями, дабы через Очень Важные Персоны не
шлялись работники телевидения и не мешали воочию наблюдать за всей кухней
передачи, сидело, кроме Оливии, еще три человека. С одним из них она была
лично знакома - Петер Франц возглавлял Совет директоров консалтинговой
компании "Франц, Перстейн и Саачи" и часто бывал в доме отца. Этот
стадвадцатидвухлетний старец, железной рукой правивший крупнейшей компанией
и своим семейным кланом, включающем пятерых сыновей, двух дочерей,
семнадцать внуков и неисчислимое количество, которое постоянно росло,
правнуков, в свое время был героем многих передач и статей.
Двадцать три года назад его тогда единственного и, по слухам, самого
любимого правнука Петера Франца IV похитила правая группировка "Красные
волки" с целью получения выкупа и освобождения из тюрьмы своих людей. Петер
отказался выполнить условия террористов. "Если я уступлю им сейчас, то это
поставит под угрозу жизнь других моих детей и внуков. Пусть эти подонки
знают, что я выкупы не плачу", отрезал он, когда Нестор Перстейн предложил
ему свои услуги и кредиты для решения этой проблемы.
С него требовали пять миллионов экю, Петер же потратил вдвое больше на
организацию частного поиска и ликвидацию бандитов. Его правнук вернулся
домой без одного уха, которое позже пришло по почте с уже запоздавшими
угрозами.
Именно этот старец явился впоследствии инициатором принятия Акта о
заложниках, который категорически запрещал выполнение каких-либо условий
террористов, кто бы ими не захватывался и к каким бы жертвам это могло
привести.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39