Ее глаза раскрылись чуть шире, на щеках появился легкий румянец, но она испытывала только изумление и негодование. Не спятил ли он, этот бритый монах? Вопрос этот сразу же пришел ей на ум, и именно таким вопросом она холодно ответила на его гнев.
— Потому что только сумасшествие, — сочла она нужным добавить, — может быть оправданием такой безрассудной дерзости, как ваша.
— Нет, мадам, — ответил он с ледяным высокомерием, — не сумасшествие, но праведное негодование. Ты игнорировала власть святой церкви так же, как игнорировала власть нашей законной повелительницы, и правосудие настигло тебя. Мы здесь для того, чтобы предъявить счет и проследить, чтобы он был полностью оплачен.
Она подумала, что он говорит о находящемся в гробу теле ее пасынка, и была готова рассмеяться над его идиотским выводом, что смерть Флоримона является актом правосудия, совершенного над нею за ее нечестивость. Но гнев, вскипающий в ней, не оставил места смеху.
— Я думала, господин аббат, вы прибыли сюда хоронить мертвых. Но вы, похоже, пришли поговорить.
Он смотрел на нее долгим суровым взглядом. Затем покачал головой, и на его лице промелькнула тень бледной улыбки.
— Не говорить, мадам, о… о, не говорить, — не спеша ответил он,
— но действовать. Я пришел, чтобы увести с бойни кроткого ягненка, который похищен тобою.
При этих словах кровь отхлынула от ее лица, а в глазах появился испуг: наконец она начала догадываться, что все складывалось не так, как она думала. Однако, почти инстинктивно, она попыталась сопротивляться.
— Черт возьми! — громогласно произнесла она. — Что вы имеете в виду?
Позади нее пухлые колени Трессана ударялись одно о другое. Какой он глупец! И надо же ему было приехать в этот день в Кондильяк, чтобы как ее соучастнику быть схваченным вместе с ней. Этот стоящий здесь и произносящий обвинения надменный аббат имеет за собой силу, иначе он никогда бы не осмелился возвысить свой голос в Кондильяке, вблизи отъявленных головорезов, которым стоило только крикнуть, — и их не остановил бы его священный сан.
— Что вы имеете в виду? — теперь уже со зловещей улыбкой повторила она. — В вашем рвении, господин аббат, вы позабыли, что мои люди рядом.
— И мои тоже, мадам, — последовал поразительный ответ, и он махнул рукой в сторону выстроившихся монахов, стоящих со склоненными головами и сложенными на груди руками.
При этих словах ее пронзительный смех зазвенел по залу.
— Эти несчастные бритоголовые? — спросила она.
— Именно, эти несчастные бритоголовые, — ответил он и вновь поднял руку и сделал знак. А затем произошла странная вещь, наполнившая страданием толстяка влюбленного Трессана.
Монахи внезапно выпрямились. Как будто порыв ветра пронесся по рядам братии и привел их всех в движение. Капюшоны были сброшены, плащи откинуты в сторону, и вместо благочестивых монахов возникли двадцать ловких, крепких молодцов в ливреях Кондильяка, вооруженных и ухмыляющихся, искренне наслаждающихся испугом ее и сенешала.
Один из них шагнул в сторону и запер дверь изнутри. Но вдова не обратила на это внимания, устремив свои прекрасные испуганные глаза на мрачную фигуру аббата, словно удивляясь, что того яе постигла никакая трансформация.
— Измена! — выдохнула она жутким голосом, напоминающим сдавленный шепот, и ее глаза, вновь обежав собравшихся, внезапно остановились на Фортунио, стоящем в шести шагах справа от нее, задумчиво пощипывающем свои усы и ничуть не удивляющемся происходящему.
Неожиданно в слепой ярости она повернулась к Трессану, выхватила у него из-за пояса кинжал и рванулась к вероломному капитану. Он каким-то образом предал ее, без боя сдал Кондильяк — она еще не успела сообразить, кому именно. И ее рука с удивительной нервной силой, какую никто не смог бы предположить в ее хрупком, нежном теле, схватила его за глотку. Прицеливаясь, она взмахнула кинжалом, в то время как захваченный врасплох капитан от изумления был не в состоянии шевельнуть рукой, чтобы защититься от неминуемого удара.
Но внезапно к ней шагнул аббат и своей тонкой, прозрачной рукой поймал ее запястье.
— Терпение, — повелел он ей. — Он всего лишь орудие возмездия.
Она отступила — была почти оттащена аббатом, — тяжело дыша от ярости и горя, и лишь тогда заметила, что, пока ее спина была обращена к гробу, с него был поднят покров. Вид простого деревянного ящика привлек внимание маркизы и на мгновение успокоил ее гнев. Какие еще сюрпризы они приготовили для нее?
Но не успела она задать себе этот вопрос, как сама же ответила на него, и ей показалось, что ледяная рука сдавила ее сердце. Мариус лежал в гробу… они лгали ей. Эти люди в ливреях ее пасынка принесли в Кондильяк тело ее сына.
Из ее горла вырвалось рыдание, и она шагнула к гробу. Она должна была убедиться сама. Так или иначе, необходимо рассеять это мучительное сомнение. Но не успела она сделать и трех шагов, как вновь остановилась, остолбенев, внезапно вскинув руки к груди и раскрыв губы, с которых был готов сорваться крик ужаса. Потому что крышка гроба медленно поднялась и со стуком упала. И, увеличивая ее ужас, из гроба поднялась и уселась там фигура, с мрачной улыбкой озираясь вокруг, и это была фигура человека, которого умертвили по ее приказу,
— Гарнаша. Да и выглядел он точно так же, как в тот день, когда приехал в Кондильяк.
Ее красивое лицо было смертельно бледно, а его черты искажены до такой степени, что следов красоты в нем уже более не осталось. Аббат холодно смотрел на нее и стоящего позади мадам сенешала, которому чуть было не сделалось дурно от ужаса. Но не боязнь призрака испугала его. В Гарнаше он видел человека, оставшегося в живых, каким-то чудом избежавшего участи, которую они ему уготовили, и ужас Трессана был ужасом преступника, призываемого к ответу.
После минутной паузы, словно насладившись произведенным эффектом, Гарнаш поднялся на ноги и проворно спрыгнул на пол. И в глухом стуке, с которым он приземлился перед вдовой, не было ничего призрачного. Испуг частично оставил мадам. Она видела, что имеет дело всего лишь с человеком, но только теперь начала понимать, насколько страшен для нее этот человек.
— Опять Гарнаш! — с трудом дыша, произнесла она.
Он безмятежно поклонился, улыбнувшись.
— Да, мадам, — иронично сказал он, — опять Гарнаш. Цепкий, как пиявка, мадам, и прибывший сюда, чтобы, подобно пиявке, кое-что здесь очистить.
Она несколько оправилась от своих недавних страхов, и ее глаза, вновь вспыхнувшие от ярости, попытались поймать уклончивый взгляд Фортунио. Гарнаш перехватил этот взгляд и догадался, что было у нее на уме.
— Все, что сделал Фортунио, — проговорил он, — он сделал по приказу и с санкции вашего сына.
— Мариуса? — уточнила она, боясь услышать, что, говоря о ее сыне, он имеет в виду пасынка, а Мариуса нет в живых.
— Да, Мариуса, — ответил он. — Он подчинился моей воле. Я пригрозил ему и его приятелю по оружию, столь достойному своего хозяина, что их вместе колесуют, если они воспротивятся мне. Это был их единственный шанс спастись. Они поступили благоразумно, воспользовавшись им, и таким образом дали мне возможность проникнуть в Кондильяк, чтобы освободить мадемуазель де Ла Воврэ.
— Значит, Мариус… — она оставила свой вопрос висеть в воздухе, и ее рука нервно сжала платье на груди.
— Жив и здоров, как должен был доложить вам Фортунио. Но он остается в моей власти и не выйдет из-под нее, пока дела в Кондильяке не будут улажены. Потому что если я снова встречу здесь противодействие, обещаю вам: его колесуют.
Она в последний раз попыталась воспротивиться его воле. Долгая привычка повелевать умирала с трудом. Маркиза вскинула голову; теперь, когда она узнала, что Мариус жив и здоров, мужество вновь вернулось к ней.
— Неплохо, — усмехнулась она, — но кто вы такой, что можете угрожать и давать такие обещания?
— Я покорный выразитель воли ее величества — королевы-регентши, мадам. Когда я угрожаю, я угрожаю от ее имени. Довольно чванства, умоляю вас. Сейчас оно принесет вам мало пользы. Вы низложены, мадам, и лучше примите это спокойно и с достоинством — вот вам мой дружеский совет.
— Я еще не так низко пала, чтобы пользоваться вашими советами, — кисло ответила она.
— Он может потребоваться вам прежде, чем зайдет солнце, — тихо улыбаясь, ответил он. — Маркиз де Кондильяк и его супруга все еще в Ла-Рошете и ждут, когда я закончу свои дела, чтобы им вернуться домой.
— Его супруга! — вскрикнула она.
— Именно так, мадам. Он привез из Италии жену.
— Тогда… тогда… Мариус? — она запнулась.
Возможно, даже этими словами она не намеревалась выдавать свои мысли. Но Гарнаш понял, что было у нее на уме, и удивился, насколько трудно ей избавиться от своих замыслов.
Но Гарнаш рассеял окончательно ее упования.
— Нет, мадам, — сказал он. — Пусть Мариус ищет себе жену в другом месте, если только мадемуазель по своей воле не захочет выйти за него, что весьма маловероятно. — Затем его тон внезапно изменился, и он сурово спросил:
— Мадемуазель де Ла Воврэ здорова, мадам?
Она утвердительно кивнула, но не произнесла ни слова. Гарнаш повернулся к Фортунио.
— Пойди и приведи мадемуазель, — приказал он, и один из людей открыл дверь, выпуская отправившегося с поручением капитана.
Парижанин прошелся по залу и приблизился к дрожащему Трессану, дружески кивнув сенешалу, от чего тому опять едва не стало дурно.
— Рад встрече, мой дорогой месье сенешал. Не будь вас здесь, мне пришлось бы послать за вами. Между нами осталось неустроенным маленькое дельце. Можете положиться на меня, я устрою его к вашему полному удовлетворению, если не к вашей будущей печали.
И с улыбкой он оставил сенешала, совершенно онемевшего.
— Вы хотите договориться со мной? — гордо спросила мадам.
— Несомненно, — ответил Гарнаш с мрачной любезностью. — От того, примете ли вы эти условия, будет зависеть жизнь Мариуса и ваша собственная свобода.
— И каковы же они?
— В течение часа все ваши люди — до последнего поваренка — сложат свое оружие и покинут Кондильяк.
Не в ее власти было отказать.
— Маркиз не станет меня преследовать? — неуверенно спросила она.
— Маркиз не имеет таких полномочий, мадам. Только королева может иметь дело с вашим неповиновением, то есть в данном случае я как ее посланник.
— Если я соглашусь, месье, что тогда?
Он пожал плечами и спокойно улыбнулся.
— Никаких если, мадам. Вы будете вынуждены согласиться, добровольно или нет. Чтобы убедиться в этом, я вернулся и привел с собой солдат. Но если вздумаете сопротивляться, вам придется хуже, значительно хуже. Прикажите вашим людям уйти, как я сказал вам, и вы сможете свободно последовать за ними.
— Да, но куда? — вскричала она, внезапно рассвирепев.
— Насколько я осведомлен о ваших обстоятельствах, мадам, мне известно, что вы окажетесь в некотором смысле бездомны. Прежде чем строить заговоры против маркиза де Кондильяка, прежде чем пытаться убить его, вам следовало бы подумать, что может прийти день, когда вы будете зависеть от его великодушия. Сейчас вы вряд ли сможете рассчитывать на это и потому окажетесь на улице, если… — он остановился и сардонически взглянул на Трессана.
— Вы очень дерзко разговариваете со мной, — сказала она ему. — Вы говорите так, как ни один мужчина не осмеливался говорить со мной.
— Когда сила была на вашей стороне, мадам, вы обращались со мной так, как никто не осмеливался обращаться. Теперь преимущество за мной. Взгляните, насколько я использую его в ваших интересах; заметьте, как великодушно я поступаю с вами, с той, которая замышляла убийство. Месье де Трессан! — позвал вдруг он.
Сенешал вздрогнул, будто от внезапного укола.
— My… у… месье? — пробормотал он.
— Вам я тоже воздам добром за зло. Подойдите сюда.
Сенешал приблизился, недоумевая, что сейчас произойдет. Маркиза смотрела, как он шел, и ее глаза холодно блестели.
Солдаты ухмылялись, аббат взирал на все по-прежнему бесстрастно.
— С сегодняшнего дня у маркизы де Кондильяк, похоже, не будет крыши над головой, — сказал парижанин, обращаясь к сенешалу. — Не будете ли вы столь любезны предложить ей кров, месье де Трессан?
— Я? — задохнулся Трессан, не веря собственным ушам, и из глаз его почти исчезло всякое выражение. — Мадам хорошо знает, с какой радостью я сделал бы это.
— О-хо! — ликовал Гарнаш, наблюдая за лицом мадам. — Она знает? Тогда действуйте, месье; я готов забыть ваше неблагоразумие и обещаю, что вас не привлекут к ответственности за жизни, потерянные из-за вашей измены и отсутствия лояльности, при условии, что вы добровольно откажетесь от поста сенешала Дофинэ — я не могу согласиться с тем, чтобы вы и впредь занимали эту должность.
Трессан перевел взгляд с вдовы на Гарнаша и обратно. Она стояла, как будто слова парижанина превратили ее в камень, от ярости лишившись дара речи. А затем дверь в зал отворилась, и вошла мадемуазель де Ла Воврэ, сопровождаемая Фортунио.
При виде Гарнаша она замерла, положила руку на сердце и тихо вскрикнула. Был ли это на самом деле Гарнаш, которого она знала, — Гарнаш, ее храбрый странствующий рыцарь? Он выглядел иначе, чем в те дни, когда был ее тюремщиком; но зато соответствовал тому образу, который остался в ее душе с момента его предполагаемой смерти. Он шагнул девушке навстречу, и его глаза чуть задумчиво улыбались. Он протянул ей обе руки, она взяла их, и там же, на глазах у всех, прежде чем он успел отдернуть свои руки, она склонилась над ними и поцеловала их, шепча в то же время слова, возносившиеся к небесам:
— Слава Богу! Слава Богу!
— Мадемуазель, мадемуазель, — запротестовал он, когда уже было слишком поздно останавливать ее. — Вы не должны… Я не могу вам это позволить.
В ее поступке он видел всего лишь выражение благодарности за сделанное для нее, за тот риск, которому добровольно подвергался ради ее спасения. Услышав слова увещевания, она было успокоилась, но затем в ней вновь пробудился страх, к которому она так привыкла, находясь здесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33