-- Это не то, что я хочу услышать, -- сказал Ингвар
холодно.
Она бросила отчаянный взгляд на Ясеня. Тот лежал рядом с
крыльцом, над ним хлопотали двое, дули в ноздри, в уши, трясли.
Ольха обреченно отвела взор. Ее губы прошептали раздавленно:
-- Я еду с тобой пленницей.
Ингвар холодно усмехнулся:
-- Гостьей. Только гостьей великого князя киевского.
Братья твои едут тоже.
-- Они тоже... заложники?
-- Гости, -- повторил Ингвар с угрюмым торжеством. Он
кивнул обоим дружинникам. -- Проводите княгиню в ее комнату.
Пусть соберет вещи. Но не больше узла! Кони не славяне, их
жалеть надобно.
Глава 6
Чувствуя себя богом, Ингвар неспешно сел на коня. Сердце
бухало часто, он чувствовал щенячью радость. Грозный воевода,
но хотелось завизжать от счастья, либо выкинуть что-то еще
глупее: кувыркнуться, как славянский скоморох, а то и просто
заорать: какой он замечательный, и как все у него удачно!
Во дворе гремели уверенные голоса русов, наглый смех.
Особенно громкий и вызывающий, после того унижения, когда без
оружия провели вечер и ночь в чужом граде. И теперь ходили, с
надеждой поводя по сторонам налитыми злобой глазами. Только бы
взглянул кто недобро, только бы пикнул, только бы...
Однако древляне забились по щелям. Корчак знал, какому
страшному разгрому подвергают русы захваченные селения, потому
загнал самых смелых в оружейную, кузню, подвалы, где и запер, а
несмелые попрятались сами.
Взгляд Ингвара упал на капище. Не только залитый кровью
деревянный столбик был темно-зеленым от обсевших навозных мух.
Даже на заборчике темнели загустевшие потеки крови. Только
теперь он рассмотрел неумело вырезанные на деревяшках
вытаращенные, как у лягушек, глаза, широкие рты. Все было
старательно вымазано кровью. Пахло гадостно, кровь разложилась,
а между камнями копошились белесые трупные черви. Ингвар ощутил
тошноту.
-- Сжечь!
Павка зябко повел плечами:
-- Надо ли? С богами ссориться не с руки. Они нас не
трогают, мы их.
-- Этого божка нет среди богов русов и полян. Мы строим
единую державу-- Там уже достаточно богов. Ты хоть знаешь, что
это за урод?
Павка распахнул невинные глаза:
-- Это их главный... или почти главный бог!
-- Не может быть, -- не поверил Ингвар. -- Главных я
запомнил.
-- Клянусь Ингой!
-- Кто это?
-- Ярило. Бог ярой мужской силы. Ему по весне праздники
учиняют. Через костры в лесу скачут, а потом кто кого сгреб,
тот того и... Только у полян его лик режут на больших столбах,
у кривичей -- на досках, а здесь вытесали в том виде, в каком
им нужен для их ритуалов.
Ингвар смотрел недоверчиво:
-- Откуда ты все вызнал?
Павка скромно опустил глаза:
-- Да я ж помню, что я -- лазутчик. Всегда на работе,
всегда на службе ратной. Если поглядеть, то это тоже ратная...
Вы отсыпались, а я все в работе, в тяжком труде! Словом, слазил
к одной. Она рассказала всякое. И про это капище. Здесь и она
рассталась с невинностью. Я еще проверил на всякий случай, еще
к одной слазутничал. Та тоже перед замужеством принесла этому
Яриле свое девичество. Я решил перепроверить, ты ж сам
настаиваешь на перепроверках, па обратном пути забрел к сенным
девкам, малость их потешил... ну, и сам чтоб не сильно остаться
в накладе... они подтвердили, что до меня их поимел этот Ярило
в облике этого самого, на что ты как на гадюку смотришь. Он у
них у всех был первым!
Челюсть Ингвара отвисла:
-- Ты не тронулся?
-- Я ж говорю, проверил и перепроверил. Ты мне должен
доплатить за старания. Я ж ночь не спал, а вы все дрыхли.
Понимаешь, перед замужеством каждую приводят туда. Они
раскорячиваются, садятся на этот кол, а волхвы следят! Их
собирается как муравьев на дохлого жука... Следят, чтобы и
кровь была, и девка наплакалась. Мол, право первой брачной ночи
принадлежит только богу!
Ингвар, оскалив зубы, выхватил меч, пустил коня шагом.
Примерился, опустил руку, нагнетая кровь для удара. Павка
покачал головой:
-- Надо ли? Одним богом больше, одним, меньше. Правда,
меня тоже завидки берут.
Ингвар коротко взмахнул мечом. Послышался сухой треск. На
месте кола остался пенек высотой в два пальца. Мухи, блистая
белеными крыльями, взвились злобно гудящей тучей. Павка
отшатнулся, замахал руками. Рожа была хитрая. Уже придумал, как
преподнести веселую историю дружинникам на привале. Как
воззавидовивший воевода воевал с самим богом! А там и сказители
подхватят, кощюну сложат. И будут петь о герое-богоборце.
-- Что струсили? -- гаркнул Ингвар злобно. -- Что это за
бог? Разве мы не беремся сделать его работу? Да еще с охоткой?
Дружинники неуверенно посмеивались. Ингвар властно
протянул руку, Влад сбегал за факелом, протянул воеводе. Все в
молчании смотрели, как воевода поджигает деревянную оградку
капища. Огонь не разгорался долго, наконец робкие язычки
пламени пошли лизать сухие колья. Ингвар швырнул факел
вовнутрь, прямо на обрубок ярилиной мощи.
И все-таки древляне сквозь щели в ставнях видели, что русы
подавленно затихли. Похоже, Ингвар так раньше не делал. Говорят
же, что в захваченном русами Киеве капища полян остались
нетронутыми. Более того, захватчики добавляют в храмы и новых
богов, когда примучивают то или иное племя.
Пламя наконец взметнулось жаркое, слепящее. Все
попятились, закрываясь руками от жара. Высохшие на солнце
березовые колья полыхали, как гигантская корона на голове
великана.
Ингвар с каменным лицом смотрел, как пламя выгрызает
колышки из земли, спарывает коричневую корку, оставляя чадный
дым, игривыми огоньками прыгает по жертвенному камню. Он
чувствовал, что переборщил, совершил святотатство, не стоило
так жестоко, но иначе взорвался бы от злости, как надуваемая
через соломинку жаба. Да, он победил. Полно и сокрушающе! Но
эта сероглазая змея не обливается слезами, как случилось бы с
любой женщиной, не молит о пощаде, не падает на колени. А чего
стоит любая победа, если ее не признает женщина?
В последний раз взметнулись жаркие жалящие искры. Багровые
угольки с треском лопались, раздуваемые ветром. По двору
полетели хлопья серого пепла.
Внезапно страшный крик, как ножом, распорол пространство
двора. Отпихнув доброжелателей. Ясень поднялся, бледный,
мокрый, с залитым кровью лицом. Вытаращенные глаза смотрели с
ужасом, будто зрел неведомое, лежащее за пределами привычного
мира. Затем его лицо исказилось в свирепой гримасе:
-- Ярило! Ты удостоил меня зреть... Да, теперь я вижу твою
мощь!
Его подхватывали под руки, он должен шататься от слабости,
но Ясень стоял нерушимо, словно в рос в землю. Горящие глаза
пробежали по толпе, остановились на Ингваре. Свирепая гримаса
перешла в гримасу лютой радости:
-- Ты!.. Думал унизить бога? Я зрел грядущее!
Ингвар ощутил холодок по всему телу. Ясень словно стал
выше ростом, в нем чувствовалось присутствие силы большей, чем
человеческая. И раны будто затянулись, он выглядит сильным,
ярым и просветленным, будто из его черепа сквозь блестящие
восторгом глаза смотрит сам славянский бог. Даже голос стал
нечеловечески мощным, громадным.
-- И что же ты узрел?
Ингвар старался держать голос насмешливым, но тот все
равно дрогнул. Хуже того, его замешательство заметили
дружинники.
Ясень выкрикнул так, что его услышали даже за городскими
воротами:
-- Ты... Широкая поляна... два высоких дерева с разных
сторон пригнуты вершинками к земле... Тебя за ноги, а веревки
крепкие... И-и-и-и-ых!!!
Лицо исказилось судорогой восторга. Кулаки сжались, он
дергался, рубил веревки, пригибающие вершинки деревьев к земле,
задирал голову, видел как взметываются, унося взвысь
привязанного за ноги человека, одну ногу в одной вершинке,
Другую -- в другой. Дернулся, подпрыгнул, высунув язык, ловил
падающие сверху струи крови.
-- Я буду жить, -- сказал он вдруг ясным голосом. -- Мне
стоит жить.
Он повернулся и потел в терем, переступая через павших. В
дверном проеме повернулся. Глаза его полыхали, как две утренние
звезды.
-- Потому что я зрел того, кто привяжет тебя! -- и в
страшном молчании добавил. -- Это был я.
Совершенно раздавленная, она поднималась в свою светлицу.
На лестнице и в коридоре были брызги крови, следы схватки,
перевернутая и порубленная мебель, но больше всего крови
осталось внизу, где Ясень встретил напавших.
У дверей своей комнаты она повернулась к дружинникам:
-- Мне надо переодеться.
Воины переглянулись. Один пожал плечами:
-- Воевода велел только взять узел.
-- Но я... в этом платье меня везти труднее, -- сказала
она с трудом. -- Вам же придется возвращаться дольше.
Они опять переглянулись. Старший сдался:
-- Только быстро.
Он хотел было зайти следом, Ольха вздрогнула, сказала
умоляюще:
-- Надо ли меня так позорить? Я переоденусь и сразу выйду.
-- Пусть, -- сказал другой воин. Ольха помнила, что
воевода называл его Бояном. -- Куда она денется!
-- А вдруг?
-- Окунь, ты в самом деле веришь, что здешние бабы могут
перекидываться кошками? Брехня это. Они все могут.
Окунь с сомнением посмотрел на плененную княгиню, она
выглядела жалкой и запуганной, губы трясутся, глаз поднять не
может, от страха вот-вот пусти лужу.
-- Только недолго, -- предупредил он. -- И не бери ничего
лишнего. Мы обозов за собой не таскаем.
-- Только один узел, -- повторила она слабым голосом. -- Я
помню.
Она закрыла дверь, отошла, громко топая, вернулась на
цыпочках и бесшумно вложила толстый засов в петли. Она княгиня,
должна заранее просчитывать разные случаи, даже такие. Рано
оставшись без родителей, вынужденно занималась совсем не
детскими делами. И сейчас быстро, словно не первый раз убегала
от врагов, сменила княжескую одежду на простой наряд своей
челядницы, сдернула со стены веревку, завязала конец за ножку
ложа, а весь моток выбросила в окно.
Спустилась легко, хотя последний раз так лазила тайком от
родителей лет пять тому. Ветер развевал ее юбку, на миг
коснулась стыдливая мысль, что ежели увидят мужчины, застыдят,
но тут же холодящий страх высоты стер все лишние мысли.
Руки застонали от напряжения, она спускалась и спускалась
по бревенчатой стене, наконец ноги коснулись земли. Она была за
глухой стеной терема, окна только на третьем поверхе. До
крепостной стены оставалось саженей десять, но здесь скакали
всадники с обнаженным оружием, бегали голосящие бабы. Похоже,
кого-то все же грабили или насильничали, как в любом
захваченном городе.
Опустив голову и сгорбившись, она пошла, слегка
подволакивая ногу, к воротам. Створки не закрывались, убитых
уже оттащили на обочину. Конники русов стояли в проеме,
придирчиво осматривали выходящих. Бегству, как она поняла, не
препятствовали.
Ольха, надвинув платок, бочком пошла к воротам. Сердце
едва не выпрыгивало, сил едва хватало держать лицо тупым, с
глупо раскрытым ртом.
Она буркнула хриплым злым голосом:
-- А коров ты мне загонишь?
Второй бросил с неудовольствием:
-- Что ты трогаешь убогую? Грех обижать тех, кого обидели
боги. Иди, девка. Как же ты, хроменькая, гоняешь-то скот?
-- Больше некому, -- буркнула она и прошла мимо. Второй
крикнул вдогонку:
-- Я могу поправить ногу... ха-ха!.. и спину выпрямить!
Ольха отсчитывала шаги, чувствуя их взгляды. Спину
старалась держать такой же согнутой, правое плечо выше левого,
а ногу подволакивала. Скорее всего, о ней забыли раньше, чем
миновала вороша, но она все шла и шла, загребая придорожную
пыль.
Лишь смешавшись с растерянной толпой, немало народу на
всякий случай убежало через ворота, теперь не знали, куда идти
дальше, она ускорила шаг. Деревянная стена тянулась и тянулась,
но вот спасительный угол, два шага вправо, теперь от ворот ее
не видно.
Впереди темнела далекая стена деревьев. Родных, надежных,
где знакома каждая тропка. Оглянувшись, Ольха со всех ног по
бежала к лесу.
Ингвар дважды слезал с седла, вскакивал, ерзал, потел,
наконец заорал в бешенстве:
-- Да где же эти дурни, что с дуба рухнули? Сколько можно
собираться? Влад бросил весело:
-- Бабьи сборы -- гусиный век.
-- Я велел быстро!
Влад засмеялся:
-- Как такое можно велеть? Разве что самому собрать.
-- Это мысль, -- бросил Ингвар свирепо.
Он спрыгнул, бегом кинулся через двор в терем. Когда несся
вверх, перепрыгивая по три ступеньки, навстречу уже грохотал
сапогами растерянный Боян:
-- Воевода! Она заперлась!
Ингвар рявкнул с веселой злостью:
-- Прекрасно! Выбить дверь. Да так, чтобы вместе с косяком
и притолокой. Можно и стену завалить к чертям собачьим.
Он заспешил наверх, а Боян кричал в спину:
-- Окунь уже ломает!
Когда Ингвар взлетел как птица на поверх. Окунь тупо
бросался на дверь, отступал и снова кидался. Массивная дверь
трещала, выгибалась. Окунь глухо взревывал, дышал как загнанный
зверь. Вдвоем с Ингваром ударились о дверь, как брошенный
катапультой обломок скалы. Боль стегнула в плечо Ингвара, но в
следующее мгновение оба влетели в светлицу вместе с сорванной с
петель дверью, притолокой и дверным косяком.
Окунь еще лежал, распластавшись, как толстая жаба, а
Ингвар, перекувырнувшись через голову, в два прыжка оказался у
окна:
-- Убежала!
В вопле было столько ярости, что окунь поспешно втянул
голову в плечи. Никогда еще не видел Ингвара таким взбешенным и
пристыженным. Словно в бою обвели вокруг пальца, разбили
дружину, а его самого повели с веревкой на шее на потеху
победителю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12