- Ну, всех, не всех. - Протянул хан, - но хотя бы
половины... Или, для ровного счета, двадцати. А дети мои
последят, посчитают... Так, Санриз? - грозно сдвинув брови,
он поглядел на воина в расшитом бурнусе. - Справишься,
северянин, отпущу с миром; не справишься, завернут тебя в
свежие шкуры, содранные с самых поганых ослов, перевяжут
туго ремнями и оставят подсыхать на солнышке. За все
хорошее, знаешь ли, надо платить, северянин!
Он расхохотался и хлопнул Конана по спине.
- Знаю! - Киммериец оглядел строй женщин, прикидывая,
что здесь наберется два десятка красавиц ничем не хуже, а
пожалуй и лучше, чем черноокая Сиявуш. Хан хиршей и в самом
деле был силен и богат, куда богаче хана гизов, если мг
пересадить к своему шатру такие цветы! И, судя по облику,
их черным, каштановым, рыжим и светлым кудрям, белой,
золотистой или смуглой коже, глазам, подобным агатам,
изумруду или бирюзе, красавиц этих собрали из самых далеких
мест, со всей Хайбории, из холодных северных стран и из
тех краев, юных и восточных, что лежат за великой рекой
Стикс и морем Вилайет.
Подумав об этом, Конан повернулся к владыке хиршей, чьи
пальцы играли рукоятью кинжала, сказал:
- Видит Кром, даже в Шадизаре и Аренджуне не встречал я
разом стольких годных под седло кобылиц чистой породы! Но
где среди них та коринфянка либо аргосска, о которой
толковал мне Сибарра? Та, за которую ты отдал тридцать
ослов?
Бро Иутин презрительно пожал плечами.
- Этот Сибарра, крысиный ус, еще больший глупец, чем я
полагал! Безухий осел! Всех меряет по себе! Богатства и сил
хватает у него на жену, на пару морщинистых наложниц да трех
черных рабынь из Куша, к коим можно приблизиться, лишь
отвороти лицо! Таков он, и такими почитает остальных! Но я,
сын мой, силен и богат, и я - хан гордо выпятил грудь, -
платил за многих женщин цену тридцати ослов, покупая их в
Стигии либо в Офире, в Шеме либо в Коринфии, или отнимая у
караванщиков, проходивших по моим землям. Ты думаешь, я
помню, кто тут откуда и сколько стоит? Да и к чему тебе это
знать, северянин? Для тебя важней другое!
- Другое? Что? - спросил Конан, перемигиваясь с
сероглазой светловолосой красоткой и одновременно делая
знаки еще одной, с черными кудрями до пояса.
Бро Иутин с широкой улыбкой снова похлопал гостя по
спине, вероятно, так же, как он хлопал и ощупывал своих
племенных ослов.
- Самое важное для тебя, сын мой, встретить утро в моем
шатре за чашей вина, а не на холмах, закатанным в сырые
шкуры. Страшная смерть, клянусь милостью Митры! Солнце
палит, шкуры сохнут, везде чешется, а не почесаться!
Представляешь, сдохнуть, не почесавшись! Что может быть
хуже!
И хан хиршей захохотал, забрав бороду в кулак.

* * *

Смерть в сырых ослиных шкурах Конана миновала. Утром он
даже смог самостоятельно добрести до ханского шатра,
отказавшись от помощи стражей. Их вчерашняя настороженность
и враждебность сменилась восхищением; видно, хирши ценили
мужскую силу и, после ночных подвигов гостя, были готовы
доставить его к хану на уках. Но Конан отказался. Хоть
колени у него подрагивали, в пояснице ломило, а перед газами
расплывались радужные круги, он проследовал в черный шатер
своим ходом, опустился на мягкую подушку и даже нашел в себе
силы остаться в сидячем положении. Смуглые коринфянки и
стигийки, белокурые немедийки и гандерландки, темноглазые
туранки и офирки все еще окружали его незримым кольцом; ему
казалось, что в ближайшие полгода он не сможет приблизиться
ни к одной женщине на сотню шагов.
- Ну, Санриз? - спросил Бро Иутин, обратив взгляд на
стража в расшитом бурнусе.
- Двадцать три, отец мой и повелитель, - оскалился тот.
- Клянусь серебряными грудями Иштар! Никогда бы не поверил,
если б не считал сам!
Хан возвел руки к восходящему солнцу.
- Хо! Хвала Митре! Воистину, дети мои, он прислал нам
доблестного мужа! Он направил сюда его шаги! Он, а не этот
паршивец Сибарра Клам, полный хитрости и вероломства! -
Затем Бро Иутин обернулся к Конану и сказал: - Доволен,
северянин? Насытилось ли сердце твое? Ублажилась ли душа? Не
хочешь ли чего-нибудь еще?
- Вина, - прохрипел Конан, - вина!
Хан щелкнул пальцами, и вино тут же появилось в
преизрядном количестве. А с ним лепешки и мед, острый козий
сыр и жаркое с приправой из дикого чеснока.
Пил Конан долго, а ел еще дольше. Солнце, светлый глаз
Митры, успело уже на добрый локоть подняться над восточными
холмами, когда он отодвинул опустевшие подносы и опрокинул
чашу донышком вверх. Голова у него перестала кружиться, руки
и ноги обрели былую мощь, и теперь он, пожалуй, вынес бы
присутствие двух-трех женщин в том случае, если каждой из
них стукнуло по семьдесят или не исполнилось пятнадцати.
Киммериец потянулся, вытер жирные пальцы о штаны и перевел
взор на хана хиршей. Тот глядел на него будто отец на
любимого сына.
- Кром! Нелегкая выдалась ночка!
- Нелегкая, сын мой, - согласился Бро Иутин. - Зато
рассвет ты встретил за чашей вина, а не в ослиных шкурах. И
ночью вкусил столько радостей, сколько не снилось самому
владыке Турана, не говоря уж о жалких ублюдках и скопцах,
что правят Заморой, Коринфией и Офиром.
- Щедрость твоя велика, - ответствовал Конан, - но до
сих пор я не ведаю ее причины. Сибарра, приятель мой,
говорил, что женин твоих охраняют пятьсот воинов. И я вижу,
он махнул рукой в сторону шумного стана, гудевшего, как
пчелиный улей, - что их в самом деле пятьсот, никак не
меньше. И все шустрые пани!
- Хо! Потому и шустрые, что треть либо четверть - мои
сыновья да внуки, и в каждом намешано много всяких кровей.
Теперь добавится и твоя... Я же сказал, что приплод от
этакого жеребца будет добрым! стоит ли жалеть для него
десяток-другой кобылок?
- Но Сибарра толковал...
Прервав Конана, хан хиршей язвительно ухмыльнулся.
- И о Сибарре было мной сказано, что он безухий осел,
глупец, что меряет всех по себе да ищет выгоду там, где
можно найти лишь засохший навоз! Думал он посмеяться надо
мной, но я посмеюсь над ним! - Тут Бро Иутин хитро
прищурился и сказал: - От шакалов, что воют на холмах,
прослышал я о каком-то споре? И о закладах? Один заклад
серый туранский жеребец, обгоняющий стрелу, а другой - осел
превосходной породы, с темным ремнем вдоль хребта?
- Тут твои шакалы не ошиблись, - сказал Конан,
размышляя, к чему клонит повелитель хиршей. - Осла я теперь
могу выбрать любого, самого длинноухого и зубастого.
Сибарра говорил, чем больше зубы, тем выше цена.
- Хо! Велик Митра и видит все хитрости людские! Не
слушай Сибарру, сын мой, слушай меня! Дам тебе один совет,
как родич родичу... ибо в ту ночь мы породнились с тобой
целых двадцать три раза. Станешь выбирать, не гляди на
ослов гладких и зубастых, а ищи хромоногого, не из самых
молодых, а с потертым крупом и белой отметиной на лбу.
Приведешь его ко мне, получишь столько серебра, сколько
весит этот хромоногий. Клянусь Митрой! И взвешивать будешь
сам, а я за спиной торчать на стану!
Конан навострил уши, прикидывая, что тут наберется
побольше, чем на двести туранских золотых, про которые
толковал Сибарра. Получалось, осел ослу рознь, и есть
такие, что идут на вес серебра! Он хмыкнул, протер кулаками
слипавшиеся после бессонной ночи глаза и спросил:
- Не дорого встанет тебе хромоногий? Он все ж таки
осел, а не кхитайский дракон с золотыми чешуями и клыками з
рубинов!
- Какой мне прок от дракона? - поморщился Бро Иутин. - Он
моих ослиц не покроет! Хо! А если покроет, так принесут они
ушастых ящериц, коих продашь в базарный день за медяк, и тем
будешь доволен. А потомству хромоногого цены нет! Он меж
ослов как ты меж людей... Лучший! И неистов, словно сам
Нергал!
Последний довод убедил Конана. Вероятно, хан хиршей, с
присущей зрелому возрасту мудростью, заботился и о людях
своих, и об ослах, не упуская случая подбавить тем и другим
свежей крови. И, как рачительный хозяин, Бро Иутин, залучив
к себе одного жеребца, хотел приобрести и другого. Вполне
понятное желание!
Киммериец поднялся, потом присел пару раз, разминая
ноги, и взглянул на небосвод. Солнце уже стояло высоко.
- Пусть приведут моего коня! Поеду к Сибарре...
потолкуем с ним насчет ослов и наложниц... Из Стигии, Офира
и прочих мест.
- Не торопись! - хан похлопал по ковру, приглашая Конана
снова сесть. - Не торопись, сын мой, ибо дела наши еще не
закончены, а всякое незаконченное дело противно Митре.
- У тебя есть еще наложницы? - спросил Конан, потирая
поясницу.
- Не о женщинах речь, северянин, а о свидетельствах!
Представь, явишься ты к Сибарре, длинноусому поганцу, и
скажешь, что переспал со всеми коринфянками, стигийками и
шемитками из моих шатров. Так он тебе и поверит, хо! Скажет,
что ночевал ты в степи, под курганом, а зингарки да офирки
тебе только снились!
- За доказательствами дело не станет, - Конан огладил
рукоять своего длинного меча и усмехнулся.
- Не обнажай клинка там, где нужны лишь перо, печать и
пергамент, - произнес Бро Иутин, вновь доказав свою
мудрость. Затем он кликнул Санриза и Велел привести
писца-заморанца, взятого в плен в позапрошлом году. Когда
сей ученый муж был доставлен вместе с пером и пергаментом,
хан придвинул Конану непочатый бурдюк вина и принялся
диктовать. Не успело солнце подняться еще на ладонь, как
бурдюк опустел, а пергамент заполнился словами, которые Бро
Иутин, владыка хиршей, желал передать Сибарре Кламу,
повелителю гизов. Были они не такими сладкими, как выпитое
Конаном вино, однако и не кислыми, словно уксус; скорее,
жгучими, как яд пустынной змеи.
Излив эту отраву на пергамент, Бро Иутин припечатал
сказанное своим перстнем, вручи гостю свиток и, еще раз
напомнив о хромоногом осле с белой отметиной, отпустил
восвояси.

* * *

Бессонная ночь и тяжкие труды утомили Конана; он уснул в
седле. Большой беды в том не было, так как серый Змей,
туранский жеребец, хорошо знал дорогу в стан гизов, а до
границ владений Иутина за гостем присматривали всадники в
черных бурнусах. Но Конан их не замечал. Голова его
опустилась на грудь, веки сомкнулись, уздечка выпала из рук;
он спал и видел сны, и с каждым скачком Змея, с каждым
истекшим мгновением они становились все приятней и приятней.
Но вначале привиделся ему кошмар - полукруг
черно-красных полосатых шатров, которые он обходил один за
другим, но не в человеческом обличье, а в образе
хромоногого осла с потертым крупом. И в каждом шатре
ожидала его внимания не женщина, не красавица с томными
очами, а ослица-трехлетка, бесстыдно раскинувшаяся на коврах
копытами кверху, в позе, совсем не свойственной ослам. Он
шел от шатра к шатру, выполняя свой долг, а за ним, на
собственном его жеребце, сером Змее, ехало двухголовое
чудище, демон с лицами Бро Иутина и Сибарры Клама,
погонявший его плетью. Притом одна голова вела счет да
толковала про ослов ценою в двести золотых, друга же
грозила спустить с него шкуру, а после этого, снова
завернув в нее, бросить на погибель в безводной степи.
Но постепенно сон изменялся; ослицы все больше походили
на женщин, а сам Конан получил возможность выпрямиться,
встать на ноги и продолжить свои занятия с большим удобством
и достоинством. Чудище, маячившее за его спиной, исчезло;
смолкли свист плети и голоса, то считавшие шатры, то
грозившие ему страшными карами, то бубнившие про бесценных
ослов, коих положено продавать на вес серебра. Вдруг Конан
заметил, что человеческий облик вернулся к нему, но это было
еще не самым приятным, оставалось обойти всего лишь два
шатра, стоявших в отдалении и как бы отделенных от всех
прочих.
Он приблизился к этим палаткам и обнаружил, что в одной
его ждет прелестная черноглазая Сиявуш, а в другой
серебряная статуя хромоногого осла. Того самого, с потертым
крупом, в чьем обличье он осчастливил стольких ослиц! Конан
задержался перед двумя шатрами будто бы в нерешительности,
и тут сверху прогрохотал раскатистый глас, подобный рыку
разгневанного Крома: "Выбирай!" И снова: "Выбирай! Выбирай!"
Он выбрал. И сон после этого стал еще приятней.
Змей, почуявший близость жилья, заржал, и Конан очнулся.
Солнце неторопливо склонялось к пыльным сухим травам, но
было еще светло и до заката оставалось немалое время. Серый
жеребец трусил вперед мерной иноходью, голова у Конана была
ясной, и недавние сны, врезавшиеся в память, способствовали
размышлениям и думам о грядущем. Чем Конан и занялся, то
оглядывая пустынный унылый пейзаж, то посматривал на
маячивший уже неподалеку стан гизов.
Он не успел добраться до крайних шатров, как твердо
уверился в двух вещах: во-первых, эта степь, ослы и их
хозяева, к какому б роду-племени они не относились, надоели
ему больше прокисшего вина и прогорклого пива.
1 2 3 4 5