— Отныне мы неразлучны.— Ну-ка повтори эти слова, мое солнышко! Мне почудилось, будто я слышу райскую музыку.— Не распускай слюни, Пьер! Имей в виду, я говорю на полном серьезе.У меня нет оснований сомневаться. Я обвожу унылым взглядом уже знакомый пейзаж — берега голубого Женевского озера, в последнее время заметно помутневшего, зеленые парки, среди которых ютятся белые виллы и светлое небо, — но на душе от этого светлее не становится.— У тебя, дорогая, слишком коммерческий взгляд на жизнь. До такой степени коммерческий, что, когда я говорю «любовь», ты подразумеваешь «деньги».Но Флору, как видно, нисколько не обижают мои слова. Напротив.— Самое главное в этом мире, мой мальчик, — уметь делать деньги. Но к этому надо добавить: для всякого дела нужен инструмент. Для этого — тоже.— Видимо, ты и меня рассматриваешь как инструмент.— Почему бы нет? Лишь бы годился…— Если меня не обманывает зрение, природа довольно щедро одарила тебя… инструментом.— Двумя, — уточняет она. — Но второй не из разряда телесных атрибутов, и он гораздо важнее — это разум, мой мальчик. А то, что ты имеешь в виду, ценится только в публичных домах.— Почему? Недавно я читал, в Америке какая-то феноменальная женщина ежедневно получает десятки писем с предложениями вступить в брак. Верно, она сантиметров на двадцать выше тебя да и весом килограммов на сто превзошла, но и тобой грех пренебречь. Вероятно, мужчины при виде тебя просто обалдевают.— Я же тебе говорила! Липнут как мухи. Несмотря на твои гнусные намеки. Обалдевают, это правда. Но им лишь бы разок поужинать со мной наедине, и больше чем на простенький браслетик в две тысячи их не хватает. Мне, чтобы заработать две тысячи, проще раздеться в каком-нибудь притоне в Сан-Паулу. Ты, пожалуйста, не путай меня с любой другой женщиной.— Ладно, — говорю. — Не будем пока о твоей фигуре и о твоих габаритах. Обратимся к интеллекту. Разве тебе есть на что жаловаться?— Отнюдь, но меня заботит другое. Чтобы делать деньги, надо иметь еще один инструмент…— Опять же деньги.— Именно. Нужен капитал.— Держу пари, что в эту минуту в маленькой старой Европе двести — триста фирм на грани банкротства, хотя, когда они начинали, и деньги были у них немалые, и мараковали они, должно быть, неплохо.— Раз они на грани банкротства, значит, чего-то им определенно недоставало, — невозмутимо возражает Флора. — И скорее всего именно сообразительности. Каждый дурак, способный копить и наживать, воображает, будто у него ума палата.— Если под словом «интеллект» ты подразумеваешь свет гениальности…— Моя соседка фрау Пульфер, — говорит Флора, не обращая внимания на чушь, которую я несу, — нажила состояние на мизерном наследстве в двадцать тысяч плюс сообразительность. Могу запросто это подтвердить, потому что не так уж давно заправляла в одной из ее лавчонок.— Лавчонок по продаже чего?— Не брильянтов. И не парижских туалетов. А самых банальных вещей: трубок, зажигалок, пепельниц, сигарет…— Что можно выгадать на пачке сигарет?— Мелочь, конечно. Но если ты за день сбываешь тысячи пачек… Когда трубка стоимостью в пятьсот марок приносит тебе двести марок чистой прибыли и если ты имеешь понятие, где открыть лавчонку и как ее обставить…— Это и есть твоя мечта?— Торговать табаком? Ты опять путаешь меня с кем-то, Пьер. То я для тебя американский феномен, то фрау Пульфер.— Вот там, сразу за перекрестком, небольшая развилка, — говорю я. — Свернешь направо и остановишься.— Мы же едем в Лозанну?— Свернешь направо и остановишься, — повторяю я.— Ага, поняла! Ну и хитрец…Мои наблюдения в зеркало заднего вида пока ничего особенного не дали, однако немудрено и ошибиться, особенно если у того, кто тащится следом, чуть больше интеллекта, как выражается Флора. Так что невредно пропустить идущий за нами поток машин — а вдруг кто-нибудь от самой Женевы нас сопровождает.Мы остановились на небольшом проселке, скрытом тенистыми деревьями. Заметить нас с шоссе не так просто, зато мы можем преспокойно вести наблюдение. И хотя мы успели выкурить по сигарете, ничего подозрительного на шоссе я не обнаружил.— Выруливай, — говорю. — И остановись где-нибудь у вокзала. Да по возможности не на виду у всего города.— Видали, как он мною командует! — бормочет Флора, изумленная моим нахальством.Однако выруливает на шоссе и десять минут спустя останавливается — в строгом соответствии с указаниями — на глухой улочке позади вокзала.Мы входим в отель «Терминюс».— Господин и госпожа Лоран, — сообщаю человеку за окошком регистратуры.Человек разглядывает нас с видимым интересом, в особенности, конечно, Флору.— На сколько дней?— О, только на один вечер, — торопится предупредить моя дама, хотя ее информация в корне неверна: мы и до вечера не собираемся оставаться.Человек подает мне ключ, велит слуге проводить нас и сам все так же взглядом провожает Флору до лифта.Пока моя временная супруга освежается под душем, я делаю два телефонных звонка, стараясь не перекрывать своим голосом шум льющейся из крана воды. Сперва я звоню в авиакомпанию и прошу связать меня с господином Спрингом. Опять неосторожность с моей стороны, но, когда до финиша осталось не так много, а обстоятельства складываются не лучшим образом, осторожничать не приходится.— Я бы хотел спросить… — говорю в трубку.— Да?Смысл вопросительной интонации вполне ясен, по крайней мере для меня: Борислав сумел все же отправить в Центр вынутые из кассеты досье. Торжествующе вешаю трубку — прервали, дескать, окаянные.— Кому ты звонишь, мой мальчик? — Флора высовывает из ванной мокрое лицо.— Пытаюсь связаться с тем человеком, помнишь, я тебе говорил…Она не возражает, но на всякий случай забывает закрыть дверь. Важнейшая часть операции закончена. Теперь можно отдохнуть. И продолжать без того гнетущего чувства, будто играешь на средства, взятые из государственной казны.Набираю другой номер. Флора, конечно, закрыла кран, чтобы лучше слышать.— Мосье Арон?.. Это Лоран, вы, должно быть, слышали обо мне… Да-да, было бы очень приятно. Где бы вы предложили встретиться? Словом, где можно хорошо поесть? Я, признаться, плохо знаю ваш город… Да, да… Чудесно!.. Ровно в час…— Надо было ему сказать, что приедешь с женой, — напоминает Флора.— Он заметит тебя и без предупреждения. Но боюсь, твой приход может все испортить…Какое-то время мы спорим: Флора горит желанием присутствовать на предстоящей встрече, однако мысль, что ее любопытство может погубить все дело, смиряет ее.— Хорошо, мой мальчик, — уступает она в конце концов. — Послушаюсь тебя и на этот раз, хоть я терпеть не могу, когда мною командуют. Но не воображай, что я предоставляю тебе полную свободу. Я буду в том же зале, только за другим столом. И постарайся распрощаться с этим Ароном внутри помещения, потому что на улице тебя будет ждать твоя крошка Флора. Надеюсь, ты запомнил: отныне мы неразлучны!Ужасная женщина.В ресторан «Два голубя» мы с Флорой входим вместе, но она располагается за отдельным столиком возле окна, что побуждает меня занять место в противоположном углу. Народу здесь немного: сегодня рабочий день, да и цены тут дай бог.Моя дама бросает на меня взгляд, полный укоризны, а я прикидываюсь рассеянным и время от времени посматриваю на входную дверь. Дистанция между нашими столиками, видно, не нравится Флоре. Пускай. Не хватало еще, чтоб она сидела где-нибудь поблизости и подслушивала.Но вот в зале появляется седой человечек в сером костюме, он озирается по сторонам — вероятно, пытается кого-то найти. Я решаюсь помочь ему и, приподнявшись, взглядом приглашаю к себе.— Мосье Арон?— Мосье Лоран?Предоставляю гостю самому ознакомиться с меню. Для мосье Арона это, вероятно, необычный случай — прийти в такой ресторан и иметь возможность удовлетворить свои гастрономические вожделения. Стоит ли уточнять, что они сосредоточены на самых дорогих блюдах, но тут уж я достаточно натренирован — школа моего Бенато.Пока гость изучает меню, я окидываю беглым взглядом его самого. Многолетний канцелярский труд сделал этого человека немного сутулым. Большой горбатый нос свисает вниз, как будто все годы вместе с хозяином усердно всматривался в бумаги. Маленькие влажные глаза вооружены очками с толстенными стеклами, которые он снимает только затем, чтобы заменить другими, для дальнего расстояния. В ходе обеда я имею удовольствие убедиться, что его постоянное внимание к оптике не ограничивается сменой очков, а сказывается еще и в том, что он постоянно двигает их то вперед, то назад, по широкой переносице, весьма удобной для таких операций.Серый костюм гостя выглядит в общем прилично, однако, если посмотреть более придирчиво, нетрудно заметить, что он уже на грани приличия: все «невралгические точки» — локти, спина и, вероятно, другие места — достаточно потерты. Подобные следы заметного упадка видны на сорочке, вышедшем из моды галстуке и ботинках. Но если у вас закрадывается мысль, что приметы обветшалости свойственны также и психике мосье Арона, то вы будете неприятно удивлены: он нисколько не утратил своих духовных способностей, особенно ту из них, которую принято считать самой необходимой, — сообразительность. В этом я убеждаюсь с первых же слов, когда метрдотель удаляется, чтобы сделать необходимые распоряжения.— Ваш друг довольно подробно разъяснил мне, куда направлены ваши интересы, — говорит мосье Арон, совершенно сознательно переступая досадное предисловие вроде: «Нравится ли вам наш город?» да «Какое впечатление произвел на вас кафедральный собор?»— Я очень рад. Это позволит нам сэкономить время.— Не знаю… Не уверен… — осторожно возражает гость. — Должен вам сказать, у меня возникли некоторые сомнения. Я имею в виду профессиональную тайну и прочее. Мы люди старого поколения, мосье Лоран…— Именно это внушает мне доверие, — спешу я пощекотать его самолюбие. — Старое поколение не то что новое.Но щекотка, как видно, не оказывает желаемого действия.— Приятно слышать. Однако, может быть, именно этим и вызваны мои сомнения.— Что вас так смущает? — стараюсь его подбодрить. — Вам скоро на пенсию.— Да. Это еще одно основание проявлять осмотрительность.Как бы в подтверждение сказанного он сменяет очки для чтения другими, позволяющими видеть дальше, только взгляд его обращен не на меня, а скользит мимо, туда, где сидит Флора. Словом, Сусанна и сладострастные старцы, как говорит моя квартирантка.— Ничто ей не грозит, вашей пенсии, — продолжаю я успокаивать гостя. — В лучшем случае что-нибудь прибавится к ней.— Что-нибудь… — недоверчиво вздыхает мосье Арон и снова предельно сосредоточивается. — Это ваше «что-нибудь» мне ничего не говорит. Люди моего поколения привыкли выражаться более определенно.— Надеюсь, единица с тремя нулями звучит достаточно определенно?— Да, но и весьма обескураживающе. Как вам известно, единица — самая маленькая из всех возможных цифр.— А нули позади нее…— Нули есть нули, без них, конечно, не обойтись.Он, вероятно, собирается выдать еще какое-нибудь оскорбление в адрес единицы, но в этот момент кельнер приносит для мосье Арона черную икру, а мне — заурядные ломтики копченого окорока, потому что, если один из команды идет на безоглядное расточительство, другому приходится балансировать на грани скупости.Пока мы расправляемся с закуской, кельнер снова начинает суетиться возле нашего стола, вооруженный всякими спиртовками и сковородками, чтобы закончить у нас на глазах сложное приготовление основного блюда. Блюдо это, говоря между нами, кусок обычной телятины, приправленный какими-то там изысканными соусами, а в качестве гарнира кладут грибы, мелкие кусочки мяса и не помню что еще — и все это только для того, чтобы пришлепнуть к простому блюду какое-нибудь диковинное название и заломить невероятную цену.Наконец кельнер подносит нам в строгом соответствии с ритуалом фирменную достопримечательность и прохаживается в сторонке, что позволяет мне вернуться к прерванной беседе.— А могу ли я знать, как вы сами представляете интересующую нас цифру?Гость методично дожевывает ломтик филе, добавляет для вкуса грибочек, отпивает «бордо» девятьсот пятьдесят какого-то там года и лишь после этого отвечает:— Я ее представляю как нечто действительно способное толкнуть разумного человека на риск…— Но тут вообще нет риска.— Вы так считаете? — укоризненно качает головой мосье Арон. — Для вас, молодых, существует лишь один риск — тюрьма. А запятнанное достоинство? А попранная честь?Раз в ход пошли такие громкие слова, значит, цена будет изрядная. Дети и те знают, что честь и достоинство дешево не продаются.Пускай, думаю, гость сперва насытится как следует да выпьет еще два-три бокала вина, может, тогда станет сговорчивей. Старик действительно оживляется, но причина не столько во мне, сколько во Флоре, а та, как бы почувствовав, что на нее обращают внимание, вызывающе закинула ногу на ногу, оголив свои импозантные бедра, и с равнодушным видом курит ту вкусную сигарету, которая венчает обед и с которой так приятно кофейничать.— Мне кажется, эту молодую даму я вижу впервые… — бормочет мосье Арон, меняя, уж не знаю в который раз, свои очки.Он произносит эту фразу таким тоном, словно является завсегдатаем «Двух голубей» и со всеми здешними посетителями на короткой ноге. Я не считаю нужным отвечать, поскольку я здесь человек случайный и у меня, естественно, нет оснований быть знакомым с дамой.— Я так и не услышал от вас, как вы сами представляете себе цифру, — пробую напомнить ему во время кофе.— Мое представление, мосье Лоран, основательно тяготеет к семерке. Говорят, будто семь — еврейское число, но никуда не денешься: я еврей по отцу, так что для меня это число в какой-то мере вопрос национальной гордости.— Если не ошибаюсь, в Библии нередко встречается и цифра три, — пытаюсь я возразить.Однако он решительно качает головой: в Библии, как и в любой большой книге, могут встречаться самые различные цифры, однако всему миру известно, что истинно еврейское число — семь, и не случайно поэтому он не обращается к числу девять, которое тоже почитается в Священном писании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38