каждой был дан совет не отвлекаться, на что все по очереди обижались и вставали, чтобы уйти, тем не менее все остались и в конце концов выразили единодушное мнение, что Мане пора жениться и что всем им надо дружно взяться за дело и найти ему подходящую невесту. И когда внезапно нагрянула еще одна тетка, незваная, некая Дока, и, сложив на животе руки, спросила, ради чего они собрались, Параскева с серьезным и многозначительным видом процедила:
— Собрались, Дока, хотим вот женить нашего теленка!..
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
повествует о семейной вечеринке, на которой был утвержден список кандидаток, то есть девушек на выданье, или, точнее, девушек, из коих мастер Мане должен был избрать себе спутницу жизни
Спустя несколько дней у Евды снова собрался семейный совет. То и дело, постукивая шлепанцами или шарканцами, проходит по мощеному двору, сунув руки под мышки, одна из теток. Собрались все — и Дика, и Кара, и Рушка, и Параскева, и Николета, и Дока. Все явились по приглашению Евды, только самая молодая, Дока, как и всегда, пришла незваная. Это была еще красивая, ядреная бабенка с несколько странными манерами. Бывало, идет по улице, забудется и давай насвистывать. Поэтому от нее всячески старались избавиться: в дом к себе не звали, с собой в гости не брали, а если и брали, то после бесконечных споров и пререканий об условиях, которые Дока весьма неохотно принимала. Тетушка Дока не отличалась деликатностью: вечно что-нибудь ляпнет, когда ее не спрашивают, и поставит всех в неловкое положение. А уж что скажет, будет защищать до драки, потому и слывет драчуньей. Женщины не любят иметь с ней дело, а если уж отвязаться от нее не удается и приходится брать с собой, то ставят условие, чтобы она молчала как рыба. В таком случае она должна была поклясться: «Чтоб мне ослепнуть! Чтоб мужу моему Со-тиру на свете не жить (кстати сказать, мужа своего она вовсе не боялась), если я хоть рот раскрою!» Впрочем, предосторожности родичей ее нисколечко не трогали, а им нисколечко не помогали. У Доки был какой-то удивительный нюх, она легко и просто узнавала, где собирается добрая компания, то ли по запаху жареного кофе, то ли по шипению сковородок или по шеренге выстроившихся у дверей шлепанцев и шарканцев — самой верной приметой и лучшим доказательством того, что здесь собралась теплая компания, которая пьет кофе и развлекается.
Все тетки по матери и по отцу уселись кружком на низких диванах, пьют кофе, кое-кто закурил не хуже любого мужчины. Тетушка Дока пьет и кофе и анисовую и вдобавок дымит, что твой турок. Обсуждают невест, которые, по их мнению, могут составить партию для Манчи.
Начинает Параскева:
— Какая девушка появилась у Мадиных, напротив Зеленого источника, дай бог ей здоровья! Такой красавицы в жизни своей еще не видела, а я ведь женщина немолодая... Фрузиной зовут.
— Да разве она одна?! — перебивает ее тетушка Рушка.— В доме Йоргана Калтагджи расцвела девушка, Тимчей зовут, точно лилия! Будь здесь турки,— чтоб мне ослепнуть!— они бы насильно обратили ее в свою веру!.. Почему тебе, Евда, не потолковать с ним о Тимче?
— А что тут будешь делать?! — говорит Евдокия.—
576
Какой толк говорить? О чем? Бранью не поможешь! В солдаты гонят силой, а женятся — вольной волей
— Может, в Белграде ему приглянется какая молодая белградка, если наши не подходят?! — вмешивается Дока, но, не получив ответа, умолкает.
Вспомнили еще кое-кого: Дику Грнчарскую, Ленче Кубеджийскую, Дону Чешменджийскую, Зону Ставрину и Иону Мамину — все как на подбор — красивые, порядочные, трудолюбивые девушки. Целую неделю не покладая рук хлопочут по хозяйству; по воскресеньям, надев шелковые платья, отплясывают коло, а в понедельник, вскинув мотыгу на плечо и распевая «Изумруд ты мой зеленый...», направляются в поле, на ниву или на виноградник... Все отличные партии для Манчи. Евда признает это и обещает поговорить с сыном.
— Ты, Евда,— вмешивается Дока,— побольше рассказывай ему о девушках! Чего ему сидеть неженатому, губить понапрасну свой век? Годы уходят! Что он, дервиш какой или монах, чтоб жить отшельником?! И я ему толковала, да меня он слушать не хочет!.. Брось, говорит, помолчи, Дока! Ты думаешь, мне жениться — все равно что тебе шкалик ракии опрокинуть? Поколе молод, дотоле и дорог! И не пожелал, собака, больше со мной разговаривать. Я вижу, с ним каши не сваришь, и оставила!.. А какие девушки пошли бы за него, сам паша бы не отказался! Уж как любо выйти замуж, но вдвойне любо выйти за нашего Манчу, особенно как он после службы вернулся из Белграда!.. А какое почтение мне оказывают, и все из-за Манчи! Я прекрасно понимаю, по какой это причине! Бегут через улицу, чтоб руку мне поцеловать... Только о Манче спросить стыдятся... Я в глазах у них читаю!.. И отлично знаю, ради кого они мне такую честь оказывают. Некоторые и в баню приходят, скажем, Дика Грнчарская, Гена Кри-вокапская и Ленче Кубеджийская. Да и Зона Замфиро-ва тоже, но та, как дочь чорбаджи, со своими ходит, с нами не купается и не разговаривает. А все прочие, если бы вы знали, какую честь мне оказывают, как заискивают! «Тетушка, тетушка, пожалуйста,— вот мое мыло»,— кричит одна. «Возьмите, тетушка Дока, мое мыло, оно душистое!» — кричит другая. Боже ты мой! Просто с ног собьются, за мной ухаживая!.. А я сижу, точно мать паши, прийимаю почести и от одной и от другой и думаю про себя: «Ах, рыбоньки! Не раздеритесь, чего доброго! Хоть я женщина и простая, но отлично понимаю, не из уважения ко мне вы увиваетесь!» И знай себе прикидываю: «Господи боже мой, которая же из них будет моей снохой на масленую?! Но хороши, до чего красивы — ого-го! Глаз не отведешь! Гляжу я на них, Евда, и диву даюсь! Как-то ханума Имер-аги подсела ко мне и говорит: «Видела, Дока, до чего хороша эта Зона Аджиско? Белая, как лилия, глаза — миндалины, шея — слоновая кость, а губы что огненный коралл! Эх, кабы не вера, что мешает и нам и вам, сосватала бы я ее с удовольствием за своего Халила!..» И правильно говорила женщина. Только тогда разглядела я Зону. И тут-то увидела ее тонкий стан, буйные косы, белые крепкие груди, точно две пиалы, а уж стыдлива-то как! Хо-хо-хо! — воскликнула Дока и, развалившись этак небрежно, закурила цигарку, отхлебнула из рюмки и продолжала: — Даже досада взяла. «Эх, бедняжка Дока, думаю, горькая твоя судьбинушка!.. Почему ты не парень, чтоб ее просватать или выкрасть у отца?!» Вот какая красавица!..
— Да помолчи ты, несчастье! — оборвала ее Евда.— И тебе не стыдно?! Как так можно говорить?!
— А что?! — удивленно оправдывается Дока.— Что я такого плохого сказала? Если я и смакую, то на словах, ничего плохого не делаю...— И выпивает еще рюмку анисовки.— Если хочешь, Евда, я всех их в бане как-нибудь соберу. Смотри тогда на них, любуйся, выбирай для своего Маичи любую, но и тебе будет жалко и досадно, что не ты Манча!
— Фуй! — восклицают тетки.— Вот безобразница! Тебе не стыдно? Фуй, какие разговоры! Иди домой! Гуляка несчастная!.. Ступай домой! — вскочив, закричали на нее все.— Кто тебя сюда звал?! Марш домой!
— Кому это идти домой? Мне, что ли? — вспыхнув, угрожающе спрашивает Дока и, сняв шлепанец, зажимает его в руке.— Пусть убирается Рушка! Какая она ему тетка?! А если придется нашему Манче туго, не вы, а я буду за него драться и ругаться!..
— Ахти, что она говорит! — укоряет ее Параскева, понижая от страха голос.— Еще жена ремесленника!.. Когда ты наконец возьмешься за ум?! Ах, Дока, Дока! Разве так разговаривают?! И тебе не совестно перед этой девочкой? — И она указывает на служанку Дону, одновременно подмигивая ей, чтобы она убрала чашки, рюмки и графин с анисовой, из которого чаше всех угощалась Дока, описывая посетительниц турецкой баки.
578
Сделано это было в самое время, ибо, останься графинчик под рукой у Доки, кто знает, что бы она еще брякнула, не ровен час, и кулаки в ход пустила бы, потому что феска и платок на ее голове уже полезли набок и выдавали ее настроение.
Потом все поднимаются с диванов. Дона уже повернула их шлепанцы носками к выходу, и тетушки, стоя, еще раз перечисляют имена девушек, которых Евда должна упомянуть и похвалить перед сыном.
— Пошли со мной в баню,— налетает на Евду Дока,— вот уж полюбуешься, поглядишь на настоящую девичью красу!.. Да что там! В серале у паши среди трех дюжин самых распрекрасных грузинок и турчанок таких не увидишь!..
— Ладно, ладно! Это проще простого, Дока! Пойдем как-нибудь! — соглашается Евда, чтобы поскорее от нее избавиться.— А сейчас иди ляг, сосни, Дока, маленько...
— На Зону чорбаджи Замфира поглядеть бы! — говорит Дока, прощаясь.— Я разузнаю, когда она пойдет в баню, и мы с тобой отправимся, я заплачу и за себя и за тебя,— поглядишь, полюбуешься на Зону... И хоть ты не мужчина...
ГЛАВА ПЯТАЯ
рассказывает лишь об одном эпизоде. Впрочем, как эпизод она чуть длинновата, как роман — коротка, на самом же деле это все же сенсационный, но для родителей весьма поучительный роман, героями которого являются молодой Митан-че Петракиев и швабка Гермина. Глава эта необходима для того, чтоб показать читателям, перед какой пропастью мог очутиться наш герой, мастер Манча
По решению семейного совета Евда посадила перед собой сына и, поскольку женитьба в принципе была решена, заговорила о деталях. Перечислила всех кандидаток: Мадину Фрузину назвала старательной, кроткой и красивой девушкой, добавив, что в том ничего нет удивительного, ведь ее отец грек из Филибы; о Тимке Йордана Калтагджи сказала, что она хорошо ткет и ведет все хозяйство; наговорила много добрых слов о Дике Грнчарской, какая она сильная, стройная и скромная («идет по городу — глаз не подымет, как и положено девушке»), какая послушная и какой голос у нее звонкий, как запоет «Защелкал соловей, думает, заря пришла!» — заслушаешься! Не позабыла и о Ленче Кубеджийской,
ю*
Зоне Ставриной, Ионе Маминой и Гене Кривокапской,— всех назвала, о каждой сказала, что можно было сказать хорошего, а потом спросила, что он обо всем этом думает.
Мане ничего не ответил. А когда мать стала настаивать, сказал, что это не к спеху.
— Но, Манче, сынок, до каких же пор ты будешь сидеть в холостяках?! — воскликнула мать.— Сплю и вижу, когда ты приведешь в дом невестку, чтоб она ходила за мной,— ведь пора и мне отдохнуть... Легко ли в мои годы месить тесто, готовить обед тебе и твоим подмастерьям и ученикам?! (Читателям известно, что в мастерской, кроме Коте и Поте, других подмастерьев и учеников не было, но что поделаешь с тщеславием матери!)
— Да женюсь я, мама, не волнуйся! — успокаивал ее Мане.— Мне жениться нетрудно, тебе бы было хорошо! Возьму первую попавшуюся, а она тебя почитать не станет. Куда это годится? А?
— Почитать будет, о том не беспокойся. Я и сейчас уже вижу, кто и как меня почитает... Выбери одну из тех, кого я назвала... Какая тебе по душе, пусть та и будет, я согласна... Все красивые...
— Эх,— Мане махнул рукой,— ну и что, если красивые. Они одни, что ли, красивые? Время есть!
— Знаешь, Манча, надо поторапливаться! Расхватают их сыновья толстосумов, как горячие сайки поутру на рынке, что тогда будешь делать?!
— Ну, какая чепуха, мама! — засмеялся Мане.— Что буду делать? Найду кого-нибудь! К чему столько разговоров, словно на другой год не появятся новые невесты и, может быть, еще покрасивей и поскромнее нынешних...
— Эх, вижу я свою судьбу и счастье, которое меня ждет с тобой!..— вспылила Евда.— Мане, Мане, отольются тебе материны слезы! Ты что думаешь, мать женщина простая, ничего не понимает, отстала от времени?.. Боюсь, опозоришь ты меня, как этот твой дружок Митко, чорбаджи Петракия сын, отца и мать опозорил!..
— Почему я тебя опозорю? Оставь, как так можно говорить?! — И, нахлобучив на голову шапку, сердито ушел.
«Это неспроста,— решила Евда после долгих размышлений.— Беда, если влюбился в какую залетную шлюху. В Нишаву прыгну, ей-богу!»
Она долго просидела в углу на диване, погрузившись в думы. О чем только не передумала, как только не за-
щищалась от бесконечных черных мыслей. «Ахти, беда-а-а-а-а! Правильно сказано: «Не дает господь ребенку того, чего мать желает!» Вот и у меня с Манчей так! Но, может, не так все плохо получится...»
— Дона! Эй, Дона! Дона, егоза деревенская! — позвала Евда служанку.
— Что желаете, тетушка?
— Сбегай-ка, детка, к чорбаджи Тасе и скажи: «Кличет тебя тетка Евда по важному делу!» — только попроси поторопиться.
* * *
Вскоре явился и чорбаджи Таса, дальний родственник Евды, нечто вроде деверя он ей приходился, а Евда ему вроде невестки. Евда обращалась к нему всегда, когда попадала в беду и требовался мудрый совет; он охотно тотчас отзывался и как родич, и как тайный воздыхатель, годами безнадежно питавший к ней нежные чувства. Вздыхал он, когда Евда была еще девушкой, и так до сих пор не переставал вздыхать, но об этом, разумеется, Евда не должна была знать...
— Что скажешь, невестушка? — спросил ее Таса.— Зачем я тебе понадобился?
— Позвала тебя, братец Таса, чтоб поделиться, беда у меня большая... Это моя шальная головушка... Манча. Задумала его женить, а он отбрыкивается, что норовистый осел от вьючного седла... Времена нынче! Упаси бог!.. Ни отца, ни матери не слушают! Ничего не признают, все им нипочем, братец Таса!.. Как же так?.. Никто меня и не спрашивает, а я все-таки мать!..
— Эх,— вздохнул Таско,— такова, Евда, наша судьба... Когда мы были детьми, никто — ни отец, ни мать нашего желания не спрашивали, а сейчас, когда мы сами родители, нас не спрашивают дети!.. Раньше старики нас не спрашивали, а сейчас дети не спрашивают. Вот такова-то, Евда, как ты только что сказала, наша судьба!..
— Но не то, братец Таско, меня мучит и страшит, чтоб мне свету божьего не видеть! Нет, пусть себе не спрашивает, пусть, братец Таско! Что мне до того! Другие нынче времена! Сербия! Сербия, свобода! На здоровье! Пусть не спрашивает, пусть выберет себе по душе. Мой покойный Джорджия тоже не спрашивал, а сказал моему отцу: «Если не отдадите по-хорошему, женюсь на вашей Едве уводом — Сербия и граница близко!» Боюсь я до смерти, как бы не взял он какую залетную шлюху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20