Так их и выпускали потом несгибаемых. И отличить было легко: гнешь ногу — получается, что ты без образования; не гнешь — значит, академик.

Зам у нас — представитель ЦК
Чем больше у зама ума, тем чаще он повторяет это перед строем. Наш прошлый зам каждые пять минут повторял, из чего можно было заключить, что у нас зам — гений! У нас имеется и письменное тому подтверждение. Зайдите в гальюн в пашей казарме, и в первой кабине справа, под надписью «Много у нас диковин, каждый мудак — Бетховен», увидите: «Ребята, у нас зам — гений!»
Однажды пришли в город С. (Стекловодск) па погрузку ракет. Не успели чалки бросить, как наш зам, представитель, скорее всего, ЦК, тут как тут, уже стоит наверху в белой рубашке, новой тужурке, напомаженный.
Дежурный его спрашивает:
— Вы куда, Василий Андреевич?
Стоит и ждет любой ответ зама, чтоб кивнуть, а зам говорит исключительно не глядя:
— В редакцию газеты «На страже Заполярья». Посмотрю, как там…
«Там» оказалось какой кверху. Рано утром зам прошмыгнул на корабль — истерзанный, с огромным фонарем под правым глазом. Странно встретили боевого комиссара и представителя (ммм…) ЦК в нашей родной «На страже Заполярья», которую мы выписываем толпами. Очень странно.
Хватит, наверное, о замах, Бог с ними, пусть их коза бодает, лучше еще раз об офицерах.

Еще раз: офицер — это как что?
Офицер что собака, прикормил — твой. И тут важно не перекормить, чтоб не охамел. Вот если кидать. По куску. Можно держать целую стаю. Лучшее все равно будет перепадать вожаку, а уж он-то найдет, чем занять остальных.
В конце службы офицер теряет нюх, и его отдают в народное хозяйство.
Офицер — это судьба.
Офицера нельзя оскорбить. И этим он напоминает дерево. Разве можно оскорбить дерево?
А чем офицер отличается от дерева?
Тем, что он не поддается обработке.
Настоящий офицер хоть что может. За это он и любим народом.
Для настоящего офицера преград нет. Он везде пройдет и возьмет что хочешь.
Голыми руками.

А как у нас награждается офицер?
Регулярно. За «50, 60 и 70 лет Вооруженным Силам» и за «десять, пятнадцать, двадцать лет безупречной службы».

А как офицер воспринимает награды?
Хорошо воспринимает. Он им радуется. И радуется он им больше, чем волкодав, увешанный медалями за сообразительность, преданность и экстерьер. Гораздо больше.
Конечно, и среди офицеров бывают философы, которым медали до такой же лампочки, как и племенным волкодавам, но в общей массе, в абсолютном большинстве, медали офицера радуют. Он играет с ними, как малое дитя, до самой старости.
Один мой знакомый вешал на себя только две медали, а остальные клал в карман и поигрывал ими при ходьбе, а когда его спрашивали: «А где ваши остальные награды?», — он доставал их из кармана полной горстью и молча протягивал.
Некоторые, дочитав до этого места, все же интересуются: «Интересно, а как же все-таки они служат?»
Отвечаю им:
— Мы служим задом наперед, не прямо, а наоборот, шиворот-навыворот и стоя на голове вверх тормашками. И по служебной лестнице так и поднимаемся вверх ногами: тук-тук-тук по ступенькам тыковкой, которая у всей планеты маковка.
Кто не понимает, о чем я говорю, пусть пропустит это место и читает дальше.

О лейтенантах
Лейтенант — это начало большого конца. Я как-то сказал так перед строем лейтенантов, и они заулыбались. Значит, понимают, о чем идет речь.

Об адмиралах!
Вы знаете, иногда у меня такое впечатление складывается, что до капитана третьего ранга включительно на флоте все нормальные люди.
Что бы вам еще такое рассказать об адмиралах? Разве что парочку случаев вам рассказать. Вот послушайте.
Один адмирал любил собирать различный зип [Зип — это запасные наши части]. Ходил по территории и собирал. Особенно любил, когда блестящее что-нибудь или там радиоэлектронное. Собирал он в специальный чемодан. Наберет полный чемодан, вызовет матроса и говорит ему:
— Отнесешь мне домой.
Матрос несет ему домой, звонит в дверь, и жена адмирала ему открывает.
— Вот, — говорит матрос, — прислали.
— А-а, — говорит жена и гложет, ощущая глазами, чемодан, — вижу. Хорошо. Подождите только секундочку, не заносите.
И через секундочку появляется снова в дверях жена адмирала и тяжело ставит рядом еще один чемодан, издавая при этом следующие звуки:
— А теперь отнесите, пожалуйста, все это на свалку.
Однажды встречали этого адмирала с моря вместе с оркестром. Трап на лодку подали, адмирал на него ступил, и оркестр заиграл. Рядом крикнули: «Смирно!» Адмирал поднял руку и двинулся по трапу, А трапы у нас очень скользкие, оттого что мы по ним ходим, да еще, как всегда, парусиной не везде обтянуты. Поскользнулся адмирал, сделал «вжик!» и нырнул под леера и дальше — в воду.
Оркестр, пока он летел, от изумления музыкально обыграл его падение, изобразил фугу «Летящий адмирал», а сам адмирал, пока летел до воды с поднятой к голове рукой, успел крикнуть: «Воль-на-а!»
Когда его выловили, то всем стало интересно, чего это он «вольно!» кричал.
— А вам, сволочам, пока «вольно!» не крикнешь, — сказал адмирал, обсыхая не ветерке, — вы же спасать не будете.
Так что с адмиралами у нас все в порядке, и все отлично себя чувствуют.
Наших адмиралов можно даже в Англию на выставку приглашать. Галерея этих ярких флотских образов заставит вздрогнуть даже больное воображение.
Словом, природа наградила их, а они наградили природу.
Следующий заголовок: как зевает офицер?
Некоторые интересуются, зевает ли офицер на флоте. (Не знаю, зачем им это. Может, просто они хотят нас лучше зрительно представить?) Отвечаем. Нет, не зевает. У нас на моей памяти только один зевнул, да и то неудачно. С непривычки челюсть вывернул. Сидим мы как-то на базе, ждем подведения итогов соцсоревнования, и вдруг он взял и зевнул — ху-хау-ха! И челюсть у него из зацепления вышла, а глаза налились, вытянулись по диагонали, и рот не закрывается. Представляете, у офицера не закрывается рот! Ну ладно, если б он у него не открывался, а то не закрывается.
Сначала думали, что это он так шутит по-идиотски, а потом видим, что глаза у него периодически вылезают еще пуще и сам он делает так: ык-ык! — силится, значит, а у него не выходит. Тогда все поняли и принялись ему помогать. Ну, помогают у нас в основном смехом. Мы так хохотали какое-то время, что какое там подведение итогов. Все неприлично лежали.
Потом старпом назначил ему в госпиталь трех сопровождающих. Двое должны были его под руки вести, а третий должен был ему челюсть нести. Еле дошли. До машины не дозвониться, а там пешком — пять километров. И тот, кто челюсть нес, должен был все задом пятиться. Так и шли. Хорошо еще, что силой закрыть ему челюсть не пытались.

А начальство?
А что начальство? Начальство у нас зевает, и ничего с ним не случается. Вот начпо наш по случаю парада Победы зевнул на трибуне так призывно, что мне захотелось превратиться в лягушку и туда к нему прыгнуть.

О встречах
Порой на флоте хочется кого-нибудь отловить. Чтоб спросить у него чего-нибудь. Так вот, бесполезно ловить его в кабинете. Лучше встать где-нибудь на пересечении и дожидаться. Через некоторое время он сам через тебя пробежит.

О встречах высокого начальства
Встреча высокого начальства отличается от остальных встреч вообще. Высокое начальство начинается у нас с главкома. Назначает главком свое прибытие в базу на 11.00. Командующий флотом добавляет: «К 10 часам все должно быть готово!» Командующий флотилией заставляет доложить о готовности к 9.00, а командир дивизии выгоняет строиться в 8.30.
И стоишь на ветру, обдуваемый, и ждешь высокое начальство, которое с тобой при встрече может даже и заговорить, побеседовать, и уши у тебя от такого стояния становятся огромными, как у африканского слона. Сколько в эти минуты рождается юных мыслей, какая яркость выражений, глубина ощущений, топкость переживаний, какая точность формулировок от ядовитости быта. Вот так и рождается флотский язык. А еще говорят, что у офицера даже в почечных лоханках ничего не задерживается. Ничего подобного, все у него задерживается. И язык у него есть. А еще у него есть глаза, руки, ноги и затылок.
Глазами он видит рост пашей боеготовности, руками он ощущает рост нашей боеготовности, ногами подходит ближе, а в затылке у него откладывается.

Но иногда!
Но иногда на флоте хочется бежать. Бежать! Глотать свежий ночной воздух и бежать. Подальше от золотых дорожек на воде, от ночного солнца, подальше от всего. Тебя хватают за рукав, тебе кричат с пирса:
«Стойте! Вас вызывает старпом!», — а ты бежишь, бежишь…
И
И вся жизнь — борьба. До обеда с голодом, после обеда — со сном. И год за два идет на подводном флоте. Некоторые до того обалдевают от возможности за один год прослужить целых два, что остаются надолго.

И наконец, о карточке
Чтоб офицер на службе вел себя хорошо, па него заводится карточка взысканий-поощрений. Эта карточка освещает весь путь жизни офицера. С одной стороны в нее заносятся взыскания, с другой — поощрения. Офицер периодически знакомится со своей карточкой. После знакомства офицер обычно свою карточку теряет. Вызывают офицера к помощнику командира и предъявляют ему карточку.
— Слушай, — говорит ему помощник через мгновение, — здесь только что твоя карточка лежала. Ты не видел?
— Какая карточка?
— Ну, твоя, служебная.
— Где?
— Да здесь же только что лежала. Я же тебя вызвал специально, чтоб с ней ознакомить!
— Специально лежала?
— Ну!
— Не видел.
— Черт! Теперь восстанавливать придется. А ты не помнишь свои взыскания?
— Нет, не помню.

А поощряют ли офицера вне карточки?
Конечно. Его просто не наказывают. Объявляют ему одно «ненаказание».

Изюминка
Изюминки все это. В службе всегда есть изюминки. Много-много изюминок. Из них соткан большой персидский ковер старинной ручной работы, который и называется — служба.
Слышали ли вы о «закате солнца вручную» или вот такое: «Выделить в помощь весне по двадцать человек с экипажа с ломами»?
Изюминки все это. И куда ни ткнись на службе — везде одни изюминки.

О женщине
Женщина — это тоже изюминка. Из-за того, что она изюминка, она тоже воткана в наш чудесный орнамент.
Если хорошо будешь служить, то на ночь тебе дадут женщину. Если ты женат, то тебе на ночь дадут не просто женщину, а твою собственную жену.
Если же ты служишь плохо, то есть плохо работаешь или ведешь себя непотребно, то тебе запретят сход на берег, то есть женщину, а может, и жену твою собственную, тебе не дадут.
Женщина для офицера — один из видов поощрения!

О холостяке
Хоть холостяк и вызывает у офицеров зависть подколодную, но засиживаться в холостяках не стоит;
Вредно это и для здоровья, и для военной карьеры.
— Лейтенант! — говорят холостяку. — Ты чего это не женишься? Чего это ты не вьешь гнездо? Может, тебе на службе плохо, и оттого ты и не вьешь?
Затянувшийся холостяк в глазах начальства ненадежен, как кобель. Можно, конечно, поручить ему большое государственное дело, пустить по следу, но если след пересечется следом самки, то дело пропало.
Так что если дело холостяку можно найти в пределах корабля, то нечего ему на берегу делать.
Спущенный с корабля раз в месяц холостяк в зрелище своем ужасен: глаза блестят, непорядочно бегают, кадык непрерывно слюну сглатывает, и дышит он с трудом, с присвистом дышит, трудно пузырится, будто что-то внутри и лопается.

«Жесткий съем»
«Жесткий съем» — это когда тебя спустили с корабля в 22.00, а танцы заканчиваются в 22.30, и ты влетаешь туда, опухший с полового голода, задыхаешься, а девушка уже в гардеробе, уже подает номерок на свое белье. Ты выхватываешь у нее номерок, как нищий — золотой, и помогаешь ей надеть ее белье.
Дальше по жизни, неторопливо на сегодня, вы отправляетесь вместе, не торопясь, за ручку, как скорпион со скорпионихой.
Вот это и называется — «жесткий съем».

Все о ней же (о тоске)
С тоски офицер обычно хватает кого попало. Особенно лейтенанты в период зова плоти этим страдают, Случилось это где-то на Тихом океане. (Там еще до сих пор встречается много безобразий, потому что нет ни юридической, ни половой культуры.) Снял лейтенант в кабаке женщину и отправился к ней, как к порядочной.
Входят они в квартиру, а там уже сидит какая-то шайка.
— Ну, садись, лейтенант, — говорит ему шайка. Лейтенант садится за стол.
— Ну, пей, лейтенант. — говорят ему снова. И тут лейтенант видит: весь стол портвейном розовым уставлен. Ну что делать? Пьет лейтенант. И пил он с ними до утра.
А утром они помогли ему шинель надеть, застегнули ее ему на все пуговицы и вставили в рукава швабру. Пять утра, мороз, туман. Идет лейтенант, еле ноги передвигает; во-первых, оттого, что у него вместо воды в организме один портвейн булькает, а во-вторых, оттого, что то ли от портвейна, то ли от переживаний или, может, оттого, что ему в портвейн пургена намешали, произошло у лейтенанта расслабление одного очень нужного органа. И шел он пришепетывая, полагаясь на мудрость тела, оставляя небольшие следы на снегу и отвратительно местами морозно чувствовал.
И главное, помочь себе никак нельзя, поскольку на швабре распят.
И шел лейтенант среди тумана, и вырастал из него приставными шагами, как военно-морское привидение, и пугал народ одинокий в пять утра, тощим с портвейна голосом прося о пощаде.
Лейтенант себе глотку почти что надорвал, пока милиционера не нашел. Только наша милиция пришла ему на помощь и выдернула швабру.
В этом случае я вижу урок грядущим поколениям нашего офицерства.
Когда говорят офицеру: «Бди!», — это не просто слова.

НЕ МОГУ Я…
Не могу я когда меня хвалят, не знаю, куда себя деть: краснею, потею, дергаю руками, глупости говорю всякие или стою, потупясь. Жалкий какой-то, ноги мягкие, плечи мягкие, уши мягкие, бордовые, в глазах — растерянность.
Состояние гнусное.
Нет! Я больше привык, чтоб меня ругали, чтоб орали на меня, я привык, чтоб поливали, визжали, угрожали, катались по полу, вскакивали, перли на меня грудью, топали ногами тыркали носом, кричали мне:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34