.. И в каждой была своя слепящая красота.
— Ну как, ребята? — спросил Кульков.— Скажите спасибо, что вытащил вас.
Нонна благодарно улыбнулась ему, Санька молчал, глядя на воду. Но лицо у него было задумчивое, доброе...
«Возможно, в нем что-то есть,— подумал Кульков.— Раз она любит его». Впрочем, вскоре он забыл обо всем. Обо всем, кроме того, зачем стремился сюда в скупые часы, дарованные ему жестким расписанием.
Катер пристал к одной из гривок, той, что не раз приносила ему удачу. Высадив их на землю, густо засыпанную дубовыми листьями, дядя Миша и Вася поплыли дальше, к тому месту, где всегда разводили костер, ожидая людей с «полем».
— Ни пуха ни пера! — сказал Вася.
— К черту! — Кульков посмотрел на часы.— Через два с половиной часа будем у вас... Чтоб уха была!
— На уху не рассчитывайте,— сказал Кульков, когда катер ушел.— Это у нас такая шутка... Вася у нас рыбак. Для меня охота, для него — рыбалка. Все обещает ухой угостить... Вега, ко мне! — крикнул он.— Смотрите, что она вытворяет! Пошла чесать! Видимо, дело будет...
Вега уже работала «челноком», прочесывала лес. Мешать ей было нельзя, преступно, как преступно мешать художнику, когда на него снизошло вдохновение. Надо было только поспевать за ней, стараться не терять ее из виду. Это было нелегко, потому что Вега работала широким поиском.
Он наскоро объяснил спутникам суть дела.
— Следите за собакой. Обнаружив дичь, она замирает в самой нелепой позе и ждет нас. Тут надо не теряться! Вальдшнеп хитер, может уйти из-под самого носа. Санька должен его вспугнуть, чтобы он вылетел на меня. И тут я в него стреляю.
— В Саньку? — спросила Нонна.
— Бывает и так,— сказал Кульков. И подмигнул Гордееву: — Задача ясна?
Пока он объяснял им азы классической охоты, Вега пропала. Они пошли вперед, туда, где она только что носилась. Кульков звал, свистел в свисток.
В лесу было тихо, только шуршал под ногами палый лист.
— Значит, где-то стоит,— сказал Кульков нервно.— Смотрите внимательно...
Но тут появилась Вега. Она подбежала к нему подпрыгивая, чуть ли не танцуя, победно виляя хвостом.
— Ну, где ты была? Расскажи,— сказал Кульков.
И когда она опять побежала в ту сторону, откуда пришла, быстро пошел за ней. И опять Вега пропала. Он знал, что она где-то тут. Совсем близко. И вскоре увидел ее напряженно застывший силуэт.
— Скорей! — крикнул он.— Санька, заходи справа... Он вскинул ружье. Боковым зрением он видел Гор-
деева. Тот тяжеловато выбежал из-за деревьев, взмахнул руками, как на кур. Вальдшнеп взлетел, и Кульков завалил его. Птица была крупная, нагуляла жирок перед дорогой. Лететь-то ей предстояло в Иран...
— Кажется, в таких случаях принято поздравлять? — спросила Нонна.— Ну, так я вас поздравляю!..
Она рассматривала птицу — длинный печальный клюв, коричневые, в рябинку, перышки. И Гордеев рассматривал птицу,— похоже, и он видел вальдшнепа в первый раз...
— Но какова Вега! — сказал Кульков.— Вы заметили?
— Она тебя привела,— сказал Гордеев.— Привела и опять встала...
— Соображаешь,— похвалил Кульков.— Удивительный пес! С анонсом! И знаете, ребята, не в первый раз! Просто боюсь кому-нибудь сказать, чтоб не сглазить... Да и не поверят. Скажут, охотничьи байки!..
Он сунул птицу в веревочную сумку, висевшую на плече, и она, скомкавшись там, как бы окончательно утратила свою связь с жизнью и лесом.
Кульков был доволен. Самое неприятное — возвращаться пустым. И хотя в ягдташе оставалось еще немало места, начало было положено. Он знал, что дядя Миша и Вася слышали выстрел. Они, черти, всегда считают его выстрелы и сверяют их потом с принесенной добычей...
За второй птицей пришлось ходить долго. Может, и не наврал тот бродяга, но сегодня вальдшнеп был реденький. Впрочем, и Вега утверждала, что если его и нет, то недавно он тут был. Она металась по лесу, не жалея себя, не жалея и тех, кто шел по ее следу. Кульков все чаще терял ее из виду и, как всегда в таких случаях, нервничал, полагая, что она нашла вальдшнепа и стоит над ним, вытянутая и дрожащая, как стрела, выпущенная из лука. Он звал, свистел, кричал все больше не поспевавшим за ним спутникам:
— Где собака? Собаку видите?..
Иногда и они откликались не сразу. Они все больше отставали, не поспевая за ним, за его легким охотничьим шагом, за этим постоянным быстрым перемещением на местности, которого требует охота с собакой.
«Ну, где эти барбосы? — раздраженно думал он, когда они отзывались.— Нежничают небось?.. На природу любуются! Или друг на друга...»
Растеряв всех, он невольно оглядывался по сторонам и видел золото и синь над головой, и слышал хруст палых листьев под сапогами, и вдыхал винный запах прелого дуба, и замечал красные ягоды ландышей в траве на сухих стеблях.
Но появлялась Вега, виновато бежала к нему, помахивая длинным красивым хвостом, похожим на еловую ветку. И появлялись те двое, тоже как будто немного виноватые...
Второго вальдшнепа он уложил дуплетом. Верней, убил птицу первым выстрелом, но не поверил себе и дал второй. Дуплетов он стыдился — они выдавали неуверенность. Обычно дуплет говорит о том, что охотник промазал.
— Ошибаетесь, голубчики — подумал он вслух о тех у костра, что считали сейчас его выстрелы. И спрятал птицу в сумку.
Третьего вальдшнепа он взял без свидетелей и пожалел об этом. Выстрел б л красивый и точный, и Вега была на высоте в своей изысканной стойке. Зато четвертого он при свидетелях промазал, и вальдшнеп спокойно и неторопливо, словно фланируя, пролетел над их запрокинутыми головами на островок за протокой.
— Перехитрил меня,— сказал Кульков.— Пусть живет...
Пора было кончать эту кровавую игру. Все устали. Нонна разрумянилась, цветастый платок упал ей на плечи. Гордеев, напротив, побледнел и как-то еще больше осунулся. Кроме своей суконной куртки, ему приходилось таскать и стеганую кухлянку Нонны. Устал и Кульков, но усталость его была привычная. Да и как-никак три птички лежали в сумке. Походить бы еще немножко!.. Только теперь, казалось ему, и пошел настоящий вальдшнеп. И Вега вошла во вкус и еще носилась из последних сил, забыв о себе и помня лишь о деле. Эта собака будет работать, пока не упадет замертво. Такие случаи бывают, Кульков слышал.
— Вега, ко мне! — крикнул он.
Она успокаивалась не сразу. Ее бока глубоко западали от тяжкого дыхания. Устала, старушка. И если она была еще жива, то лишь от сознания, что Кульков ею доволен.
— Молодчина,— сказал он ей.— Хорошая собака... Она его понимала.
Они вышли к костру. Нонна очень этому удивилась. Она воображала, что они беспорядочно мечутся по лесу в поисках дичи. Между тем они планомерно прочесывали гриву и двигались по направлению к ожидавшему их катеру. Костер уже догорел. Над ним, на рогульках, висел большой алюминиевый чайник. Шофер Вася стоял на носу катера, закинув в воду удочку. Моторист сидел у костра, помешивая палочкой остывающие угли.
— Ну, как уха? — спросил Кульков у Васи.
— На подходе, Николай Семенович,— два окунька и улитка...
— Где ж твои окуньки? Покажи!
— Выпустил.
— Не везет ему,— сказал дядя Миша.— Но и у вас дуплетики были!
— Не дуплетики, а дуплетик,— уточнил Кульков.— Не поверил в себя. Но птичка, между прочим, моя!
— А сколько всего?
— Три вальдшнепа...
— А стреляли четыре раза,— сказал Вася, не отводя глаз от удочки.
— Считать умеешь,— похвалил Кульков.— Три птички при четырех выстрелах. Но промазал я не в тот раз.
— Я картошку испек,— сказал дядя Миша.— Угощайтесь.
На расстеленном плаще, на скатерти из газеты, возникли нехитрые яства — каравай белого хлеба, колбаса, кабачки в консервной банке, какие-то домашние пончики...
— Давай, Нонка, хозяйничай,— скомандовал Кульков.— Ты у нас женщина...
— Как я поняла, в охоте на вальдшнепа главное — найти собаку,— сказала Нонна.
Примостясь на коленях, она резала хлеб и колбасу. Моторист вытряхнул в чайник пачку чая, а Вася, смотав удочку, извлек откуда-то бутылку водки и пластмассовые стаканчики. Они были разной величины и вставлялись один в другой, как матрешки.
— Мне самый маленький,— сказал Кульков.— Полагается выпить «на кровях», а то бы совсем не пил. У меня лекция...
Вася с тоской поглядел на бутылку и объяснил Нонне, что не пьет,— за рулем. Дядя Миша сказал, что, пожалуй выпьет, но самую малость — «для сугрева».
— Значит, ребята, вся надежда на вас,— сказал Кульков.
Он был в духе. Кто знает, сколько еще таких дней подарит эта осень. Может случиться, что ни одного. Небо затянет серая пелена, застучат дожди, заштормит Волга. Уже третий день задувает горыч — так называют здесь ветер, который дует с гористых длинных холмов. Горыч доброй погоды не принесет!..
Они закусили и выпили, кто сколько мог и хотел. Все было вкусно, но ничто не могло соперничать с картошкой, испеченной в золе. Накормили Бегу. Но она так устала, что хотела только пить, пить...
— А зимняя охота! — говорил Кульков.— На зайчиков! Это же красота! Лес, морозище, снег скрипит... Собаки напали на зайца, травят его. Раз — и ушли со слуха! Стоишь гадаешь, откуда они появятся. Великое дело — интуиция...
— А теперь расскажи, как ты поймал медведя,— сказала Нонна.
— Кстати, я на медведя ходил,— сказал Кульков.— На Камчатке. Я сына брал, вместе охотились. Могу показать шкуру!..
— Мы тебе верим,— сказала Нонна.— Да, Санька?
— Эти люди,— сказал Кульков, обращаясь в основном к дяде Мише,— учились со мной в школе. До пятого класса... Потом началась война, раскидала нас... И вот мы опять сидим вместе. Певица Нонна Замятина, может, слышали? Это она! А ты, оказывается, известный человек. Спой нам что-нибудь! Спой, Нонка, не стыдись!
Посмотри, какие вокруг прекрасные люди! Вася, шофер первого класса, бывший десантник. Дядя Миша, волгарь, лучший моторист наших дней. Инженер Гордеев...
— И лично товарищ Кульков,— добавил Санька.
— Нет, Кулёк, ничего не выйдет,— сказала Нон-на.— Я устала. Слышишь, как хриплю?
Она положила руку на плечо Гордеева, коснулась пальцами его шеи за отворотом свитера.
— Ты не простынешь? — спросила она.— Тебе нельзя!
— Ему нельзя, а мне можно,— сказал Кульков ядовито.— Слушай, Гордый, ты хоть ценишь, как она к тебе относится?
— Просто я его люблю,— сказала Нонна.
— Вот как! — сказал Кульков. Он сделал вид, что удивлен этим открытием.
Гордеев выкатил из-под углей картофелину, принялся ее очищать. По его лицу было видно, что откровенность Нонны ему неприятна.
Они были одни у костра,— дядя Миша и Вася тактично оставили их втроем и возились возле катера, готовясь в обратный путь.
— Слушай! А ты тихий-тихий, а меня перехитрил,— сказал Кульков.— Я ведь сам был в нее влюблен!
— Да, тут ты промазал,— сказал Гордеев и, зло сощурясь, бросил недочищенную картофелину в кусты.— Она — как тот вальдшнеп, что улетел от тебя за протоку. А тебе остается сказать: «Пусть живет!»
— С кем? — сострил Кульков. И сам почувствовал, что не к месту.
Ее глаза наполнились слезами, дрогнули губы. Она еще пыталась сдержаться, сглотнула стоявший в горле комок. И припала к плечу Гордеева, его серому свитеру.
— Что я такого сказал? — спросил Кульков, испытывая странную неловкость. Так неловко чувствует себя человек, со смехом войдя в дом, где людям не до шуток.
— Ты ни при чем,— сказала Нонна. Она вытерла глаза и улыбнулась ему сквозь слезы.— Просто такая нелепая жизнь...
И снова катер шел наперерез волнам, далеко позади оставив тихие синие протоки с коричневыми «мартышками» камыша, осенним золотом дубов и шелестом опавших листьев. Быстро смеркалось, и густое брусничное зарево растекалось на западе, окрашивало воду. Плыли молча. Нонна ловила рукой летящие брызги. Другая ее рука лежала в руке Гордеева. Вдруг она запела, сначала тихонько, потом громче. Она пела для себя самой, не заботясь о том, что ее слушают:
Лишь только вечер затеплится синий, Лишь только звезды блеснут в небесах И черемух серебряный иней...
У нее был низкий, глубокий голос красивого тембра. Кульков слушал ее и жалел, что не был на ее концерте. Не видел ее в том черном кружевном платье. Впрочем, и такая, в стеганой кухлянке и цветастом платочке, она нравилась ему. Пожалуй, ни одна женщина не нравилась ему так, как эта, пришедшая из его детства. Для чего? «Чтобы тебя повидать»... Ну вот и повидались. А любит она другого. Что она в нем нашла?
...И войди в тихий сад ты, как тень, Не забудь потемнее накидку...
«Меня так не любили,— думал Кульков.— Никто. Даже Зина... В чем тут дело?.. Должно быть, в том, что я не внушаю им жалости. Нонка любит его потому, что жалеет...»
Гордеев сидел, подняв воротник суконной куртки. Он слушал Нонну серьезно, чуть отрешенно. Кульков подумал, что, в сущности, совсем не знает этого молчаливого человека. Он пытался вызвать в себе жалость к Гордееву, но ощутил только острую, болезненную зависть...
По дороге ехали уже в полной темноте. Отмелькали огоньки Сарбая.
Шёметом, Вася! Забросим их к речному вокзалу и жмем в институт. Задача ясна?
— Есть к речному,— сказал Вася. Стрелка спидометра колебалась на отметке сто, клонясь к ста двадцати, когда начался асфальт.
Вега дремала, положив голову на колени Кулькову. Сзади ехали тесно — захватили с собой дядю Мишу.
«Ничего, в тесноте, да не в обиде»,— думал Кульков. Он думал обо всем сразу — о предстоящей лекции,— он читал хорошо, бывало, что студенты даже аплодировали ему... О том, что придется слетать на той неделе в Москву,— вызывают на совещание. И о том, что, пожалуй, сегодня был слишком резок. Не стоило так говорить с этим Фокиным... Все же зам. главного! Но когда же он научится четко излагать свои мысли? И эта дурацкая манера — «я вам еще раз повторяю, Николай Семенович»... Как будто это он, Кульков, такой непонятливый...
Он думал и о том, что завтра состоится ответный матч, его команда играет с командой «Топаз», своим главным соперником. Надо пойти поболеть за своих. Тем более что после каждой забитой шайбы они бросают взгляд на директорскую ложу, там ли он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12