Провалиться мне на этом месте, если к следующему дню рождения старик не отвалит мне места на бирже. Только меня все это не больно интересует. Мне больше по душе гольф, яхты, ну и, скажем, матч раундов этак на десять между боксерами полусреднего веса, в бойцовских перчатках, ясное дело.
– Так и быть, можете проводить меня до дверей, – сказала девушка неуверенно, но явно польщенно. – Хоть я ничего хорошего не слышала ни о маклерах с Уолл-стрита, ни о гуляках, которые только и знают, что шляться по кулачным боям. Вы что, ничего получше о себе рассказать не можете?
– Сдается мне, – сказал внушительно Хват, – что я не видывал в этом городишке девушки красивее вас.
– Да ладно! Все бы вам насмешничать! – Укор она смягчила глубоким, сияющим, украшенным улыбкой взглядом. – А пиво мы все-таки допьем, верно?
Официант исполнил песню. Табачный дым сгустился, поплыл, пополз вверх завитками, волнами, зыбкими слоями, кучевыми облаками, воздухопадами, туманными сгустками – казалось, у вас на глазах из ребер четырех предыдущих стихий рождается некая пятая. Гости смеялись и болтали оживленнее, воодушевленные напитками, в изобилии разносимыми официантами, и тем любезным приемом, который Руни оказал курящей части прекрасного пола.
Пробило час. Снизу донеслись звуки запираемых дверей. Фрэнк аккуратно задернул шторы на окнах, выходящих на улицу. Руни спустился вниз и встал на пороге, прикрыв рукой огонек папиросы. Отныне проникнуть к Руни мог лишь тот, кто предъявит вместо пропуска лицо, которое признает ястребиный взгляд самого Руни, – лицо свойского парня.
Хват Макманус и переплетчица самозабвенно беседовали, облокотясь о стол. Едва пригубленные кружки пива были сдвинуты на край, пена на них опала, оборотясь тонкой белой пленкой. После часу приевшиеся увеселения Руни обретали не свойственную им дотоле пикантность, и не потому, что с этого времени программа развлечений расширялась, а потому, что теперь в них ощущался вкус запретного плода. Выдохшийся стакан пива отдавал незаконностью, слабейший крюшон наносил сокрушительный удар по закону и порядку, безобидная компания гуляк оборачивалась шайкой правонарушителей, бросающих вызов властям и правителям. Ибо в таком заведении, как у Руни, где не живут и не столуются, после часу владелец не вправе напоить ни одного мучимого жаждой жителя четырехмиллионного города. Таков закон.
– Послушайте, – сказал Макманус и налег внушительной грудью и локтями на стол. – А вы правда работаете в переплетной мастерской и живете дома, а сюда только мимоходом зашли… и… словом, вы меня не разыгрываете?
– Скажете тоже, – пылко заверила его девушка. – Да что вы себе думаете? С чего бы это мне вам заливать? Пойдите в мастерскую и спросите сами. Ей-ей, я вам все как есть рассказала.
– Все как есть, ей же ей? – сказал Хват. – Я ведь хочу, чтоб у нас все было по-честному, потому что…
– А почему?
– Сдаюсь, – сказал Хват. – Вы меня заарканили. Я давно ищу такую девушку, как вы. Хотите дружить со мной, а, Руби?
– А вы-то сами хотите, а, Эдди?
– Еще как! Только, понимаете, какая штука, я хочу, чтобы вы все мне… про себя по-честному рассказали. Когда парень дружит с девушкой… крепко дружит… ему, понимаете, какая штука, хочется, чтобы девушка была хорошая. Чтоб у них все было по-честному и чтоб она не подвела его.
– Вот увидите, Эдди, я вас не подведу.
– Знаю, что не подведете. Я верю, что вы мне все по-честному рассказали. И уж не сердитесь, что я вас так спрашиваю. Таких девушек, как вы, нечасто встретишь за полночь у Руни, да еще с папиросой в зубах.
Девушка покраснела и потупилась.
– До меня только сейчас дошло, – сказала она кротко. – А то ведь мне и в голову не приходило, что обо мне могут такое подумать. Но больше я сюда ни-ни. Теперь я после работы – прямиком домой. И если хотите, Эдди, я брошу курить… вот хоть сейчас.
Хват принял вид задумчивый, собственнический, строгий и в то же время сочувственный.
– Даме курить можно, – вынес он, наконец, свой вердикт, – только смотря где и когда. А почему можно? Да потому, что настоящей даме, без подделки, многое позволяется.
– А я все-таки брошу. Ничего хорошего в куренье нет. – Девушка смахнула окурок на пол.
– Смотря где и когда, – повторил Хват. – Как-нибудь вечерком я зайду за вами, мы найдем скамеечку поукромнее в Стюйвезант-сквере и подымим там в свое удовольствие. Но к Руни за полночь – ни ногой, заметано?
– Эдди, а я вам, ей-ей, нравлюсь? – Девушка встревоженно вглядывалась в загрубелое, но прямодушное лицо Хвата.
– Ей же ей.
– А когда вы придете ко мне?
– В субботу. Послезавтра вечерком вам подходит?
– Очень даже. Я буду вас ждать. Приходите к семи. Когда вы меня сегодня проводите, я вам покажу, где я живу. Смотрите, запомните дорогу. А пока, мистер Макманус, не вздумайте гулять с другими! Хотя, говори не говори, разве вас удержишь.
– Ей же ей, – сказал Хват, – рядом с вами другие девушки все равно что пугала огородные. Правда. Нет, я такой парень, что, если мне что понравится, я того не упущу. Ей же ей.
Снизу донесся громкий стук: кто-то напористо дубасил в парадную дверь. Подобный грохот мог производить лишь паровой молот или нога полицейского. Руни лягушкой отпрыгнул в угол, выключил свет и кубарем скатился по лестнице.
Комната погрузилась в темноту, лишь кое-где мигали красные глазки сигар и папирос. Грохот ударов возвестил, что противник снова пошел на приступ. Среди гостей началась легкая паника, шорох, перешептывание. В оранжевых отсветах горящих папирос было видно, как спокойный, невозмутимый, хладнокровный Фрэнк переходит от столика к столику.
– Сидеть тихо! – командовал он. – Не говорить, не шуметь. Все обойдется. Попрошу не беспокоиться. Мы никого не дадим в обиду.
Руби шарила по столу, пока ее руку не накрыла твердая ладонь Хвата.
– Эдди, а вы боитесь? – шепнула она. – Боитесь, что придется сесть на казенный кошт?
– Пока еще от страха зубами не лязгаю, – сказал Хват. – Небось Руни запоздал кое-кого подмазать. Не робейте, детка, со мной не пропадете.
Надо сказать, что Макманус только напускал на себя лихость. Полиция охотилась за обидчиком Быка Малони, Корригэн плыл по волнам океана, так что, попади он сейчас в облаву, ему конец! И надо же такому случиться, как раз когда он встретил Руби! И зачем только он покинул жилище верного Капулетти, хорошо бы сидеть сейчас там на верхотуре и штудировать розовые листки!
Руни, судя по всему, отпер парадную дверь и вступил в переговоры с представителями закона в темном коридоре нижнего этажа. Фрэнк встал в дверях наверху, изображая собой беспроволочный телеграф. Вдруг он захлопнул дверь, бегом пересек комнату и зажег на другом ее конце тусклый газовый рожок.
– Все сюда! – позвал он. – Побыстрее и попрошу без шуму.
Перепуганные гости ринулись к нему. Сподвижник Руни отодвинул потайную панель в стене, выходящей на задний двор, к которой заранее приставляли лестницу, дабы в случае необходимости посетители могли улизнуть.
– А теперь все вниз и на улицу, живо! – скомандовал Фрэнк. – Дам попрошу пропустить вперед! Потише, пожалуйста! Не толпиться! Вам ничего не грозит.
Хват и Руби, одни из последних, ждали своей очереди у потайной панели. Вдруг Руби, оттолкнув Хвата в сторону, отчаянно вцепилась ему в руку.
– Пока мы отсюда не ушли, – шепнула она ему на ухо, – и пока ничего не стряслось, Эдди, скажите мне еще раз… вы меня л… я вам, ей-ей, нравлюсь?
– Ей же ей, – сказал Хват, свободной рукой привлекая девушку к себе. – Я в вас врезался по уши.
Когда они опомнились, оказалось, что ловушка захлопнулась, а вокруг кромешная тьма. Последний из посетителей давным-давно спустился вниз. Сейчас они, спотыкаясь и хихикая, волочили лестницу где-то посередине двора к низенькому дому, через крышу которого лежал их единственный путь к спасению.
– Раз так, можно за те же деньги и посидеть, – угрюмо сказал Хват. – Как знать, вдруг Руни еще отобьется.
Они сели за ближайший стол, их руки снова нашли друг друга.
Но тут в дверь ввалились какие-то мужчины и стали ощупью пробираться в темноте. Один из них – а это был сам Руни – нашел выключатель и зажег свет. Другой оказался полицейским старой закалки – крупным, грузным, гневливым и грубым – словом, таким полицейским, встреча с которым не сулит ничего доброго. Он подошел к нашей парочке и улыбнулся девушке, как старой знакомой.
– Вы что тут делаете? – спросил он.
– Да вот заскочили покурить, – кротко ответил Хват.
– Пили?
– После часу не пили.
– Выматывайтесь отсюда, да поживее! – приказал полицейский. И тут же: – Сядь! – отменил он предыдущий приказ. Сдернул с Хвата шляпу и уставился на его лицо.
– Тебя зовут Макманус?
– Не угадали, – сказал Хват. – И вовсе Петерсен.
– Хват Макманус или что-то вроде этого, – сказал полицейский. – Ты неделю назад пырнул одного парня в салуне Немчуры Майка.
– Да бросьте, – сказал Хват, уловив нотку сомнения в голосе полицейского. – Вы обознались, спутали меня с кем-то другим.
– Обознался? А ну пошли со мной, пусть на тебя еще в участке поглядят. Описание подходит к тебе точь-в-точь. – Полицейский запустил руку за воротник Хвата.
– Вставай! – заорал он.
Хват глянул на Руби. Она побледнела, ее тонкие ноздри трепетали. Пока мужчины разговаривали, ее быстрый взгляд то и дело перебегал с одного на другого. Надо же такое невезенье, думал Хват, чтоб Корригэн прохлаждался на морях, а он в одночасье и свел знакомство с Руби и потерял ее! В участке его как пить дать опознают. Вот невезенье так невезенье!
Но тут девушка вскочила и что было сил толкнула полицейского обеими руками. Тот выпустил воротник Хвата и попятился.
– Полегче на поворотах, Мэгуайр! – злобно завизжала она. – Убери свои грязные лапы от моего парня! Ты меня знаешь и знаешь, что я тебе плохого совета не дам. Не смей его трогать! Тебе не он нужен – за него я ручаюсь!
– Слушай, Фанни, – сказал полицейский, багровый от злости. – Ты потише, не то мне недолго и тебя замести. Тебе-то откуда известно, что мне другой нужен? И чего, кстати, ты с ним тут делаешь?
– Откуда мне известно? – сказала девушка, то вспыхивая, то бледнея. – Да я с ним, почитай, год как путаюсь. Это ж мой сожитель. Кому и знать его, как не мне. Что, по-твоему, я с ним тут делаю? Мог бы догадаться.
Она наклонилась и, взметнув юбками, сунула руку под черно-лиловый ворох оборок. Щелкнула подвязка – и на стол перед Хватом шлепнулась мятая пачка денег. Купюры лениво, как бы нехотя, распрямлялись одна за другой.
– Прячь монету, Джимми, и пошли, – сказала девушка. – Сдаю выручку, Мэгуайр, – объявила она полицейскому. – А ты получил свои всегдашние пять долларов на всегдашнем углу в десять.
– Врешь! – взревел полицейский, наливаясь кровью. – Теперь попадись мне только на моем участке, враз загремишь в кутузку.
– Кишка у тебя тонка, – сказала девушка. – И знаешь почему? Когда я тебе давала на лапу и сегодня, и на прошлой неделе, тому были свидетели. Так что лучше заткнись.
Хват бережно спрятал деньги в карман.
– Пошли, Фанни, – сказал он, – надо еще перекусить перед тем, как идти домой.
– Выметайтесь-ка отсюда оба, да поживее, не то я… – угрозы завершились невнятным бормотаньем.
На углу улицы они остановились. Хват молча отдал девушке деньги. Девушка не спеша опустила их в сумочку. На лицо ее вернулось то же выражение, с каким она входила сегодня к Руни, – она вновь взирала на мир с вызовом, недоверием и угрюмым удивлением.
– Похоже, я могу попрощаться с тобой прямо здесь, – сказала она уныло. – Ты уж, конечно, не захочешь больше встречаться со мной. Ну как, давай пожмем руки, мистер Макманус?
– Я б ни в жизнь не смекнул, если б ты не раскололась, – сказал Хват. – Зачем ты это сделала?
– Иначе б тебя как пить дать замели. Вот зачем. Это тебе не причина? – Из глаз девушки покатились слезы. – Ей-ей, Эдди, я хотела стать такой хорошей, что лучше не бывает. Мне опостылела моя жизнь, опостылели мужчины, мне хотелось умереть, и тут я встретила тебя. Мне показалось, что ты не такой, как все. А когда я увидела, что я тебе тоже понравилась, я подумала: вотру-ка я ему очки, прикинусь хорошей, а потом и впрямь стану хорошей. А когда ты сказал, что придешь ко мне домой, да после такого я б скорей умерла, чем пошла бы на плохое. Но что толку говорить? Так что, если хочешь проститься, давай простимся, мистер Макманус.
Хват подергал себя за ухо.
– Это я порезал Малони, – сказал он. – И полиция искала не кого другого, а аккурат меня.
– Да ладно, – сказала девушка безучастно. – Это мне без разницы.
– И потом насчет Уолл-стрита тоже все вранье, я ошиваюсь с одной шайкой в Ист-Сайде, и других занятий у меня не имеется.
– Да ладно, – повторила девушка. – Это мне тоже без разницы.
Хват приосанился, сбил котелок на лоб.
– Я б, пожалуй, мог устроиться к О'Брайену, – сказал он вслух, но как бы для себя.
– Прощай, – сказала девушка.
– Пошли, – сказал Хват. – Я знаю одно местечко тут поблизости.
Через два квартала они остановились у красного кирпичного особняка, выходящего в небольшой парк.
– Это что за дом? – спросила девушка пятясь. – Чего тебе там понадобилось?
С одной стороны парадной двери в ярком свете фонаря блестела медная табличка. Хват решительно потащил девушку вверх по ступенькам.
– Читай! – сказал он.
Девушка прочла надпись на табличке и испустила нечто среднее между стоном и воплем.
– Нет, нет, Эдди! Боже мой, только не это! Я не хочу, я не пойду, нет, нет! Отпусти меня! Нет, ты этого не сделаешь! Ты не можешь… Тебе нельзя! Теперь, когда ты все знаешь! Нет, ни за что! Уйдем отсюда скорее! О господи, да идем же, Эдди, прошу тебя, идем!
У нее закружилась голова, она пошатнулась, но Хват успел ее поддержать. Он нашарил правой рукой кнопку звонка и с силой нажал на нее.
1 2 3