Золотая девушка лежала перед глазами джигита. Это превращение, это чудесное видение заставило его затаить дыхание. Он подошел к ней ближе и стал глядеть на нее. Ее груди, напоминающие клюв куропатки, при вздохе поднимали платье и ясно обозначались. Видно, тепло костра согревало ее, от высыхающих волос понемногу начал подниматься легкий пар. Мамырбай наклонился, послушал, как бьется ее сердце, — услышал как бы перестук копыт скакового коня, выигравшего соревнование. Но все же заметно было, что щеки Керез чуть зарумянились, жизнь возвращалась к ней. Мамырбай поправил у нее под головой скатанную рубашку — ив этот момент сознание вернулось к девушке, она открыла глаза. Сразу узнала Мамырбая, а тот приподнял ее голову. Она села, тихонько отвела за спину косы, которые, спутавшись, лежали у нее на груди. Попыталась встать — но слабость еще не оставила ее. Еле шевеля посиневшими губами, сказала:
— Опозорилась я перед тобой, а... Не обвиняй меня, Мамыш. Вдруг, ни с того ни с сего... Мне показалось, гора покачнулась, у меня голова закружилась и потемнело в глазах, я чуть не умерла. Ты мне дал воды, да?
— Набрал в ладони и принес. Ты попила, стала свободнее дышать.
— Если бы не ты, я бы умерла...
— Зачем так говоришь.
— Это твоя тень на стене, да, Мамырбай? Какая большая! Я сразу не могла понять, где я. Еле вспомнила, что мы в пещере. Ого, гляди-ка, а дождь-то еще сильней припустил! — Тут она посмотрела на костер и улыбнулась успокоенно.
Мамырбай обрадовался — ну наконец-то опять все хорошо! Подал девушке руку:
— Вставай, погрейся у огня. Надо же, я, оказывается, накрыл тебя всем, что ни попало под руки. У меня чуть сердце не разорвалось, когда тебе стало плохо. Не пугайся, это мои брюки, — объяснил Мамырбай, увидев, что девушка удивленно откинула какую-то вещь, укрывавшую ей ноги. — Не для красоты, ради тепла. Хоть и брюки... ха-ха-ха! Будет, что рассказать потом — правда? — как когда-то употребили брюки вместо одеяла... смешно, да? Ведь это и есть жизнь. Пещера, блеск огня, проливной дождь, темная ночь... Две тени на стене, огромные, как чудовища... И это мы — Мамырбай и Керез, ха-ха-ха! Кто видел такое, а кто и не видел! Расскажи это ребятам из большого города, им покажется сказкой! — Говоря все это, Мамырбай помог Керез подняться, приблизиться к огню. — Интересно, когда видишь самую разную, неожиданную жизнь. В Москве метро, большие-большие многоэтажные дома, а здесь — свое. Я не был в Москве, но, судя по кино и по рассказам, там красивей, чем в раю. И все же я скучал бы по Кыз-Булаку, если бы мне пришлось учиться в Москве и провести там пять лет жизни. А ты, Керез?
— Хороший человек всюду отыщет красоту, плохому же и красивые места кажутся плохими. Человек сам украшает землю. Возьмем, к примеру, поселок нашего колхоза «Советский». Каким он был десять лет назад? — начала говорить Керез, удобно примостившись у огня.— Жили тесно, собрания, помнишь, проводили в коридоре школы. А теперь — Дворец культуры, красивые, удобные дома. Мы любим Москву. Но любим и свой поселок. Ведь родная земля — самое дорогое.
— Вот ответь, Керез, как мы, животноводы, должны жить дальше? Возьмем наш колхоз. Шестьдесят тысяч овец. Сколько человек нужно, чтобы смотреть за ними? Если в среднем считать по пятьсот голов в каждой отаре... да некоторые пасут по две отары. Тогда приблизительно будет сто отар. Если для каждой отары потребуется два человека, то для ста отар сколько? Двести человек, да? Но это ведь мало — только по два человека. Если по три человека считать будем, получается триста человек. Да еще прибавь, какая помощь нужна во время окота, — сама знаешь, сколько человек нужно на одну отару. А ведь с каждым годом окоты увеличиваются. И вот если все вместе посчитать — сколько же не хватает людей, в одном нашем аиле сколько не хватает! Хорошо — сейчас стали думать об этом. Много молодых ребят едут работать в аилы — вроде нас, хотят стать животноводами. Но ведь людям нужно создать условия...
— Условия мы должны сами создать, Мамырбай. До каких пор будем умолять, выпрашивать!
— Да — и баню мы тоже сами будем строить? А кто же тогда будет смотреть за скотом? Не лучше ли создать специальную бригаду, которая строила бы дома? В нижнем поселке есть — в горах нет. Почему животноводы должны обходиться без бани? Ты скажешь, что живут те, устраиваются как-то. Это правда. Но все же по-настоящему было бы хорошо, если бы люди были обеспечены обслуживанием везде, даже в самых отдаленных уголках. Было бы желание, сделать можно. Построили бы, скажем, баню где-нибудь посреди вот этого ущелья — чабанам близко, в поселок спускаться не надо. И не только баня нужна — а как быть с детьми, особенно с маленькими? Почему не построят детские ясли — я видел, в некоторых колхозах есть. Возьмем, к примеру, детей моего умершего брата. Как матери одной справиться с ними? Того успокоишь, другой заплачет, и так с утра до вечера она нянчится с детьми, а за скотом и смотреть некогда...
— Бухгалтер колхозный говорит, мол, построим им баню, а они не захотят с пастбища спускаться к ней, далеко, скажут.
— Пустые слова. Ведь даже в нижний поселок спускаются; если ближе построить к пастбищу — разве плохо? Твой отец — вот кто был энергичный человек! Помнишь, как он старался построить баню в тяжелое военное время? Даже тогда успевал подумать обо всем... Когда его убили, баня в поселке была наполовину построена. Я совсем маленький был — а как сейчас помню, на одном собрании он вот что сказал: «Пока не избавимся от грязи, не избавимся от болезней. Без бани не будет чистоты. Болезнь, с одной стороны, и есть болезнь, а с другой — это грязь. Где грязь, там паразиты, а где паразиты, там и болезнь. Борьба с паразитами — это борьба за жизнь. Если фашизм считаем заразным, вредным, то и паразиты то же самое». Мужчины на фронте, он собрал несколько женщин, подростков и сам вместе с ними начал готовить кирпичи. Я своими глазами видел, как он волок по земле единственной рукой тяжелую форму с глиной. О, такие люди встречаются редко. Он ведь был председателем сельсовета — и разделял горе каждой семьи, которая получила похоронку. Помогал вдовам, семьям фронтовиков... Война давно кончилась, теперь уже не надо скрывать: старался выделить кое-что из общественных средств семьям, оставшимся без поддержки... Скота в колхозе совсем мало осталось, и все же он выдал по одной, по две козы, снабжал молоком. Но на одном только кислом молоке долго не протянешь. Так он — дело было весной — собрал однажды людей и послал ловить рыбу. Представляешь — перегородили на время русло реки. Народ не пожалел на это даже свои кошмы. Завернули в них камни, перекрыли русло. Вода пошла в ущелье. Сколько рыбы плескалось там! Помню — таскали ее полными мешками. Вот тогда все в аиле досыта наелись, наелись рыбой. Если бы он был жив, твой отец, наш колхоз стал бы на ноги и разбогател. Даже во время войны на трудодень в других колхозах нашего района выдавали меньше, чем у нас. Некоторые колхозы не только не могли выдать на трудодни зерно — даже не выполняли план. Это правда. А у нас приходилось по килограмму на трудодень. Твой отец говорил, я помню, что в каждом ущелье построим дома, чабаны зимой должны жить в теплых домах. Да ведь и построили в верховьях два дома, правда? Это все по плану твоего отца.
— До нижнего поселка все-таки далеко, в кино оттуда не спустишься. И об этом надо подумать.
— Правильно говоришь, Керез. Люди то на джайлоо, то в поселке. Летом в этих ущельях кроме лошадей пасут овец и коров, и большинство животноводов живут здесь. Конечно, здорово было бы, если бы где-нибудь здесь построили Дом культуры, показывали кино. А в Кыз-Булаке можно было бы построить дом отдыха — ведь такие красивые места встречаются редко. Жалко, что мой отец откочевал в другое ущелье. Будь моя воля, я бы ни на вершок не отдалился от Кыз-Булака.
Тут Керез, отогревшаяся и пришедшая в себя, взглянула случайно туда, где лежала без сознания на разложенной на камнях одежде, увидела брюки-одеяло, так и оставшиеся на земле, — и легко засмеялась.
Мамырбай, поняв, что Керез чувствует себя лучше, что страх прошел, тоже засмеялся. Молодой их смех осветил пещеру особым светом, и сам огонь, как бы поддерживая этот радостный смех, разгорелся еще сильнее. Разгорелся словно бы специально для них двоих. Казалось, он старается отдать им все свое тепло, признает их, покоряется им. Он будто говорил: «Посмотрите-ка на меня! Я никогда не болею, не знаю усталости. Меня боится всякая нечисть. Все мое тело — молодость. Учитесь у меня — так и нужно жить! Будьте для всех желанными, как я. Приносите пользу миру, как я. Давайте миру свет и тепло, будьте светом жизни. Не гасите пламя жизни, наоборот, пусть ваша жизнь будет горением!» Джигит и девушка, улыбаясь, смотрели на огонь — казалось, они внимают его наставлениям. Девушка потянулась к огню, джигит видел — огонь и девушка понравились друг другу, они вот-вот сольются в одно, словно бы девушка родилась из огня... или огонь — часть ее существа?
Искры над огнем... искры в глазах девушки — они смешивались, сливались... Мамырбай закрыл глаза, не мог больше смотреть. Открыл — увидел: девушка поправляет поленья в костре — и от этого в пещере беспорядочно носятся, летают искры.
Мамырбай следил за движениями Керез — на душе у него потеплело. Как хорошо, что они сидят с ней вместе возле костра, греются, разговаривают, смеются. Как хорошо, что исчезли темнота и удушающий страх, как хорошо, что Керез радуется огню. И постепенно беспокойство и страх овладевают его душой: ведь Керез была без сознания... а вдруг бы она не очнулась!.. А он, здоровый, сильный, он подзадорил пойти с ним девушку, единственную, любимую в семье, подзадорил пойти через горы, где сейчас одни только хищники бродят... и вот она не вынесла потрясения испытания страхом! О, случись что, тогда ее мать Буюркан — ведь дочь ее единственная радость, — и Буюркан не поднялась бы с постели... Не приведи бог увидеть такое несчастье!..
Керез, как бы угадав мысли Мамырбая, тоже вспомнила о матери. Она думала о том, что мать ее, Буюркан, после смерти отца всегда старалась держаться достойно, затаила горе в себе, не подает вида, как трудно ей пришлось одной. При рождении Керез дали другое имя — Кулкан. Когда же отец ее, Кара, погиб от руки неизвестного убийцы, Буюркан очень горевала. Побледнела, осунулась, увяла, как скошенная трава. Но в конце концов жизненная энергия, с избытком отпущенная ей природой, взяла верх, подавила болезнь — она вернулась к жизни. И вот как-то она выбрала день, зарезала козленка, пригласила гостей и после угощенья попросила присутствующих выслушать ее. «После моего мужа осталось наследство, память о нем, не дающая забыть его. Теперь я прошу звать вас всех мою дочь не Кулкан, а Керез». Все, кто пришел в дом Буюркан, шумно одобрили ее решение. И с тех пор девочку стали звать Керез.
Буюркан очень любит свою Керез — девушка это знает. Стоит ей пожаловаться хоть на легкую головную боль, как мать обо всем забывает, думать ни о чем не может, беспокоясь о дочери. Когда два года назад Керез начала жаловаться на сердце, мать сразу встревожилась. Повезла ее в город к профессору. Тот осмотрел, назначил лечение и наказал еще раз приехать к нему, но девушка не приняла тревогу матери и слова врача всерьез, не поехала. Не верилось ей, что у нее, такой молодой, и что-то серьезное с сердцем. Решила, что со временем само пройдет. Только что-то оно не проходит... Сегодняшний — уже третий приступ в этом году. И самый сильный... Девушка объяснила Мамырбаю, что это просто от усталости, больше ничего не сказала. Не хотела лишний раз беспокоить близких. Подумала снова о матери: если вдруг опять случится с ней такой припадок, да у матери на глазах, — у той от страха за нее разорвется сердце... Невольно вспомнила день после похорон отца. Мать, одетая в черное, сидела на постели, отвернувшись к стене, и плакала. Маленькая Керез только что проснулась — начало светать, — увидела плачущую мать, перепугалась и громко заплакала. Мать обняла ее, приговаривая сквозь рыдания: «Бедная моя... ты только теперь поняла, что умер твой отец!.. Твой отец остался лежать в сырой земле... Теперь ты сирота, я вдова... одни мы... Как ты будешь расти без отца, моя бедная!» Буюркан думала, что маленькая дочь оплакивает смерть отца. Керез же, не сознавая совершившегося, продолжала плакать, звала отца и, чувствуя недоброе, просила скорее повести ее к отцу... Да, совсем маленькая была, не понимала, когда ей говорили: «У тебя нет отца». Пришли соседи, увидели плачущих мать и дочь, обняли Керез и тоже заплакали. Слезы девочки никого не оставляли равнодушными. Дни эти в памяти Керез остались как сон, как нереальное. Однажды мать повела ее к могиле. Показала земляной холм и сказала сквозь слезы: «Вот твой отец... лежит здесь». Девочка сразу вспомнила, что на этом месте люди закопали ее отца. Она заплакала, стала просить, чтобы отца вытащили обратно... Еле ее успокоили, уговорили, мол, скоро отец сам вернется, и с тем увели домой. Прошло несколько дней, малышка снова начала спрашивать, почему нет отца, снова плакала. Тогда мать обманула ее, сказала — наверное, приедет завтра, на белом коне, вон из-за того холма... На следующий день Керез выбегала навстречу каждому верховому... Потом она решила, что кто-то забрал у ее отца белого коня, поэтому-то он и не едет... А мать ее, Буюркан, когда вспоминает о смерти Кара, глаза ее наполняются слезами. Убийца до сих пор не найден, возмездие не настигло его. Тогда же, сразу после похорон, она указала властям на нескольких подозрительных людей, да прямых улик не было... Дело до сих пор не закрыто...
Когда Буюркан потеряла Кара, она была молода. Ее красота и молодость привлекали многих. После поминок начали наезжать то с одной стороны, то с другой. Соседки советовали: «Выходи замуж да и живи себе спокойно... У тебя ведь дочь еще маленькая. Одной тяжело. Не будет человека, который присматривал бы за вами, — дочь твоя вырастет беспризорной». Разные женихи были — и хорошие, и похуже, но Буюркан всех принимала холодно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41