– Я, – сознался Кеша. Решимость и воля возвращалась к нему.
– Осталось миль пятнадцать. Это последний бросок, понял?
Иннокентий Булыгин угрюмо покосился на Ивана. Он все понимал. И был готов ко всему. И несмотря на это ему казалось вполне определенно, что он не весь здесь, в проклятом гиргейском подземелье, что он и еще где-то. Кеша видел на войне и в Космосе множество всяких психов, не выдерживавших боев, прорывов, тягот «окопной» жизни. Насмотрелся! А теперь что-то происходило с ним самим, неужели заклинило в мозгах? неужели он, заматеревший в испытаниях и лишениях сошел с ума – по-тихому сверзился? Опыт и знание жизни говорили – а чем он, собственно, лучше других.

x x x

Карлик Цай вернулся в толщу хрусталя с такими адскими болями и жжением во всем теле, что поклялся, если выживет – никуда больше не отправится, хватит с него, он здесь по заданию Синдиката, Синдикат знает, чего делает, его серые стражи всегда на страже, а дело исполнителей – помалкивать и терпеливо тянуть свою лямку, не убили, жилы не повыдергивали, на квазитронный пыточный стул не посадили – и слава Богу! все остальное мелочи. Он еле отошел, и теперь ему было холодно. Встреча с Иваном, вернувшим свой собственный облик и рецидивистом Кешей, представлялась ему полуреальной, сном каким-то странным – был он или нет?! черт ногу сломит. Когда он немного пришел в себя, сразу задал вопрос:
– Долго ли мне пребывать здесь?
Ответа не последовало.
– Связь прервана? – поинтересовался он.
– Связь есть, – немедленно прозвучал ответ.
Цай ван Дау вздохнул с облегчением. Хуже всего остаться совершенно одному в этом хрустальном льде, тогда пиши пропало, тогда он не выдержит больше суток, голова его не шар свинцовый и не булыжник каменный. Они забыли, что он тоже человек! что и ему есть предел! что и ему надо давать хоть немного отдыха!.
– Поступает ли информация о моих вопросах и моих перемещениях к тем, кто использует меня в качестве ретравслятора? – спросил он то, о чем давно хотел спросить.
Ответ был обезнадеживающ:
– Да.
Ну и плевать, пусть все знают. Им и так все известно. Ведь помимо серых стражей существуют информаторы и инфодатчики, вживляемые в тела всех членов Синдиката.
Где в нем сидит этот доносчик: в мозгу, в левом пальце правой ноги, в нижней челюсти?! Если бы Цай знал ответ на этот вопрос, он бы выковырял инфостукача безжалостно, как выковырял из собственного лба каторжные приемодатчики, выковырял, по выражению Гуга Хлодрика, ржавым кривым гвоздем. Прежде чем ковырять, надо знать – где ковырять! Хоть бы они все сдохли! И пусть они знают, что он о них думает! Плевать! Вот сейчас они выуживают с его помощью из сверхъестественной кладовой информацию, которая стоит баснословные, невообразимые деньги, что там деньги, эта информация стоит большего – она дает власть над не знающими ее, надо всеми смертными! А что получит он? Передышку на очередной каторге? Жизнь в искалеченном, страдающем, полузамененном на биопротезы теле?! Цай ван Дау знал, что он не получит ни черта, кроме обязанности и дальше вкалывать на Синдикат.
– Я хочу уйти от них! – простонал он.
– Вопроса нет. Принимаются только конкретные вопросы, – прозвучало в мозгу.
– Могу ли я выйти из-под власти приславших меня?! – заорал он. – Можете ли вы мне помочь в этом, спасти меня?!
– Нет. Мы не вмешиваемся в ход событий Вселенского бытия. Мы наблюдатели.
– Тогда будьте и вы прокляты! – сорвался Цай.
Ответа не последовало. Скорее всего проклятия карлика не имели для «наблюдателей» абсолютно никакого значения.
Трижды мимо него в незримо-хрустальных силовых полях проплывали хищные, клыкастые рыбы. Они смотрели на Цая жутко и кроваво – будто был он им не посторонний уродец, а враг. И это казалось совершенно непонятным.
Бесстрастие…и вдруг лютая злоба. Почему?
– Я снова хочу видеть то, что идет через меня! – потребовал Цай.
И опять ему никто не ответил, опять мозг пронизал ярчайший свет. Но на этот раз он почти сразу погас, не причинив больших страданий. И Цай ван Дау очутился в кромешной мгле. Далеко-далеко впереди, за десятки тысяч миль помигивала красная, нет, он разглядел, не красная, а ярко-малиновая точка. И больше ничего.
Прошло достаточно времени, прежде чем Цай понял – точка очень медленно, но с завидным постоянством увеличивается в размерах, это уже неточка, а маленький малиновый кружочек, кружок. И мгла вркруг – это не мгла вовсе, а полутемная бездна, бешенный водоворот космической Тьмы из миллиардов звездных миров, вращающихся в ней.
Возникло ощущение сначала полета, а потом непостижимого, противоестественного парения в Пустоте, посреди всего этого гигантского водоворота, исполинской космической спирали, в которой завертелись-закружились сонмы звезд, туманностей, созвездий, галактик, пульсаров, коллапсаров, квазаров и прочих порождений Мироздания. И он уже не висел, он падал в эту Пропасть. Падал аавстречу малиновому кругу, и он видел множество языков малинового пламени, вырывающихся из круга – Круга, который превратился в пылающую чудовищную воронку, пожирающую пространство. И в голове вдруг вспыхнуло – Барьер! Какой барьер? почему? зачем?! Никто не отвечал на его вопросы, связь, судя по всему, прервалась… Уже не было вокруг ничего: ни галактик, ни коллапсаров, ни межзвездной тьмы, был только бескрайний океан ревущего, гудящего, беснующегося малинового пламени. Цай приготовился к смерти. Она должна была когда-то придти. И вот она пришла! Он закрыл глаза. Но малиновый огненный океан не пропал – он полыхал и бесновался все так же яро и безумно. Барьер! Но почему языки пламени не сжигают его?! Почему тело бьется в ледяных судорогах?! Почему огонь полыхает только в голове и глазах, не обжигая и не превращая в пепел?! Барьер! Потому что это Барьер! Ответ не пришел Извне, он был в самом мозге Цая. Но какой Барьер?!
Все погасло в один миг. И ничего не было.
Цай сидел, скрючившись и обхватив трехпалыми руками колени, сидел на замшелом пурпурном йалуне, сидел с закрытыми глазами, все видя и все понимая. Он уже знал, где он. Это могла быть только родная Умаганга. Он открыл глаза – валун был и вправду пурпурным. И две луны висели в дневном небе. Но не это было важным сейчас.
Цая ван Дау сковал смертельный страх. Он ощутил себя младенцем, обреченным на жуткую смерть – голым, беззащитным, ничтожным, жалким. И все потому…
Потому что в сорока метрах от него возле сломанного желтого ствола агубаба стоял огромный и могучий, заросший почти до глаз черной с проседью бородой его отец – Филипп Гамогоза Жестокий, звездный рейнджер и последний властелин Умаганги. Глаза Филиппа были холодны, но его верхняя губа подергивалась в нервической улыбке, обнажая желтые прокуренные зубы. Отец был гол до пояса, и от этого выглядел еще более устрашающим. Набухшие красные шрамы бороздили кожу, будто кровавые реки, текущие по бугристым горам гипертрофированных мускулов. Руки у Филиппа дрожали. Он опять был пьян, смертельно пьян от своей нарколпеской, дьявольской отравы. Всклокоченные седые космы выбивались из-под алмазного двурогого венца, придавали лицу страниое, нехорошее выражение.
Да, это был именно он – отец, убийца, мучитель, садист, изверг, чудовище. Имевно таким запомнил его маленький Цай в тот страшный год. Неужели время его не берет? Неужели он совсем ве изменялся за эти годы?! Непостижимо. Цай ван Дау не мог стряхнуть с себя оцепенения. Он сидел сиднем, безводьиой жертвой, сидел на пурпурном валуне под двумя дневными лунами.
– Вот мы и встретились, малыш! – злобно оскалился властитель умагов. И из угояка рта, схривившегося в дьявольской улыбке, выкатилась капелька крови. – А у меня есть для тебя маленький сюрпризик, совсем маленький.
Филипп Гамогоза медленно завел руку за спину и столь же неспешно вытащил оттуда черный трезубец величиной с детскую ладошку. Трезубец был усеян искрящимися острыми шипами – легкое свечение расходилось от него, будто лучилось маленькое черненькое солнышко. Видя, какой эффект произвел «сюрприз» на сына-выродка, Филипп расхохотался во все горло, до судорожного, нечеловечьего лая, до хрипатой волчьей икоты. Он предвкушал славную охоту и редкостную потеху, и это было написано на его глумливо-сладострастном лице.
– Не-е-ет!!! – истерически завопил Цай. Он не мог совладать с собой. Ужас тех лет вонзился острой стрелой в его изболевшееся сердце. – Я не хочу-у-у!.
Цай сорвался с валуна и бросился бежать. Он бежал обхватив скрюченными руками свою уродливую, огромную голову, бежал долго, бежал, спотыкаясь, дадая и снова поднимаясь, бежал от неминуемой смерти. Он уже не помнил про Малиновый Барьер, про хрустальный лед, про Синдикат. Страх, безумный и слепящий страх гнал его вперед.
Он рухнул под желтой, пеноянтарной стеной дворца, уходящего под облака. Он уже не мог бежать, силы покинули его, сердце билось судорожно и неровно, в легких сидела тупая игла.
– Ты хорошо бегаешь, сынок! – прогремело совсем рядом, метрах в пяти. – Но ты бежал-ко мне, малыш!
Преодолевая ужас, Цай оглянулся. Филипп Гамбгоза Жестокий стоял у того же желтого ствола высохшего агубаба, все было тем же, лишь расстояние методу отцом и сыном сократилось во много раз. Это было непостижимо!
– Иди ко мне, мой дружочек, – ласково поманил Цая его свирепый и безжалостный папаша, – иди скорее, я верю, ты меня любишь, ты сам подползешь ко мне, малыш, чтобы я мог выковырять тебе глазик этим стебельком, верно я говорю, ха-ха?
Убийца поигрывал трезубцем, будто примериваясь, как бы его бросить поточное, как бы не промахнуться. На широком кожанном поясе у Филиппа в здоровущей позвякивающей связке висели пыточяые инструменты: иглы, ножи, щипцы, сверла, электровибраторы, клещи… Палач забавлялся со своею жертвою, он оттягивал начало пыток, он играл с несчастным сыном-уродцем будто кошка с обреченной мышью.
Цай ван Дау понял – бежать нехуда, он в лапах садиста. Он убежал тогда, много лет назад, тогда ему посчастливилось. Он думал, что убежал раз и навсегда, бесповоротно и окончательно. Но вышло иначе. Проклятый Синдикат!
Проклятый хрустальный лед!
Он вскочил на ноги, чтобы встретить смерть лицом в лицо.
И тотчас его огромный отец оказался рядом. Он был втрое выше карлика, он был в стократ сильнее. Безумным, хохочущим циклопом навис издевающийся изверг над несчастным Цаем. Трезубец опустился, раздирая левое ухо, вырывая его ошметками, клочьями, причиняя острую боль.
Нет! Он не умрет овечкой, не отдастся в волю палача! Цай стремительно выкинул вперед правую руку – металлопластиконовая трехпалая кисть-протез вонзилась в нависающий живот, прорвала мышцы и ушла в глубь тела.
– А-а-а!!!
Дикий вой лишил слуха. Цай выдернул руку – следом вывалились окровавленные кишки. Он еле успел отскочить.
Но трезубец уже вонзился ему в плечо, раздирая мясо, ломая кости. Огромная, дико орущая и извергающая хмельной смрад рожа оказалась у его лица, забрызгала слюной.
Одним ударом левой Цай перешиб древко трезубца. Отпрыгнул назад. Упал. Ноги не слушались его.
А кровоточащий, рычащий получеловек-полузверь, не обращая внимания на вываливающиеся кишки, полз на него. И не было уже ни боли, ни ужаса в заросшем щетиной лице. Лишь сладострастие и безумие. Лишь вожделение и жаяэда кром! Это был монстр. Издыхающий адский монстр. Но он тянул руки к живому – искалеченному, обессиленному карлику, тянул, зная, что жертва не уйдет, не денется никуда. И Цай тоже это понимал. Он не мог убежать. И куда тут убежишь, если позади желтая стена, а впереди он – отец-убийца! И тогда Цай, собрав остатки сил, бросился вперед. Он вцепился своими железными руками-кручьями в это зверское лицо, вцепился, чувствуя, как уже ломают его тело огромные волосатые лапы, как трещит хребет, как лопаются глаза и хлещет из них кровь, его кровь. И все же он рвал дикую и злобную плоть, раздирал мышцы, пробивал кости, выдирая жилы, он добирался до мозга, чтобы отключить это туловище, навеки сокрушить его, навсегда, умереть, и его убить!
Но в какое-то миг чудовище поднялось, встало на колени, а затем и в полный рост. И отшвырнуло Цая от себя, бросило его со всей силы наземь. И он снова видел этого зверя, он видел занесенную над ним огромную когтистую лапищу, всю в черных волосах и рыжих пятнах. Он извернулся, уклоняясь от удара. Но лапа вновь нависла над ним, окатило кровавой слюной, желтой пеной. Еще миг… когти, какие большие нечеловеческие когти! разве это руки его отца?! разве это человеческие руки? В долю мгновения в голове Цая промелькнуло множество мыслей. Он уже не чувствовал, как вонзаются в его грудь дьявольские острия он уже ощутил конец своего бытия на этом жутком и омерзительном свете.
И вот тогда, сквозь оплывшие, уродливые бельма он узрел взмах алмазного лезвия, взлет ослепительного луча света. И увидел падение взлетевшего. И увидел голову зверя, отделившуюся от туловища и с грохотом покатившуюся вниз, к подножию холма. Голова скалила зубы и безудержно хохотала… Цай не смог выдержать подобного зрелища, сознание покинуло его.

x x x

– Они нас засекли! – с остервенением прошептал Кеша. – Все, крышка!
Пулеметная очередь стальным веером прошла над головами. Иван вжался в землю, если можно землею назвать смесь глубоководного ила и крошева из гиргенита. Вторая очередь прошила воздух двумя вершками выше.
– Автоматика, – шепнул он Кеше. – Обычное пугало от диких зверей и всякой незванной живности – работает по движущейся цели, человека поражает только после рубежной черты. Мы сейчас можем идти в полный рост – ни одна пуля не коснется нас.
Кеша ухмыльнулся с сомнением.
– Не шибко верится, – просипел он. – И где ж эта рубежная черта?!
– Сейчас проверим!
Иван встал и сделал два шага вперед, потом еще два. Пули не брали его, словно он был заговоренным, они свистели над головой, справа и слева, но ни одна не зацепила даже краешка его одежды.
– Ложись! – кричал хриплым, приглушенным шепотом Кеша Мочила, только он умел так кричать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52