Обращался в магазин
При императоре Петре…Но извините: статься может,Читатель, я вам досадил:Наш век вас верно просветил,Вас спесь дворянская не гложет,И нужды нет вам никакойДо вашей книги родовой…
VI Кто б ни был ваш родоначальник,Мстислав Удалый, иль Ермак,Или Митюшка целовальник,Вам все равно – конечно так,Вы презираете отцами,Их древней славою, правамиВеликодушно и умно,Вы отреклись от них давно,Прямого просвещенья ради,Гордясь, как общей пользы друг,Ценою собственных заслуг,Звездой двоюродного дяди,Иль приглашением на балТуда, где дед ваш не бывал.
VII Я сам – хоть в книжках и словесноСобратья надо мной трунят –Я мещанин, как вам известно,И в этом смысле демократ.Но каюсь: новый Ходаковский Ходаковский – Известный любитель древностей. (Прим. А.С.Пушкина.) .
.Люблю от бабушки московскойЯ слушать толки о родне,Об отдаленной старине.Могучих предков правнук бедный,Люблю встречать их именаВ двух-трех строках Карамзина.От этой слабости безвредной,Как ни старался, – видит бог, –Отвыкнуть я никак не мог.
VIII Мне жаль, что сих родов боярскихБледнеет блеск и никнет дух.Мне жаль, что нет князей Пожарских,Что о других пропал и слух,Что их поносит шут Фиглярин, Что их поносит шут Фиглярин. – Этим именем в журналистике пушкинского окружения называли Ф. В. Булгарина, популярнейшего романиста, издателя самой распространенной газеты «Северная пчела», беспринципного, реакционного публициста и тайного агента жандармского отделения.
Что русский ветреный бояринТеряет грамоты царей,Как старый сбор календарей,Что исторические звукиНам стали чужды, хоть спростаИз бар мы лезем в tiers-etat Tiers-etat – третье сословие (франц.) .
,Хоть нищи будут наши внуки,И что спасибо нам за тоНе скажет, кажется, никто.
IX Мне жаль, что мы, руке наемнойДозволя грабить свой доход,С трудом ярем заботы темнойВлачим в столице круглый год,Что не живем семьею дружнойВ довольстве, в тишине досужной,Старея близ могил родныхВ своих поместьях родовых,Где в нашем тереме забытомРастет пустынная трава;Что геральдического льваДемократическим копытомУ нас лягает и осел:Дух века вот куда зашел!
Х Вот почему, архивы роя,Я разобрал в досужный часВсю родословную героя,О ком затеял свой рассказ,И здесь потомству заповедал.Езерский сам же твердо ведал,Что дед его, великий муж,Имел пятнадцать тысяч душ.Из них отцу его досталасьОсьмая часть – и та сполнаБыла сперва заложена,Потом в ломбарде продавалась…А сам он жалованьем жилИ регистратором служил.
XI Допросом музу беспокоя,С усмешкой скажет критик мой:«Куда завидного герояИзбрали вы! Кто ваш герой?»– А что? Коллежский регистратор.Какой вы строгий литератор!Его пою – зачем же нет?Он мой приятель и сосед.Державин двух своих соседовИ смерть Мещерского воспел;Певец Фелицы быть умелПевцом их свадеб, их обедовИ похорон, сменивших пир,Хоть этим не смущался мир.
XII Заметят мне, что есть же разностьМенаду Державиным и мной,Что красота и безобразностьРазделены чертой одной,Что князь Мещерский был сенатор,А не коллежский регистратор –Что лучше, ежели поэтВозьмет возвышенный предмет,Что нет, к тому же, переводаПрямым героям; что ониСовсем не чудо в наши дни;Иль я не этого прихода?Иль разве меж моих друзейДвух, трех великих нет людей?
ХIII Зачем крутится ветр в овраге,Подъемлет лист и пыль несет,Когда корабль в недвижной влагеЕго дыханья жадно ждет?Зачем от гор и мимо башенЛетит орел, тяжел и страшен,На черный пень? Спроси его.Зачем арапа своегоМладая любит Дездемона,Как месяц любит ночи мглу?Затем, что ветру и орлуИ сердцу девы нет закона.Гордись: таков и ты, поэт,И для тебя условий нет.
XIV Исполнен мыслями златыми,Не понимаемый никем,Перед распутьями земнымиПроходишь ты, уныл и нем.С толпой не делишь ты ни гнева,Ни нужд, ни хохота, ни рева,Ни удивленья, ни труда.Глупец кричит: куда? куда? Дорога здесь. Но ты не слышишь,Идешь, куда тебя влекутМечтанья тайные; твой трудТебе награда; им ты дышишь,А плод его бросаешь тыТолпе, рабыне суеты.
XV Скажите: экой вздор, иль bravo ,Иль не скажите ничего –Я в том стою – имел я правоИзбрать соседа моегоВ герои повести смиренной,Хоть человек он не военный,Не второклассный Дон-Жуан,Не демон – даже не цыган,А просто гражданин столичный,Каких встречаем всюду тьму,Ни по лицу, ни по умуОт нашей братьи не отличный,Довольно смирный и простой,А впрочем, малый деловой.
1832–1833
Примечания Сюжет этого произведения (не имеющего в рукописи заглавия и названного редакторами по имени главного героя) неизвестен, так как никаких планов его не сохранилось. Некоторую связь оно имеет с «Медным всадником», куда перенесен ряд стихов из «Езерского». Но отождествлять эти два различных замысла нельзя: «Медный всадник» – законченная небольшая поэма, меньше пятисот стихов, а «Езерский» – крупное произведение. Одна родословная его героя (еще до начала действия) занимает более двухсот стихов. По-видимому, закончив в 1831 г. «Евгения Онегина», Пушкин предполагал написать второй «роман в стихах». Об этом, помимо предполагавшихся обширных размеров произведения и примененной в нем той же «онегинской строфы», нигде более не использованной Пушкиным, говорит и прямое указание самого поэта в одном из черновиков «Езерского»: …Имею правоИзбрать соседа моегоВ герои нового романа, и т. д.По рукописям видно, что Пушкин долго колебался, сделать ли своего героя бедным чиновником (к чему он и пришел в конце концов), или богатым барином. Впрочем, возможно, что этот богач (Рулин или Волин, как он назван в рукописях) по ходу романа должен был разориться и превратиться в бедняка.
В написанное Пушкиным начало романа, кроме рассказа о предках его героя, включены его рассуждения о потомственном, родовитом дворянстве, о предпочтении «ничтожного героя», чиновника – «коллежского регистратора» – романтическим возвышенным героям и возвышенным предметам и о свободе поэтического творчества.В строфах о выборе в герои романа (или поэмы) обыкновенного человека, мелкого чиновника, Пушкин отстаивает перед критикой, разделяющей романтические представления о литературе, реалистическое направление с его интересом к обычной действительности, которому следовал он сам, начиная с середины 20-х гг. Наконец, спор о свободе поэтического выбора ведется против реакционной критики, усердно навязывавшей в эти годы Пушкину благонамеренные темы и морально-воспитательные задачи. Под «толпой» Пушкин разумел основную массу читателей 30-х гг. – реакционных обывателей, помещиков и чиновников.
Из ранних редакций Варианты начальных строф романа Над Петербургом омраченнымОсенний ветер тучи гнал;Нева в теченье возмущенном,Шумя, неслась. Упрямый вал,Как бы проситель беспокойный,Плескал в гранит ограды стройнойЕе широких берегов.Среди бегущих облаковВечерних звезд не видно было –Огонь светился в фонарях,По улицам взвивался прахИ буйный вихорь выл уныло,Клубя капоты дев ночныхИ заглушая часовых. * В своем роскошном кабинетеВ то время Рулин молодойСидел один при бледном светеОдной лампады; ветра вой,Волненье города глухоеДа бой дождя в окно двойное,–Всё мысли усыпляло в нем.Согретый дремлющим огнем,Он у чугунного каминаДремал –Видений сонных перед нимМенялась тусклая картина… * Вбежав по ступеням отлогимГранитной лестницы своей,В то время Волин с видом строгимЗвонил у запертых дверейИ трёс замком нетерпеливо.Дверь отворилась, он бранчивоАндрею выговор прочелИ в кабинет, ворча, пошел.Андрей принес ему две свечи.Цербер, по долгу своемуЗалаяв, прибежал к немуИ положил ему на плечиСвои две лапы – и потомУлегся тихо под столом. * Порой сей поздней и печальной(В том доме, где стоял и я)Один при свете свечки сальнойВ конурке пятого жилья …пятого жилья… – Пятого этажа.
Писал чиновник – скоро, смелоПеро привычное скрыпело –Как видно, малый был делец –Работу кончив наконец,Он стал тихонько раздеваться,Задул огарок – лег в постельПод заслуженную шинель –И стал мечтать…Но может статьсяЗахочет знать читатель мой,Кто сей чиновник молодой. * Порой сей поздней и печальнойВ том доме, где стоял и я,Неся огарок свечки сальной,В конурку пятого жильяВошел один чиновник бедный,Задумчивый, худой и бледный.Вздохнув, свой осмотрел чулан,Постелю, пыльный чемодан,И стол, бумагами покрытый,И шкап со всем его добром;Нашел в порядке все; потом,Дымком своей сигарки сытый,Разделся сам и лег в постельПод заслуженную шинель.
Строфы, не вошедшие в последнюю редакцию (строфы IV и след.) * Во время смуты безначальной,Когда то лях, то гордый шведОдолевал наш край печальный,И гибла Русь от разных бед,Когда в Москве сидели воры,А с крулем вел переговорыПредатель умный Салтыков,И средь озлобленных враговПосольство русское гадало,И за Москву стоял одинНижегородский мещанин, –В те дни Езерские немалоСменили мнений и друзейДля пользы общей (и своей). * Когда средь Думы величавойПриял Романов свой венецИ под отеческой державойРусь отдохнула наконец,А наши вороги смирились,Тогда Езерские явилисьОпять в чинах и при дворе.При императоре ПетреОдин из них был четвертованЗа связь с царевичем, другой,Его племянник молодой,Прощен и милостью окован,Он на голландке был женатИ умер знатен и богат. * Царя не стало; государствоШаталось, будто под грозой,И усмиренное боярствоЕго железною рукойМятежной предалось надежде:«Пусть будет вновь, что было прежде,Долой кафтан кургузый. Нет!Примером нам да будет швед».Не тут-то было. Тень ПетроваСтояла грозно средь бояр.Бессилен немощный удар,Что было, не восстало снова;Россию двинули впередВетрила те ж, средь тех же вод. * И тут Езерские возилисьВ связи то с этим, то с другим,На счастье Меншикова злились,Шептали с хитрым Трубецким,И Бирон, деспот непреклонный,Смирял их род неугомонный,И Долгорукие князьяБывали втайне им друзья.Матвей Арсеньевич Езерский,Случайный, знатный человек,Был очень славен в прошлый векСвоим умом и злобой зверской.Имел он сына одного(Отца героя моего).
Варианты строф VI–IX (о дворянстве) * К тому же это подражаньеПоэту Байрону: наш лорд(Как говорит о нем преданье)Не только был отменно гордВысоким даром песнопенья,Но и рожденья Ламартин(Я слышал) также дворянин,Юго – не знаю В России же мы все дворяне,Все, кроме двух иль трех, затоМы их не ставим ни во что. * Мне жаль, что домы наши новы,Что выставляют стены ихНе льва о мечом, не щит гербовый,А ряд лишь вывесок цветных,Что наши бабушки и дедыДля назидательной беседыС жезлами, с розами, в звездах,В роброндах, в латах, парикахУ нас не блещут в старых рамахВ простенках светлых галерей;Мне жаль, что шайка торгашейЛягает в плоских эпиграммахСвятую нашу старину
Другая редакция конца строфы: Что мы в свободе беспечальнойНе знаем жизни феодальнойВ своих поместьях родовыхСреди подручников своих,Мне жаль, что мы, руке наемнойВверяя чистый свой доход,С трудом в столице круглый годВлачим ярмо неволи темной,И что спасибо нам за тоНе скажет, кажется, никто.
Варианты продолжения романа в черновых рукописях * Он одевался нерадиво,На нем сидело все не так,Всегда бывал застегнут кривоЕго зеленый узкий фрак.Но надо знать, что мой чиновникБыл сочинитель и любовник,Не только малый деловой… * Во фраке очень устареломОн молча, сидя у бюро,До трех часов в раздумье зреломЧинил и пробовал перо.Вам должно знать, что мой чиновникБыл сочинитель и любовник;Свои статьи печатал онВ «Соревнователе». ВлюбленОн был в Коломне по соседствуВ одну лифляндочку. ОнаС своею матерью однаЖила в домишке, по наследствуДоставшемся недавно ейОт дяди Франца. Дядя сей… Но от мещанской родословнойЯ вас избавлю – и займусьМоею повестью любовной,Покамест вновь не занесусь. Юдифь Когда владыка ассирийскийНароды казнию казнил,И Олоферн весь край азийскийЕго деснице покорил, –Высок смиреньем терпеливымИ крепок верой в бога сил,Перед сатрапом горделивымИзраил выи не склонил;Во все пределы ИудеиПроникнул трепет. ИереиОдели вретищем алтарь;Народ завыл, объятый страхом,Главу покрыв золой и прахом,И внял ему всевышний царь. Притек сатрап к ущельям горнымИ зрит: их узкие вратаЗамком замкнуты непокорным;Стеной, как поясом узорным,Препоясалась высота. И, над тесниной торжествуя,Как муж на страже, в тишинеСтоит, белеясь, ВетилуяВ недостижимой вышине. Сатрап смутился изумленный –И гнев в нем душу помрачил…И свой совет разноплеменныйОн – любопытный – вопросил:«Кто сей народ? и что их сила,И кто им вождь, и отчегоСердца их дерзость воспалила,И их надежда на кого?..»И встал тогда сынов АммонаВоеначальник АхиорИ рек – и Олоферн со тронаСклонил к нему и слух и взор.
1836
Примечания По-видимому, последнее обращение Пушкина к жанру поэмы. Сюжетом он взял легенду о библейской героине Юдифи, красавице, явившейся к ассирийскому сатрапу Олоферну, державшему в долгой осаде еврейскую крепость Ветилую. Юдифь обольщает Олоферна и во время сна после пиршества отрубает ему голову, после чего ассирийское войско бежит, и крепость спасена. Героическому содержанию поэмы соответствует архаическая торжественная поэзия ее языка.
1 2 3
VI Кто б ни был ваш родоначальник,Мстислав Удалый, иль Ермак,Или Митюшка целовальник,Вам все равно – конечно так,Вы презираете отцами,Их древней славою, правамиВеликодушно и умно,Вы отреклись от них давно,Прямого просвещенья ради,Гордясь, как общей пользы друг,Ценою собственных заслуг,Звездой двоюродного дяди,Иль приглашением на балТуда, где дед ваш не бывал.
VII Я сам – хоть в книжках и словесноСобратья надо мной трунят –Я мещанин, как вам известно,И в этом смысле демократ.Но каюсь: новый Ходаковский Ходаковский – Известный любитель древностей. (Прим. А.С.Пушкина.) .
.Люблю от бабушки московскойЯ слушать толки о родне,Об отдаленной старине.Могучих предков правнук бедный,Люблю встречать их именаВ двух-трех строках Карамзина.От этой слабости безвредной,Как ни старался, – видит бог, –Отвыкнуть я никак не мог.
VIII Мне жаль, что сих родов боярскихБледнеет блеск и никнет дух.Мне жаль, что нет князей Пожарских,Что о других пропал и слух,Что их поносит шут Фиглярин, Что их поносит шут Фиглярин. – Этим именем в журналистике пушкинского окружения называли Ф. В. Булгарина, популярнейшего романиста, издателя самой распространенной газеты «Северная пчела», беспринципного, реакционного публициста и тайного агента жандармского отделения.
Что русский ветреный бояринТеряет грамоты царей,Как старый сбор календарей,Что исторические звукиНам стали чужды, хоть спростаИз бар мы лезем в tiers-etat Tiers-etat – третье сословие (франц.) .
,Хоть нищи будут наши внуки,И что спасибо нам за тоНе скажет, кажется, никто.
IX Мне жаль, что мы, руке наемнойДозволя грабить свой доход,С трудом ярем заботы темнойВлачим в столице круглый год,Что не живем семьею дружнойВ довольстве, в тишине досужной,Старея близ могил родныхВ своих поместьях родовых,Где в нашем тереме забытомРастет пустынная трава;Что геральдического льваДемократическим копытомУ нас лягает и осел:Дух века вот куда зашел!
Х Вот почему, архивы роя,Я разобрал в досужный часВсю родословную героя,О ком затеял свой рассказ,И здесь потомству заповедал.Езерский сам же твердо ведал,Что дед его, великий муж,Имел пятнадцать тысяч душ.Из них отцу его досталасьОсьмая часть – и та сполнаБыла сперва заложена,Потом в ломбарде продавалась…А сам он жалованьем жилИ регистратором служил.
XI Допросом музу беспокоя,С усмешкой скажет критик мой:«Куда завидного герояИзбрали вы! Кто ваш герой?»– А что? Коллежский регистратор.Какой вы строгий литератор!Его пою – зачем же нет?Он мой приятель и сосед.Державин двух своих соседовИ смерть Мещерского воспел;Певец Фелицы быть умелПевцом их свадеб, их обедовИ похорон, сменивших пир,Хоть этим не смущался мир.
XII Заметят мне, что есть же разностьМенаду Державиным и мной,Что красота и безобразностьРазделены чертой одной,Что князь Мещерский был сенатор,А не коллежский регистратор –Что лучше, ежели поэтВозьмет возвышенный предмет,Что нет, к тому же, переводаПрямым героям; что ониСовсем не чудо в наши дни;Иль я не этого прихода?Иль разве меж моих друзейДвух, трех великих нет людей?
ХIII Зачем крутится ветр в овраге,Подъемлет лист и пыль несет,Когда корабль в недвижной влагеЕго дыханья жадно ждет?Зачем от гор и мимо башенЛетит орел, тяжел и страшен,На черный пень? Спроси его.Зачем арапа своегоМладая любит Дездемона,Как месяц любит ночи мглу?Затем, что ветру и орлуИ сердцу девы нет закона.Гордись: таков и ты, поэт,И для тебя условий нет.
XIV Исполнен мыслями златыми,Не понимаемый никем,Перед распутьями земнымиПроходишь ты, уныл и нем.С толпой не делишь ты ни гнева,Ни нужд, ни хохота, ни рева,Ни удивленья, ни труда.Глупец кричит: куда? куда? Дорога здесь. Но ты не слышишь,Идешь, куда тебя влекутМечтанья тайные; твой трудТебе награда; им ты дышишь,А плод его бросаешь тыТолпе, рабыне суеты.
XV Скажите: экой вздор, иль bravo ,Иль не скажите ничего –Я в том стою – имел я правоИзбрать соседа моегоВ герои повести смиренной,Хоть человек он не военный,Не второклассный Дон-Жуан,Не демон – даже не цыган,А просто гражданин столичный,Каких встречаем всюду тьму,Ни по лицу, ни по умуОт нашей братьи не отличный,Довольно смирный и простой,А впрочем, малый деловой.
1832–1833
Примечания Сюжет этого произведения (не имеющего в рукописи заглавия и названного редакторами по имени главного героя) неизвестен, так как никаких планов его не сохранилось. Некоторую связь оно имеет с «Медным всадником», куда перенесен ряд стихов из «Езерского». Но отождествлять эти два различных замысла нельзя: «Медный всадник» – законченная небольшая поэма, меньше пятисот стихов, а «Езерский» – крупное произведение. Одна родословная его героя (еще до начала действия) занимает более двухсот стихов. По-видимому, закончив в 1831 г. «Евгения Онегина», Пушкин предполагал написать второй «роман в стихах». Об этом, помимо предполагавшихся обширных размеров произведения и примененной в нем той же «онегинской строфы», нигде более не использованной Пушкиным, говорит и прямое указание самого поэта в одном из черновиков «Езерского»: …Имею правоИзбрать соседа моегоВ герои нового романа, и т. д.По рукописям видно, что Пушкин долго колебался, сделать ли своего героя бедным чиновником (к чему он и пришел в конце концов), или богатым барином. Впрочем, возможно, что этот богач (Рулин или Волин, как он назван в рукописях) по ходу романа должен был разориться и превратиться в бедняка.
В написанное Пушкиным начало романа, кроме рассказа о предках его героя, включены его рассуждения о потомственном, родовитом дворянстве, о предпочтении «ничтожного героя», чиновника – «коллежского регистратора» – романтическим возвышенным героям и возвышенным предметам и о свободе поэтического творчества.В строфах о выборе в герои романа (или поэмы) обыкновенного человека, мелкого чиновника, Пушкин отстаивает перед критикой, разделяющей романтические представления о литературе, реалистическое направление с его интересом к обычной действительности, которому следовал он сам, начиная с середины 20-х гг. Наконец, спор о свободе поэтического выбора ведется против реакционной критики, усердно навязывавшей в эти годы Пушкину благонамеренные темы и морально-воспитательные задачи. Под «толпой» Пушкин разумел основную массу читателей 30-х гг. – реакционных обывателей, помещиков и чиновников.
Из ранних редакций Варианты начальных строф романа Над Петербургом омраченнымОсенний ветер тучи гнал;Нева в теченье возмущенном,Шумя, неслась. Упрямый вал,Как бы проситель беспокойный,Плескал в гранит ограды стройнойЕе широких берегов.Среди бегущих облаковВечерних звезд не видно было –Огонь светился в фонарях,По улицам взвивался прахИ буйный вихорь выл уныло,Клубя капоты дев ночныхИ заглушая часовых. * В своем роскошном кабинетеВ то время Рулин молодойСидел один при бледном светеОдной лампады; ветра вой,Волненье города глухоеДа бой дождя в окно двойное,–Всё мысли усыпляло в нем.Согретый дремлющим огнем,Он у чугунного каминаДремал –Видений сонных перед нимМенялась тусклая картина… * Вбежав по ступеням отлогимГранитной лестницы своей,В то время Волин с видом строгимЗвонил у запертых дверейИ трёс замком нетерпеливо.Дверь отворилась, он бранчивоАндрею выговор прочелИ в кабинет, ворча, пошел.Андрей принес ему две свечи.Цербер, по долгу своемуЗалаяв, прибежал к немуИ положил ему на плечиСвои две лапы – и потомУлегся тихо под столом. * Порой сей поздней и печальной(В том доме, где стоял и я)Один при свете свечки сальнойВ конурке пятого жилья …пятого жилья… – Пятого этажа.
Писал чиновник – скоро, смелоПеро привычное скрыпело –Как видно, малый был делец –Работу кончив наконец,Он стал тихонько раздеваться,Задул огарок – лег в постельПод заслуженную шинель –И стал мечтать…Но может статьсяЗахочет знать читатель мой,Кто сей чиновник молодой. * Порой сей поздней и печальнойВ том доме, где стоял и я,Неся огарок свечки сальной,В конурку пятого жильяВошел один чиновник бедный,Задумчивый, худой и бледный.Вздохнув, свой осмотрел чулан,Постелю, пыльный чемодан,И стол, бумагами покрытый,И шкап со всем его добром;Нашел в порядке все; потом,Дымком своей сигарки сытый,Разделся сам и лег в постельПод заслуженную шинель.
Строфы, не вошедшие в последнюю редакцию (строфы IV и след.) * Во время смуты безначальной,Когда то лях, то гордый шведОдолевал наш край печальный,И гибла Русь от разных бед,Когда в Москве сидели воры,А с крулем вел переговорыПредатель умный Салтыков,И средь озлобленных враговПосольство русское гадало,И за Москву стоял одинНижегородский мещанин, –В те дни Езерские немалоСменили мнений и друзейДля пользы общей (и своей). * Когда средь Думы величавойПриял Романов свой венецИ под отеческой державойРусь отдохнула наконец,А наши вороги смирились,Тогда Езерские явилисьОпять в чинах и при дворе.При императоре ПетреОдин из них был четвертованЗа связь с царевичем, другой,Его племянник молодой,Прощен и милостью окован,Он на голландке был женатИ умер знатен и богат. * Царя не стало; государствоШаталось, будто под грозой,И усмиренное боярствоЕго железною рукойМятежной предалось надежде:«Пусть будет вновь, что было прежде,Долой кафтан кургузый. Нет!Примером нам да будет швед».Не тут-то было. Тень ПетроваСтояла грозно средь бояр.Бессилен немощный удар,Что было, не восстало снова;Россию двинули впередВетрила те ж, средь тех же вод. * И тут Езерские возилисьВ связи то с этим, то с другим,На счастье Меншикова злились,Шептали с хитрым Трубецким,И Бирон, деспот непреклонный,Смирял их род неугомонный,И Долгорукие князьяБывали втайне им друзья.Матвей Арсеньевич Езерский,Случайный, знатный человек,Был очень славен в прошлый векСвоим умом и злобой зверской.Имел он сына одного(Отца героя моего).
Варианты строф VI–IX (о дворянстве) * К тому же это подражаньеПоэту Байрону: наш лорд(Как говорит о нем преданье)Не только был отменно гордВысоким даром песнопенья,Но и рожденья Ламартин(Я слышал) также дворянин,Юго – не знаю В России же мы все дворяне,Все, кроме двух иль трех, затоМы их не ставим ни во что. * Мне жаль, что домы наши новы,Что выставляют стены ихНе льва о мечом, не щит гербовый,А ряд лишь вывесок цветных,Что наши бабушки и дедыДля назидательной беседыС жезлами, с розами, в звездах,В роброндах, в латах, парикахУ нас не блещут в старых рамахВ простенках светлых галерей;Мне жаль, что шайка торгашейЛягает в плоских эпиграммахСвятую нашу старину
Другая редакция конца строфы: Что мы в свободе беспечальнойНе знаем жизни феодальнойВ своих поместьях родовыхСреди подручников своих,Мне жаль, что мы, руке наемнойВверяя чистый свой доход,С трудом в столице круглый годВлачим ярмо неволи темной,И что спасибо нам за тоНе скажет, кажется, никто.
Варианты продолжения романа в черновых рукописях * Он одевался нерадиво,На нем сидело все не так,Всегда бывал застегнут кривоЕго зеленый узкий фрак.Но надо знать, что мой чиновникБыл сочинитель и любовник,Не только малый деловой… * Во фраке очень устареломОн молча, сидя у бюро,До трех часов в раздумье зреломЧинил и пробовал перо.Вам должно знать, что мой чиновникБыл сочинитель и любовник;Свои статьи печатал онВ «Соревнователе». ВлюбленОн был в Коломне по соседствуВ одну лифляндочку. ОнаС своею матерью однаЖила в домишке, по наследствуДоставшемся недавно ейОт дяди Франца. Дядя сей… Но от мещанской родословнойЯ вас избавлю – и займусьМоею повестью любовной,Покамест вновь не занесусь. Юдифь Когда владыка ассирийскийНароды казнию казнил,И Олоферн весь край азийскийЕго деснице покорил, –Высок смиреньем терпеливымИ крепок верой в бога сил,Перед сатрапом горделивымИзраил выи не склонил;Во все пределы ИудеиПроникнул трепет. ИереиОдели вретищем алтарь;Народ завыл, объятый страхом,Главу покрыв золой и прахом,И внял ему всевышний царь. Притек сатрап к ущельям горнымИ зрит: их узкие вратаЗамком замкнуты непокорным;Стеной, как поясом узорным,Препоясалась высота. И, над тесниной торжествуя,Как муж на страже, в тишинеСтоит, белеясь, ВетилуяВ недостижимой вышине. Сатрап смутился изумленный –И гнев в нем душу помрачил…И свой совет разноплеменныйОн – любопытный – вопросил:«Кто сей народ? и что их сила,И кто им вождь, и отчегоСердца их дерзость воспалила,И их надежда на кого?..»И встал тогда сынов АммонаВоеначальник АхиорИ рек – и Олоферн со тронаСклонил к нему и слух и взор.
1836
Примечания По-видимому, последнее обращение Пушкина к жанру поэмы. Сюжетом он взял легенду о библейской героине Юдифи, красавице, явившейся к ассирийскому сатрапу Олоферну, державшему в долгой осаде еврейскую крепость Ветилую. Юдифь обольщает Олоферна и во время сна после пиршества отрубает ему голову, после чего ассирийское войско бежит, и крепость спасена. Героическому содержанию поэмы соответствует архаическая торжественная поэзия ее языка.
1 2 3