— Какой там свидетель! — сказал, улыбаясь, Сковородня.— Ничего, Петря, иди себе и успокойся. Я поговорю с господином Алеку Дешкой, разберемся. Тебе бояться нечего. Раз ты за собой никакой вины не чувствуешь...
— О том-то я и говорю, господин Матейеш. Никакой вины за собой не знаю.
У Лейбуки мелькнула на лице тонкая улыбка.
— Трудно установить правду,— поддакнул инженер, наливая вино в стаканы.— Было уже темно и поблизости ни души.
— На воре была маска,— тихо заметил Лейзер.— Теперь уж никто его не поймает.
— Какой тут еще свидетель? — опять заговорил, смеясь, писарь и пристально посмотрел на хозяина.— Болтать да строить всякие домыслы может любой, даже Лейзер.
— Возможно, только я не свидетель,— торопливо и энергично возразил Лейзер.
Господин Сковородня продолжал:
— Со своими домыслами мог явиться и кто-нибудь вроде Илие Бэдишора, который ищет клады по ночам на берегу Бистрицы.
— Вот где истина! — крикнул, смеясь от души, Шагомовцы.—
Ходит и ищет клады! Ему одному известно, что за звери бродят ночью по тропинкам.
Петря Царкэ сверкнул глазами и ухмыльнулся во весь рот.
— Верно, господин Матейеш. Очень даже возможно, что он. Нет, теперь я знаю, что это в самом деле он. У меня с ним старая история из-за одной зазнобы. И он, вражий сын, подкапывается под меня, распускает слухи. Непременно узнаю, он ли это, господин Матейеш.
Плотовщик тряхнул головой, как будто и впрямь удостоверился и остановился па определенном решении. Потом он снова вошел в трактир, таща за собой Лейзера.
Несколько дней спустя, в одно из воскресений, под елями у старика Булбука было большое гулянье. Молодежь водила хороводы. Прочие же выпивали и похваливали вино трактирщика. Были там рабочие со всех окружающих гор, итальянцы с большого шоссе господина Шагомовцы и немцы — машиписты с лесопилок. Дед Павалаке Булбук, громадный, плечистый, с выпирающим из-под безрукавки животом, с белыми усами на красном лице, прохаживался взад и вперед, расставляя кружки и перешучиваясь с женщинами. Сквозь разноголосый гомон еле пробивались тягучие, замирающие звуки скрипки. Но парням и этого было достаточно: они танцевали, возбужденные и хмельные, с разгоревшимися глазами. Девушки казались более сдержанными и мягко притопывали по земле сапожками с медными подковками.
Петря Царкэ вдруг поднялся с лавки и, слегка пошатываясь, пошел к танцующим. Он остановился на пороге с неопределенной улыбкой на губах, глядя, как прыгают и кружатся пары в танце, называемом кэрэшел. Сначала ему показалось, что все кругом двоится в каком-то тумане, потом он различил Бэдишора и Мэдэли-ну. А ведь не зря поднялся он с лавки: знал, что девушка здесь, значит, и парень неподалеку. Потому-то и оставил кружку недопитой и вышел наружу, бередя в себе накопившееся буйство. Нужно же было что-то сделать ради дружбы с писарем.
Тут невдалеке показался и сам господин Матейеш Сковородня. Девушки, подталкивая друг друга локтем, со смехом зашептали одна другой на ухо: «Вертишейка! Вертишейка! Вертишейка!» Потом, поднимаясь на цыпочках, стали искать глазами Мэдэлину. Появление писаря придало решимости Царкэ. Все так же неопределенно улыбаясь, он прошел вперед, задел плечом одну пару, потом другую и, наконец, тяжело опустил руку на плечо Мэдэлины. То был знак, что танцорку приглашает другой парень. Илие и Мэ-дэлина остановились. Но, увидев перед собой Петрю Царкэ, Бэди-шор рванул девушку к себе. Как раз в этот миг он заметил и писаря.
— Чего тебе надо? — крикнул он, меря внезапно вспыхнувшими глазами плотовщика.— Какой ты парень? Не имеешь права приглашать.
Царкэ осклабился.
— А мне вот пришла охота потанцевать с этой девчонкой. Я и музыкантам заплачу, и парней угощу!
Танец расстроился. Один из парией положил руку на скрипку, и песня, задохнувшись, умолкла. Мэдэлина потянула Бэдишо-ра в сторонку.
— Тебя писарь подослал! — заревел Илие, сверкнув взглядом в сторону Сковородни.
Царкэ нагнул голову и кинулся вперед. Несколько девушек испуганно вскрикнули. Мэдэлина комочком откатилась в сторону, отброшенная левой рукой Илие. Правой же он схватил Царкэ за голову, не давая ему выпрямиться; остальные парни навалились на них, пытаясь разнять.
Сильные руки оттащили Петрю от Илие; он тяжело дышал и только яростпо вскидывал головой.
— Ничего, вдовий сыпок, мы с тобой встретимся в другом месте!
Важный, щеголяя узкой городской одеждой, господип Матей-еш протискивался сквозь возбужденную толпу, собравшуюся па месте происшествия и, притворяясь обиженным, спрашивал:
— Что случилось? Кто смеет говорить обо мне?
Илие Бэдишор смерил его ненавидящим взглядом. Писарь притворился, будто ничего не замечает. Он понимал, что ему здесь делать нечего. Встретившись глазами с Мэдэлиной, он спросил:
— Что такое, Мэдэлина? Что случилось?
— Пришел волк с похмелья расстроить веселье,— скороговоркой ответила Мэдэлина. Остальные девушки, склонив друг к другу головы, приглушенно хихикали.
Господип Матейеш достал из кармана часы с цепочкой, посмотрел на циферблат, потом хлопнул плеткой из бычьих жил по штанине. Он чувствовал себя так, будто попал в осиное гнездо.
— Пусть кто-нибудь сходит за Дешкой,— грозно приказал писарь и важно удалился прочь от толпы.
V
Господин начальник произвел небольшой допрос, восстановил порядок и спокойствие, а затем направился медленным шагом по тропинке в гору, позвякивая саблей о камни.
Господин начальник Алеку Дешка был человек небольшого роста, но хорошо сложенный, широколицый, белокурый и безбородый. За сморщенную физиономию, которая как будто всегда смеялась, его прозвали «Туркиня». У господина начальника жандармского поста и впрямь было лицо веселой бабы. Глаза же были и не веселые PI не бабьи: серые, со стальным блеском, они буравили души и предметы.
У господина Алеку Дешки был свой взгляд на людей. Он вертел ими, крутил, судил, осуждал и не дал бы за пих и ломаного гроша. Были у него свои понятия и о службе, которую он нес. Он прочитал за свою жизнь несколько книг и стремился выполнять свой долг перед властью, как настоящий артист. Когда у него оказывалось «дело», он никогда не относился к нему небрежно; как искусный часовых дел мастер, начальник разбирал его на части и винтики, вертел, разглядывал со всех сторон и втихомолку делал свои выводы...
Задумчивый, как всегда, Дешка поднимался по дороге в кабачок. Был прохладный вечер, какие выпадают в конце лета, и Лейбука, поеживаясь, закрывал дощатые ставни своего заведения. При виде жандарма Лейзер весело улыбнулся и приветствовал его, подняв руку ко лбу:
— Добрый вечер, господин Алеку. Как хорошо, что вы заглядываете иногда к нам. Жена моя только тогда и спокойна, когда вы показываетесь в этих местах.
— Разве? Так пойди скажи ей, что я прргшел, и попроси ее приготовить для меня чашечку турецкого кофе. Я из турок, господин Лейбука, и люблю кофе.
— Я тоже, господин Алеку, хотя и не из турок. Скажу, пусть приготовит две чашечки.
Алеку Дешка уселся на стуле между елей. Лейбука вошел в свой бревенчатый дом, спеша сообщить жене добрую весть, потом вернулся, потирая руки.
— А стаканчик рому, господин Алеку, уживается с кофе?
— Уживается, если составишь мне компанию. Я люблю, чтоб по справедливости, господин Лейбука.
— Знаю,— ответил Лейбука, тихо смеясь.— Я вас хорошо знаю, господин Алеку. Вы редкий человек в этих краях. Что же вас привело сюда, господин Алеку?
— Что меня привело? Да ровно ничего,— ответил жандарм.— Сам пришел. Я службы не боюсь, где бы она ни была. И в пустыне не пропаду, господин Лейбука. Я немножко философ. Если нечего делать, я думаю: зачем создал бог человека? Стараюсь разгадать без свидетелей и без улик, кто же все-таки напал на кассира лесопилки. Взгляну на человека— и могу заранее сказать, в какую ночь он попытается нанести визит господину Лейбуке...
Лейзер подскочил.
— Не говорите так, господин Алеку. Вон идет моя жена. Она всего боится.
Мадам Эстер поздоровалась за руку с господином Алеку и с тяжким стоном опустилась на стул.
— Трудно здесь жить,— сказала она, грустно улыбаясь,— одни заботы и неприятности. Бывают ночи, когда я совсем не сплю.
Жандарм повернулся к Лейзеру и засмеялся:
— Тогда позволь спросить тебя, господин Лейбука, что тебя сюда привело.
Лейзер вздохнул:
— Должен же человек заработать себе на кусок хлеба...
— Это так,— тихим голосом согласился представитель власти. Они помолчали некоторое время. В селе зажглись огни. На
одном из склонов, в горах, замерцал, словно одинокий глаз, костер. Мадам Эстер поежилась, укутала шею платком и ушла в дом.
— Так о чем же вы это говорили, господин Алеку? — робко спросил Лейбука.
— Ага, не забыл, значит. Я говорил, что знаю, кто под маской напал на кассира.
— Может быть, я тоже знаю. Думается мне, что и господину писарю известно.
— Возможно,— неторопливо заговорил жандарм, высекая огонь и прикуривая.—За человеком, который это совершил, я все время слежу на расстоянии. А он и знать не знает. Теперь надумал заглянуть сюда как-нибудь ночью, сорвать ставни и пошарить у тебя за стойкой.
Лейзер молчал.
— Уж я-то людей знаю,— продолжал Алеку Дешка, смеясь.— А его насквозь вижу, все знаю, что он задумал. Придет — а мне уже известно, кто был.
— Господин Алеку,— тихо молвил Лейзер,— лучше бы он не приходил.
— Понятно, лучше бы не приходил. Сорвет ставни, взломает стойку, а ты выскочишь с криком, взлохмаченный, держа свечу в руке. Тут в горячке недолго тебя и топором по голове стукнуть. Конечно, этого нельзя допустить. Уж лучше позову его к себе, расспрошу о других делах,— он и образумится. Набедокурил бы, да не посмеет.
Алеку Дешка курил и, наслаждаясь, пил в темноте свой кофе.
— Хороший кофе,— сказал он.— Такой я только в Яссах пил у тамошних армян.
Лейзер снова вздохнул.
— Живем мы здесь, господин Лейбука, среди злодеев. Они, что дикие лесные звери, кидаются друг на друга, дерутся и клыками и рогами. Сегодня чуть смертоубийство не приключилось.
— Как же это, господин Алеку?
— Петря Царкэ бросился на Бэдишора.
— Выходит, опять он?
— Да. Теперь у него эта забота. Еще одна причина, чтобы отложить визит к тебе. Писарь наш, господин Лейбука, учился в школе, одевается, как и мы, но душа у него все равно дикая. Вот уже целый год он бегает за одной девчонкой и теперь дошел до отчаяния. Я молчу, но все вижу. Теперь пустил в ход Царкэ. А сам потом умоет руки — знать не зпал, видеть не видел.
— Как это умоет руки? Из-за чего же ему умывать руки, господин Алеку?
— Так-так. Думаешь, я не знаю, чем все это кончится? Знаю, будто я сам господь бог. Горы высокие. Бистрица глубокая. Будут когда-нибудь оплакивать бабы Илие Бэдишора...
Лейзер вскочил встревоженный.
— Не может быть, не может этого быть, господин Алеку! — воскликнул он, волнуясь.— Вы странный человек и всегда так меня пугаете. Но вы же не плохой человек. Вы можете что-нибудь сделать, помешать.
— Нет, господин Лейбука, ничего я не могу сделать,— тихо ответил Алеку Дешка.— Страсти здешних людей как ветер и вода: никто их не остановит... Вот оно как, господин Лейбука! Не видишь, что вытворяет наш писарь? Посылает весточки матери парня, потом идет к тетке Параскиве, увещевает ее, самой девушке проходу не дает. А здесь, в кабачке, среди бела дня он разве не рассказывал во весь голос о своей страсти? Недавно он об этом же говорил с Царкэ, не так ли?
— Правда. Говорил.
— Так ты сам разве не видишь, господин Лейбука, к чему все клонится? Если я знаю, кто такой Царкэ, если мне известно, что он замешан в этом деле, и если сегодня я видел, как он, словно волк, хотел сцепиться с Бэдишором, то мне не трудно догадаться и о дальнейшем. Но ничего не поделаешь. Могу я за ним уследить? Нет, не могу. Бог с ним! В этих местах человек, вода, звери — все одинаковы, господин Лейбука. А теперь, если тебе не трудно, принеси стаканчик рому.
— В один момент. Только я не верю, господин Алеку. Вам просто так правится — зайти вечерком и говорить подобные вещи. Я очень рад, когда вы приходите. Вы — власть, и мне с вами хорошо, хоть и пугаете вы меня до смерти. Не верю я, что случится так, как вы говорите.
— Что ж, и не верь. Ты человек городской. Там, когда убьют человека, все ужасаются и толпятся, как на ярмарке. А здесь, господин Лейбука, дни человека — что трава, как сказано в Псалтыри. Вскорости на Бистрице произойдет неприятное событие, и день тот недалек...
Лейзер, сгорбленный, напуганный, застыл на месте, а бабье лицо Алеку Дешки сморщилось от странного беззвучного смеха.
VI
Туркиня не ошибался: что-то должно было произойти. Из своего жандармского поста возле примэрии, над которым высоко в воздухе полоскался вылинявший от дождей флаг, господин Алеку Дешка с застывшей улыбкой следил за всем, что происходило в долине и на тропинках, все отмечая у себя в уме. Его серые глаза, казалось, видели сквозь стены. Он как будто сам присутствовал на совете Петри Царкэ с господином Матейешем. Вот уже несколько дней подряд, в сумерки, плотовщик с топором под мышкой поднимался своей подпрыгивающей походкой к домику писаря.
Господин Алеку Дешка курил, сидя верхом на стуле и опираясь подбородком на скрещенные на спинке руки. Дым от сигареты, словно живой, полз и извивался в ярком свете осеннего дня. Начальник видел и отца Земля Горит, который неутомимо шагал то по тропинке, то по какой-нибудь извилистой уличке.
Батюшка Костаке тоже взялся за дело, намереваясь устроить его по своему разумению и не в ущерб себе. Прежде всего — оп был другом писаря. У ворот дома тетки Ирпны батюшка всплескивал руками и все удивлялся:
— Как это ты, тетка Ирина, трудолюбивая, богобоязпенная женщина, измученная заботами вдова, можешь терпеть подобное: ведь она совсем вскружила ему голову, обличия человеческого лишила!
— Правда, батюшка Костаке, целую руку... — отвечала вдова.— Подумать только, до чего осатанели люди... Какая-то девчонка, кошка драная, а вот же — вцепилась в моего Илие и не отстает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23