— Отчего же, я могу ответить,— сказал лектор, похлопывая себя по правому карману пиджака, видимо, в поисках папирос. Карман оказался пуст, и на лице лектора отразилось явное недоумение. Некоторое время он бессмысленно глядел в одну точку, потом щелкнул в воздухе пальцами, вспомнил, значит, где оставил папиросы, и опять заулыбался.
— Вопрос платонической любви — вопрос крайне серьезный,— начал он.— Вот вы,— лектор протянул руку в сторону Амберки.
Амберки улыбнулся, довольный обходительностью лектора.
— Так вот, уважаемый, позвольте спросить, есть ли у вас жена?
— А как же! — удивился Амберки.— Конечно, есть!
— В том-то все и дело...
— То есть в чем дело?!
— Садитесь, садитесь, я не хотел вас обидеть...
Лектор, по-видимому, забыл, что собирался сказать,
помолчал и потом бодро продолжил:
— Многие не верят в платоническую любовь!
— Я верю! — крикнула с места старшая дочь директора музыкального училища и покраснела. «В институт не попала, а теперь и замуж не выйдет! Нам только платонической любви не хватает!» — подумал отец и, наклонясь к жене, прошептал:
— Что болтает твоя дочь?!
— Не бойся,— ответила жена,— платонической любви не существует, ты меня спроси!
А вообще-то родителям было приятно, что дочка вмешалась в спор. В конце концов не зря же она сдавала столько лет подряд в медицинский институт. Они и других дочерей подтолкнули: чего, мол, сидите, набрав в рот воды! Но те не двигались и не моргали, положив на колени выпачканные лиловыми чернилами и измученные переписыванием шпаргалок руки.
Страсти разгорелись не на шутку. Все забыли про лекцию о современной физике, про фильм, который должны были показать после лекции и не показывали. Судя по всему, и сам лектор был задет за живое вопросом фотографа. Только инструктор то и дело поглядывал на часы: «У Нико небось все готово. Плохо, что хачапури остынут, а так — спорьте, ради бога, мне не жалко!»
— Тс-с-с...— прошипел инструктор, поднявшись во весь рост.
— Потише, товарищи,— поддержал его лектор.— Если вы не успокоитесь, у нас ничего не получится.
Ко больше всех кричал он сам, всем возражал без разбору,— за него или против выступали,— размахивал руками, то и дело отирал лоб и шею платком, в общем, боролся, потому что это уже была настоящая борьба, яростная, непримиримая, не на жизнь, а на смерть. Вошедший в экстаз лектор вдруг заметил Беко и крикнул ему:
— Подите сюда, молодой человек!
Беко замешкался, тогда лектор подскочил и вытащил Беко на сцену.
— Ваша фамилия, юноша?
— Сисордия, уважаемый.
— Вот ты и скажи нам, Сисордия, веришь ли ты в платоническую любовь?
Тут поднялся невообразимый гвалт, хохот, свист, потому что все знали историю Беко.
Беко вырвался из рук лектора и убежал..,
Зина присела к столику музыкантов:
-— Ох, устала...
Она улыбнулась и поправила спадавшие на лоб волосы. Беко подал ей стакан:
— Выпейте, это боржоми.
— Спасибо,— ока отпила, отставила стакан и поглядела на Беко.
— Спасибо,— повторила она.
Она не сводила с Беко глаз, словно пыталась вспомнить, откуда его знает.
Беко поднял голову, и некоторое время они смотрели друг на друга. Потом Зина обратилась к сыну:
— Датуна, тебе не пора спать?
— Нет,— ответил мальчик, он уперся ладошками в колени Беко и попросил: — Расскажи еще что-нибудь.
— Он к вам привязан,— сказала Зина,— весь вечер от вас не отходит.
— Хороший малый,— Беко погладил Датуну по волосам.
Зина смотрела теперь в сторону большого стола, рука ее лежала на скатерти, и указательный палец отстукивал нервную дробь. У нее была узкая худая кисть. Вздутые вены голубели сквозь кожу, на руке были три кольца — одно с бриллиантом, два попроще.
Против всяких ожиданий близость Зины не радовала Беко, а, напротив, злила, раздражала.
— Вам, наверно, скучно,— спросила Зина, не глядя.
— Мы работаем,— отрезал Беко,— нас позвали развлекать гостей, за это нам платят.
Зина взглянула на Беко: его тон смутил ее.
— Извините,— проговорила она тихо. И почему-то представила себе того скрипача с карманами, набитыми яблоками, мерзнувшего у могилы тети Ито.
Глаза у Зины были бесцветные. Возможно, от усталости. В уголках рта залегли глубокие морщины, придававшие ее длинному худому лицу унылое выражение.
— Как вас зовут? — спросила она.
Беко почувствовал, как внутри у него что-то оборвалось, оставив вместо себя сосущую пустоту. Такое с ним случалось только в лифте, который был смонтирован в новом санатории. «Притворяется»,— подумал Беко и только собрался ответить, как она снова отвернулась, словно позабыв, о чем спрашивала.
— А вас, вас как зовут? — у Беко срывался голос.
— Что вы сказали?
— Как вас зовут, я спрашиваю! — он почти кричал.
— Зина,— улыбнулась она.
— Л меня — Беко.
— Знаю.
«Зачем же тогда спрашивать? Из вежливости? Большое спасибо! Мне ваша вежливость не нужна и ваше милосердие тоже. Оставьте их для себя, С меня хватит!
Благодарю, благодарю, что заговорили со мной, спросили, как меня зовут. Знали, а все равно спросили. Это уж чересчур. Это царская милость. Спасибо, что сели к нашему столику, спасибо, что руку положили на нашу скатерть, руку в бриллиантах, похожую на расфуфыренную старуху. Уберите, никому она не нужна, ваша рука...»
Беко, конечно, знал, что люди .часто ошибаются, невольно причиняют боль, ненамеренно, без всякого злого умысла, поэтому мы, поскольку живем рядом, закрываем на это глаза и терпим друг друга.
«Допустим, я не закрою глаза,— думал он,— допустим, не хочу закрывать глаза, что тогда?»
Гнев душил его, он дотянулся до пачки сигарет, достал одну сигарету и заметил, закуривая, как дрожит у него рука. Никотин одурманил его и немного успокоил.
— Да, меня зовут Беко,— повторил он.
Зина перевела удивленный взгляд с него на свою руку, лежащую на столе, словно только сейчас ее заметила, словно забыла о ней, как о вещи, ей не принадлежащей. Она убрала руку и что-то хотела сказать. Губы ее задрожали, и Беко увидел, как она покраснела. Потом она улыбнулась, эта улыбка взбесила его: так улыбаются взрослые в ответ на детские шалости.
— Дорогая Зина! — закричал в это время тамада.— Ваше здоровье!
Зина встала:
— Не стоило беспокоиться,— она подозвала Дату- ну.— Иди, деточка! — поставила его рядом и обхватила рукой за плечи.
Это был самый сложный тост. Не один тамада свернул на этом деле шею, не раз плачущая Зина выбегала из комнаты, оставляя огорошенного тамаду в глубоком недоумении.
— Музыка, туш! — распорядился Беко,
— Тсс! — зацыкали гости.
Зина стояла и улыбалась. Она знала, как трудно в этом доме поднять тост за ее здоровье, но всем придется потерпеть минут пятнадцать, и ей в первую очередь.
Тамада говорил громко и быстро. Все как будто понятно, но если вдуматься — сущая бессмыслица. Он ловко обошел имя Теймураза. Возможно, и упомянул о нем, но так, что никто не понял. Закончив речь, он приник к огромному рогу, а музыканты грянули туш. Гости окружили Зину:
— Будьте здоровы! Здоровье замечательного педагога! Живите на радость нашим детишкам...
Зина улыбалась:
— Спасибо, спасибо...
Потом тамада велел музыкантам замолчать и затянул «Мравалжамиер», гости поддержали.
К Зине подошел свекор:
— Будь здорова, доченька,— он поцеловал ее в лоб.
Он осушил рог до дна и, опрокинув, постучал ободком
по ногтю:
— Пусть у тебя столько же врагов останется!
— Откуда у меня враги? — улыбнулась Зина.
— Не пора ли ребенку спать? — осведомился Нико.
— Конечно, конечно,—? заторопилась Зина, обрадовавшись поводу покинуть гостей.
— Не хочу, не буду спать,— Дато вцепился Зине в подол.
— Ступай, родной, спать,— Нико похлопал его по щеке,— ты же совсем большой, тебе шесть лет исполнилось.
— Если большой, почему я должен идти спать? — Дато поднял глаза на деда.— Вы же не спите?
— Копия дедушки! —умилялись гости,
Зина, наконец, увела Датуну.
— Пусть еще немного побудет,— сдался было Нико, но поспешно добавил: — Нет, ступай, ступай!
И тогда разгорелось настоящее веселье.
Духу поставил на голову бутылку и пошел танцевать. Другие тотчас присоединились к нему, с грохотом отодвигая стулья. Со стола упал и разбился стакан, задребезжала посуда, загудела и заходила ходуном вся комната.
Лектор, упившийся, как деревенский родственник на городской свадьбе, не отставал от Беко:
— Куда ты от меня убежал, Ромео!
— Беко! — ему показалось, что кто-то грохнул бутылкой об стену. Он обернулся в ту сторону, откуда раздался женский голос. Но какая-то пелена застилала взор, и он ничего не увидел. Некоторое время Беко сидел, уставясь в одну точку.
— Беко! — Беко встал. Зина была рядом, а ему казалось, что голос ее доносится издалека.
— Дато никак не заснет, зовет вас к себе.
Она, видимо, пудрилась в спешке и получилось не очень аккуратно. Беко отвел глаза.
— Дальше? — спросил Дато, когда Беко присел возле его кровати.
— Что дальше?
Мальчик обеими руками сжал руку Беко. У того екнуло сердце.
— Хватит, Датуна, спи,— сказала Зина, которая стояла в дверном проеме, скрестив на груди руки.
«Сюда не смотрит,— подумал Беко,— значит, я все- таки для нее что-то значу!»
«Сказать или нет, чтобы не смел больше звонить? — думала Зина.— Нет, нет, лучше делать вид, что никаких звонков не было. Молокосос, лоботряс, наглец...»
— Ну так вот, в один прекрасный день прибудут пришельцы из космоса и заберут с собой Спинозу.
— Не вбивайте ребенку в голову чушь,— вмешалась Зина,— он может поверить в это.
— Все так говорят,— насупился Дато,— потому что это правда.
— Вы знаете Спинозу? — спросил Беко.— Он сам в это верит.
— Я вам запрещаю,— повысила голос Зина, хотела добавить: запрещаю со мной разговаривать, но вовремя сдержалась и сказала негромко: — Не надо, пожалуйста, потом он бредит этими историями.
Беко понял, почему она на него кричала: она-то хорошо знала, кто ей звонит!
Беко остановился на лестнице. От выпитого вина голова казалась пустой и легкой, но пьяным он не был. Так сам и думал: я не пьян. Только задыхался и жадно хватал ртом воздух. Сбежал по лестнице и стал кататься по траве. Некоторое время лежал на спине, положив руки под голову, смотрел в небо, потом встал и пошел к воротам.
— Беко,— позвал кто-то из темноты.— Иди, иди сюда!— у забора стоял Духу. Он застегнул пуговицы и обнял Беко за плечи. Заикаясь от избытка чувств, воскликнул:
— Какая ночь, а?!
Беко попытался высвободиться, но Духу держал его крепко.
— Постой,— хихикнул Духу,— постой! Ты в самом деле сказал, что нету платонической любви?!
Беко ничего другого не оставалось, и он укусил Духу в плечо. Духу завопил от боли и неожиданности, а Беко выскользнул — однако у Духу оказалась быстрая, как жало змеи, рука:
— Ах ты, сукин сын!
Беко закрыл лицо руками, сквозь пальцы просачивалась кровь.
— Что ты наделал! — Духу потирал укушенное плечо.— А ну, покажи,— он с трудом отвел руки Беко от разбитого лица: — Губа, понимаешь, рассечена,— расстроился он,— на что это похоже! — Достал из кармана платок: — На, приложи, я ведь тебя, как родного сына люблю, а ты, бесстыдник! А если бы я тебя убил, и меня бы посадили на двадцать лет? Тебе бы не жалко было? Что я тебе такого сказал? Чего это вы, молодые, как слепни, кусаетесь, осатанели совсем!
Он отобрал у Беко платок, намочил его под краном, выжал и снова протянул Беко:
— Прикладывай, и все пройдет, завтра и не вспомнишь обо мне.
У Беко рот был полон крови. Он сплюнул.
— Вот так,— сказал Духу.— Ладно, Бекуна, прости меня. Я от боли рассудок потерял,— он был искренне опечален,— рука у меня тяжелая и мне не подчиняется, иначе я бы тебя в жизни не ударил!
Беко пошел к воротам, прижимая к губам платок. Духу продолжал говорить, но он его не слышал. В ушах стоял звон. Как слепой, Беко выбрался на улицу и тотчас столкнулся с Ираклием и Ладо.
— Можешь не рассказывать,— предупредил Ираклий.— Мы своими глазами видели, как Духу тебе врезал. Но вмешиваться не имело смысла!
У Беко от боли выступили на глазах слезы.
— «Поскольку плачешь, значит — человек!» — продекламировал Ираклий.— Человек родился! — завопил он.— Человек! При свете звездной коптилки, в абстрактных яслях природы, беспечный и вольный, как жеребенок! Но массивный, словно рояль, его мозг уже звучит и играет, слышите?
— Завелся, болтун,— огрызнулся Ладо,— не видишь, он весь в крови!
Несмотря на боль, Беко был в прекрасном настроении. Мучительный нарыв в его душе наконец лопнул, и он испытывал невероятное облегчение. И слезы помогли,
потому что была не горечь и обида, а глупость, превратившаяся в соленую воду (он так именно и подумал).
— От...куда... вы.., здесь.., по...явились? — с трудом выговорил он.
— Мы от Лили идем,— сказал Ладо.
— Беко, тебя надо немедленно окунуть в воду и обмыть,— объявил Ираклий,— такое правило. Затем младенца, подкидыша, обернутого тонкой пеленой слез, отнесем к порогу «Родника надежды».
Они бежали к морю.
— Обмоем, окунем! — кричал Ладо, х
Когда они поравнялись с дачей известного писателя, Ираклий остановил друзей:
— Лучше здесь, в бассейне!
Ладо стукнул себя кулаком в грудь:
— Умру, если не искупаюсь в этом бассейне!
Калитка была заперта. Ладо с Ираклием перелезли
через забор и впустили Беко:
— Гряди, чадо!
Едва Беко ступил во двор, как они водрузили его па «золотой трон» и потащили к бассейну.
— Бассейн, бассейн, старый бездельник,— возгласил Ираклий,— прими новорожденного Бекину Сисордия, омой его своими прохладными водами, пощекочи его розовые пяточки своими водорослями, развесели и верни его нам смеющимся! Раз-два и-и... три!
Беко, одетый, плюхнулся в воду, Ладо и Ираклий прыгнули следом. Они возились, ворочались в бассейне, как дельфины, поднимали тучи брызг, шлепали по воде руками, кричали дикими голосами. Они вскакивали друг другу на плечи, хватали за ноги, ныряли, ходили колесом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17