Отчаянные парни остались на Зангезее, лихие и бесшабашные, которым судьба индейка, а жизнь копейка, одним словом, не дутые фраера, а отпетые головорезы, готовые не посрамить чести вселенского воровского братства... Только до Сихана дошли слухи, что не на одной лихости собирались держаться оставшиеся, что именно на Зангезее слинявший было Синдикат решил дать последний и решающий бой рогатым, а потому и не поскупился по случаю: головорезов буквально засыпали смертоноснейшим оружием последнего поколения да боеприпасами к нему. За три дня, по ходу дела отбиваясь от выползней, не протрезвевшие, но решительные и отчаянные смертники позагоняли в подземные бетонные убежища всех коренных зангезейцев, не различая баб, стариков, детей и местных ретивых джигитов, которые любили покрасоваться в седлах и с лучеметами, но воевать могли только из-за угла – вдесятером на одного, позагоняли куда подальше, чтоб только не мешались. Убежища были против глубинных зарядов, по триста пятьдесят метров титанобетона, таких нигде во Вселенной никогда не строили... И пошло-закрутилось побоище, нашла коса на камень. Много чего повидал за свою миллионолетнюю жизнь Первозург. Но такое и ему было в диковинку. Братва грудью перла на рогатых, давила отвратительных студенистых чудищ, жгла их, резала, обращала в пар, не разбирая, где свой, где чужой, без жалости и пощады. И ежели выползень выскакивал из дыры или расселины прямо в гуще братвы, впивался в глотку ближайшему, то тот первым хрипел: «Руби его со мной вместе!» И рубили, резали, кололи, разрывали, сшибали рога... Но чем сильнее давили нечисть, тем все больше и больше ее лезло изо всех дыр. О, безумный, безумный мир! Теперь Сихан не ликовал и не скорбел. Теперь он был в смятении. Ни на одной планете, ни в одном обитаемом мире никогда не было столь много сатанистов. А это означало, что его детища или выращивали рогатых или клонировали их в бесчетных количествах, тупо, слепо, копируя худшее... Пристанище мельчало. Вырождалось? Нет, только не это! Как бы плохи ни были его создания, они не имели права вырождаться, мельчать, деградировать! Они были запрограммированы на восхождение в самосовершенствовании, а не на слепое копирование. И это его дети... Сихан сам не имел ни отца, ни матери, он был дитем из пробирки. Но он был творцом. И он был отцом. Подлые, страшные, чудовищные, смертельно опасные, сказочно сильные и фантастически умные, сверхразумные – его дети, пусть и такие, но только не вырождающиеся, не изгнивающие изнутри, нет! Создавая их, он убивал в них то, что гнездилось в его нутре, гнило в его мозгу. Нет, он не был законченным дегенератом, он не был даже больным, полувыродившимся гением, отстоящим всего на шаг от безумца. Но он, он один, чувствовал теплое, неостывающее в своей голове, в своей груди – там уже шло разложение, шло. Там начинало гнить – неостановимо, необратимо. И замкнувшийся Полигон спас его! Он не погиб выродком. Случилось чудо. Но и они не должны были стать выродками! Они были совершенные еще тогда, 14 июля 3089 года, в тот черный понедельник. И они развивались все сорок миллионов лет. Развивались вне времени и пространства, не имея доступа в Преисподнюю. Потому что так хотел, так повелел он, ничего тогда не знавший о ней, не веривший в нее и даже не мыслящий о ней. Теперь все походило на страшный и глумливо-позорный фарс. Задуманное великим оборачивалось мелким, гадким и мерзким. А цивилизация, его цивилизация гибла!
В самый разгар безудержного и бесшабашного побоища, прямо на столицу Зангезеи родовой град Аган-Гез, разбивая в пыль, дым и огонь тысячи ракет аэроскомической городовой обороны, поливая пламенем и снопами излучений и правых, и виноватых, вздымая исполинские тучи черной сажи, песка, камней, обломков, обрубков, воды и пепла, плавя титановые крыши и мостовые, черным всесокрушающим птеродактилем из черных небес опустилась десантно-боевая капсула.
Сихан Раджикрави не сразу вышел из прострации, в коей пребывал трое последних суток. Даже он знал, что инструкциями и законами под страхом немедленной жесточайшей смертной казни не допускалась посадка десантных капсул на обитаемые, заселенные мирным людом планеты. Да и какой бы командир, капитан, даже из самых отъявленных живодеров и садистов решился бы бросить боевой корабль в гущу людей? Нет! Невозможно!
Но черный утес капсулы стоял над самыми катакомбами, готовый сокрушить все вокруг, уничтожить любого, поднявшего голову. Это была леденящая кровь картина. Первозург откинулся в мягком гидроэмульсионном кресле, закатил большие серые глаза. Но это не помешало ему увидеть, как из капсулы, прямо из полуживого фильтра диафрагмы выпрыгнул наружу огромный детина в десантном скафе с полной выкладкой, прошел быстрым шагом с десяток метров, прошел по распростертым ниц телам братвы, разбивая прикладами бронебоев будто перезрелые тыквы головы поднимающихся выползней, круша все подряд на своем пути.
Сихан дал приближение. Проникся. И несмотря на то, что забрало скафа было опущено и непрозрачно, несмотря на молчание личного датчика детины, он уже знал его имя. И знал, что тот был плечом к плечу с Иваном. Но самое главное, он знал, что детина не спятил, не куролесит напропалую, что он не гулевой атаман разбойной шайки, и не очередной резидент спецслужб, не выходец из Преисподней и даже не посланец Синдиката... Детина, огромный и черный, шел именно к нему – Сихану Раджикрави. Шел, точно зная, что Первозург здесь. Это было за гранью возможного. И все же это было...
– Впусти меня! – прохрипело из динамиков катакомбной связи.
Сихан не ответил, он просто снял коды и заговоры. Автоматика сработала – детина провалился вниз прямо с почвой, на которой стоял, пронизывая слой за слоем.
В приемный шлюз Сихан вышел сам. И тихо спросил у поднимающегося с колен негра:
– Что тебе нужно, Дил Бронкс?!


Галактика Сиреневая Впадина. Левая спираль. Год 2485-й.


Хук Образина проснулся от дикого, невообразимого скрежета. Это уже не лезло ни в какие ворота – нервишки у Хука были расшатаны до предела, хоть вены режь, да еще только с вахты, часа не прошло, как он забылся в тяжком, липком, удушливом сне. И вот-те на!
Три недели назад, а может, и все четыре, – у Хука мозги перекосились от этой катавасии набекрень – он прибился к гвардейцам самого Семибратова. Так получилось. Они отступали с боями, отбиваясь от нечисти чуть ли не голыми руками, кляня предателей-штабных, давших приказ на отход с Земли, размазывая слезы по щекам, матерясь и рыдая, понимая, что уходят навсегда и не желая смириться с этим. Хук сам только-только на ржавом, искалеченном в боях пехотном боте с тремя посадками, больше похожими на падения, перемахнул из Штатов через океан, полусумасшедший, растрепанный, растерзанный, падающий с ног выбрался из разваливающейся машины где-то под Барселоной. Два дня пер пехом. Потом попал в одну мясорубку, в другую, третью – одурел уже окончательно, ошалел до последней степени. Шум, гром, кровь, бой, клочья мяса, визг, стоны, рогатая сволочь, гадины какие-то... Хук постепенно пришел к мысли, что он уже давно сдох и все это происходит в аду. Ражие гвардейцы вытягивали с Земли последних уцелевших, без канители и церемоний кидали их в трюмы, попутно калеча и расшвыривая бессмертных, сатанеющих при запахе живой плоти, неудержимых и слепых в своей бесноватой алчи выползней. Хуку пока везло, и он помогал служивым. На паек они его поставили позже, в полете, когда подсчитали потери да прослезились – треть гвардейцев осталась лежать костьми на родине, не собрать, не найти, не похоронить достойно – они затерялись среди гор трупов, среди тысяч погибших.
Низенький и усатый Семибратов сам подошел к Хуку.
– Кто такой?! – спросил и ткнул корявым пальцем в грудь.
Хук чуть не упал. Но ответил невнятно и смущенно:
– А хрен его знает, – он был в полупрострации, почти ничего не соображал.
Семибратов довольно хмыкнул, потеребил ус и распорядился:
– На сутки в отсыпку, потом на довольствие и на вахту!
– Есть! – бодро откликнулся Хук Образина и отключился.
Обязанности ему вменили простые – дежурить в трюмах, обеспечивать порядок среди беженцев. Но по Хуку лучше бы обратно в бой, в кромешный ад. Здешние мальцы, а особенно бабье, которое вообще на боевом корабле по всем приметам ничего хорошего не сулит, могли доканать кого угодно. Трюмы звездолетов не были приспособлены для перевозок живого груза – а пить, есть и все прочее здесь почему-то все хотели, да еще подавай им, дескать, «хотя бы элементарные удобства!» За смену Хук Образина терял по три килограмма весу и доматывал оставшиеся недомотанные нервы.
Через семь суток, неспешно и в срок, все четыре боевых звездолета Особой гвардейской бригады Семибратова вышли в запланированный район – и зависли почти в центре левой спирали тихой и мирной галактики Сиреневая Впадина. Приказ был простой – висеть и не возникать до следующего приказа. Он не нравился ни самому бравому Семибратову, ни его гвардейцам. Но приказы не обсуждаются. Четыре могучих всепространственных корабля, оснащенных импульсными орудиями глубинного боя, гиперсетью «экзот-X», увешанные, и ощеренные сотнями тысяч подуровневых торпед, грозные и величественные висели во мраке Черной Пропасти в семидесяти миллионах верст от ближайшей звезды – белого карлика Варрава-12. Висели и ждали...
От неожиданности Хук вывалился из гравигамака. Ну он сейчас покажет мерзавцам кузькину мать, врежет по первое число! Ишь, чего удумали! От дикого скрежета болели уши, заходилось и без того загнанное сердце. Падлы! Хук был взбешен. Но автоматике его ячейки было плевать на его нервы. Чтобы выйти, надо влезть в скаф, заварить швы, нацепить шлем, который Хук успел прозвать колпаком. Все это Образина проделал за двадцать секунд, в два раза быстрее, чем полагалось по уставу.
– Ну, шуткари, держись! – сипел он, заранее предвкушая трепку, которую задаст нагловатым ребяткам из второго взвода защиты – они частенько подшучивали над добродушным и отходчивым «стариком» Хуком. Но на этот раз шутка была плохая.
Образина выскочил из бронированной ячейки внезапно, чтоб наверняка, чтоб неповадно... И растерялся. Забрало скафа автоматически защелкнулось. Остатки воздуха с диким свистом и ураганным ревом покидали огромный, бесконечный коридор-трубу. А прямо напротив, всего в восьми шагах, раздирая титаноирридиевую толстенную обшивку корабля уродливыми когтистыми лапами, разрывая ее как консервную жесть, лезли внутрь сразу три непостижимо-безобразных урода.
– Мать моя! – прошептал в изумлении Хук.
Ему показалось, что он вновь там, в земном аду, что все прочее было лишь дурманным сном, и вот он прочухался и снова... бой, визг, лязг, скрежет, трупы, кровь, смерть. Он уже изготовился, чтобы прыгнуть вперед и после обманного движения телом, сшибить рогатую башку... Но никаких рогов у непрошенных гостей не было. Зато каждый имел по три выпуклых, страшных, пылающих нечеловеческой ненавистью глаза. Да, это были отнюдь не выползни – вдвое здоровей, кряжистей, массивнее, они безо всяких скафандров лезли из пустоты и холода межзвездной пропасти, лезли нагло, дико, вызывающе.
Хук не успел осмыслить ситуации, в следующую секунду сбитый с ног, он кубарем летел по длинному коридору. Удар был небрежным, от него словно бы отмахнулись... и, наверное, от этого самого толчка пробудились шлемофоны: «Тревога! Тревога!! Тревога!!» – бешено заколотило в уши.
Хуку не надо было ничего вколачивать в голову, он и так понял, что дело неладное. Еще на лету он успел, вырвал из заплечной тулы скафандра лучемет – и шарахнул назад, шарахнул наугад, вслепую. После этого упал лицом вниз, замер на миг, приходя в себя. Поднялся. На полусогнутых побрел назад, поглядеть на трупы незванных гостей – бил он на всю катушку, после такого боя не выживают. Хук брел и щурил заспанные глаза. Творилось нечто непонятное. Никаких трупов в коридоре не было, как не было в нем уже и ни капельки воздуха. Зато откуда-то издалека, из-за поворота доносились тяжелые приглушенные шаги, скрежет и лязг.
– Ну дела-а, – протянул Хук.
И заглянул в пробоину.
Во мраке вечной ночи, почти не освещаемые тусклым белым карликом Варравой, висели два огромных серебристых шара. Хук знал наперечет все типы земных и инопланетных звездолетов. Но таких он еще не видывал.
Всякому терпению есть предел. Даже самые уравновешенные и хладнокровные бойцы в иных ситуациях выходят из себя, человек не камень.
– Да они просто издеваются над нами, гады! – в сердцах заорал Семибратов. И тут же закусил ус, стиснул кулаки – негоже распускаться перед подчиненньми, нехорошо. Но и выдержка лопалась.
Бой шел больше часа. И Семибратов мог поклясться родной матерью, что самое меньшее по два раза уничтожил каждый корабль противника.
А всего их было три. Чужаки вынырнули из другого пространства разом, внезапно – ни одна из систем раннего оповещения не сработала. Глубинные локаторы будто оглохли. Щупы и радары ослепли. Серебристые шары всплыли нежданно-негаданно – так пузыри, вырвавшиеся из глубин поганого болота, разрывают тихую и мирную зеленую ряску... но шары эти в отличии от пузырей не лопнули. А поперли на бригаду. Не отзываясь, не откликаясь и вообще не желая ни коим образом поддерживать связь.
Гравитационный таран не подвел. Отшвырнул чужаков. Но лишь на время. Семибратов никак не мог решиться дать залп по непрошенным гостям, мало ли чего, а вдруг это мирная делегация с какой-нибудь Угогонды или космобаржа с беженцами? Семь слоев защиты пока еще семью незримыми бронями хранили за собой все четыре звездолета. Да и каждый из них, и красавец «Стерегущий», и ветераны «Быстрый» и «Беспощадный», и сам флагман «Могучий», держали не только круговую оборону, но и контролировали каждый свой участок пространства – попробуй прорвись! Беспокоиться и трепетать не было никаких оснований.
Однако тревога сразу закралась в душу генерала Семибратова. Он видел записи выброса из Вселенной корабля негуманоидов, помнил наказ Верховного:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67