И, овладев ею, он
забудет о гибком стане и полных грудях шангарки? А, забыв,
уедет все-таки в Туран? В конце концов, велика ли разница,
переспать ли с женщиной хана гизов или хана хиршей?
Так он раздумывал, строя планы на будущее и нимало не
сомневаясь, что под покровом темноты проберется в шатер
наложницы Бро Иутина, охраняй ее хоть тысяча всадников. Конь
его, широкогрудый серый Змей, тем временем одолевал за три
вздоха расстояние броска копья, неутомимо перебирая крепкими
ногами, и мало-помалу вид степи начал меняться. Травы
сделались зеленей, холмы выше, в воздухе ощущался запах
воды, а свежий ветерок доносил козлиное блеянье.
Оглядевшись, Конан понял, что находится уже на территории
хиршей, а значит, не следует пренебрегать осторожностью.
Солнце, глаз светлого Митры, давно прошло зенит, но сумерки
еще не наступили; лучше всего пересидеть остаток светлого
времени под каким-нибудь курганом, пряча коня в зарослях
кустарника. Избрав такое решение, Конан высмотрел
подходящий холмик и направился к нему, прикидывая, как бы
незаметнее проскользнуть мимо стад, пастухов и лучников
Бро. Ослов у хиршей много, думал он, и если вдруг появится
еще один, киммерийский, то наверняка пройдет незамеченным.
Если оставить Змея в надежном месте, подкрасться к
длинноухим, залезть в середину табуна и, прикрываясь за их
спинами, попробовать...
Протяжно свистнула стрела, вонзившись у самых конских
копыт. Змей захрапел, а Конан поднял голову, мгновенно
уяснив, что все его планы и расчеты нарушен: с вершины
холма, к которому он направлялся, спускалась цепочка
всадников на вороных лошадях и в черных бурнусах. Было их не
меньше трех десятков, и каждый держал в руках лук.
Тут Конану припомнились слова Сибарры Клама, что
хирши-де попадают на скаку с пятидесяти шагов в кольцо.
Правда, до их отряда оставалось две сотни шагов, но сам
Конан вовсе не был каким-то колечком! Исполин на рослом
жеребце, без шлема и кольчуги... Бей, куда хочешь - голову,
в грудь, в живот! Или в коня!
Пронзительно свиснув, киммериец дернул повод и помчался
к ближнему кургану, обещавшему ненадежное укрытие. Он не
боялся; он был готов драться с этими хиршами лицом к лицу,
меч к мечу, но понимая, что вряд ли дело дойдет до мечей,
прежде его изрешетят стрелами.
Змей делал гигантские прыжки, спасительный курган
приближался, за спиной, отставая, вопили хирши, а стрелы их
сыпались градом. Впрочем, ни одна не задела киммерийца, и он
решил, что слухи о меткости черных лучников сильно
преувеличены. Или этот поток стрел являлся всего лишь
предупреждением?
Все разъяснилось, когда он начал огибать курган и когда
навстречу Змею вылетели еще три десятка всадников,
растянувшихся цепью, словно в облаве на хищного зверя. Разом
десяток стрел ударил в землю по обе стороны от Конана, а одна
чиркнула по крупу серого жеребца. Такого Конан снести не
мог; он остановил коня и, положив руку на меч, свиреп
уставился на окруживших его хиршей. Он понимал, что грозить
им не стоит, как и ввязываться в драку, похоже, его хотели
не убить, а пленить.
- Чего вам надо, смердящие потомки ослов? - рявкнул
киммериец. Вопрос, пожалуй, был наивным; ведь это он вторгся
на земли хиршей, а не наоборот. И он был в полной их власти!
Как известно, незваный гость хуже пикта, и на этом
основании бдительные хозяева могли изрешетить стрелами и
самого Конана, и его превосходного жеребца.
Но они вроде бы не собирались стрелять; сидели на конях
да скалили зубы. Все жеребцы были в одну масть, а вот
всадники различались: одни смуглые и с черными волосами,
другие с каштановыми, а иные совсем белокожие да
светловолосые. Видно, текла в них кровь многих невольниц со
всех сторон света, взятых отцами и дедами в набегах да
грабежах. Их предводитель, хмурый воин в черном бурнусе,
расшитом алыми ромбами, меряли киммерийца пристальными
взглядами да чесал в бороде. Потом, насмотревшись, произнес:
- Если ты Конан, северянин и наемник Сибарры, длинноусого
козла, поедешь с нами. Если нет, можешь копать могилу своей
железкой Земля мягкая, меч у тебя большой, а мы не торопимся,
так что рой яму поглубже. Убережешь свои кости от шакалов.
- В той яме я буду в большой компании, и рыть ее
придется тем из вас, кто уцелеет, - сказал Конан,
вытаскивая меч до половины.
Но всадник в расшитом бурнусе остановил его повелительным
жестом.
- Убери клинок! Я вижу, ты тот, кого мы ищем. Хан Иутин,
почтенный отец и владыка наш, послал за тобой, киммериец,
наказав привезти тебя целы и невредимым. Ну, будешь драться
или поедешь добром?
Конан, пробурчав проклятье, с лязгом задвинул в ножны
меч. Засада была приготовлена по всем правилам, и
сопротивление не имело смысла, во всяком случае, сейчас,
когда его окружали шестьдесят конных лучников. Целое
войско! И откуда они взялись? Неужели Сибарра продал его
Иутину? Но зачем? Хорошо изучив длинноусого хана, Конан
знал, что тот и шага не шагнет, не озаботившись выгодой. А
какой ему прок, если хирши перережут компаньону глотку и
заберут коня?
Размышляя на эту тему, он ехал вслед за десятком
всадников самого разнообразного обличья, но сходных в том,
что все они были рослыми и крепкими и глядели орлами. Еще
двадцать молодцов окружали его, не снимая стрел с тетив, а
остальные веером двигались в арьергарде, приглядывая за
прытким Змеем и его хозяином. Так, в полном молчании, они
миновали несколько пастбищ, где щипали траву необозримые
стада ослов и не столь многочисленные табуны вороных
кобылиц. Затем отряд поднялся на гребень холма, за
которым, в неглубокой, но просторной лощине лежал лагерь
хиршей. Любой, бросивший взгляд на этот стан, мог
догадаться, что племя это не из бедных и порядок в нем
ценится весьма высоко.
Лагерь был чист и разбит с основательностью и умением.
Точно посреди его высился ханский шатер, высокий, черный и
квадратный, с пышными серебряными кистями по углам. С одной
стороны от жилища владыки располагались палатки в
черно-красную полоску для родичей, жен и ближних ханских
слуг; с другой стояли шатры поскромнее, для простых пастухов
тоже полосатые, черно-белые. Было их много, сотни три или
три с половиной, и весь лагерь еще окружало двойное кольцо
черных шатров, поменьше ханского, но тоже весьма
вместительных. В них, очевидно, жили воины, ибо рядом с
каждым находилась коновязь с двумя-тремя вороными жеребцами.
Сопровождаемый своим почетным эскортом, Конан спустился
с холма и под свист и улюлюканье мальчишек, столь же
разномастных, как взрослые, въехал в палаточный городок.
Глаза его косили то вправо, о влево, но случай для бегства
пока не подворачивался. Сидя с Сибаррой за жареным козленком
и вином, он мог похвастать, что серый Змеей обгоняет стрелу,
но сейчас, под прицелом лучников в черных бурнусах, понимал,
что то было лишь пустое бахвальство. Великий Митра! Сколь
часто карает он человека за длинный язык!
Впрочем, Конан не побоялся бы вытащить меч и схватится
со всеми пятью сотнями хиршей (или сколько их там было), но
первой жертвой в этом бою стал бы его драгоценный жеребец.
Враги, несомненно, так издырявили бы Змея стрелами, что
шкура его не годилась бы даже на барабан.
Кроме того, Конана мучило любопытство. Зачем хан хиршей
пожелал встретиться с ним? Чтобы переманить к себе на
службу? Или предать мучительной казни? Но за какую вину?
Вряд ли он знал о намерениях незваного гостя, высказанных
лишь вчера вечером, в целом дне пути от его стана.
Тем временем конвой, миновав проезд между черно-белыми и
черно-красными шатрами, доставил пленника прямо к ханскому
жилищу. Его передняя стена из плотной черной ткани была
раздвинута, и на пороге, попирая сапогами алый туранский
ковер, стоял Бро Иутин, повелитель хиршей. Выглядел он
величественно и грозно: осанистый стари в пунцовом
кхитайском халате, расшитом серебряными драконами, при
сабле и кинжале, с бронзовым гонгом, висевшим на цепочке у
пояса. Было ему немало лет, но в черной бороде просвечивали
лишь редкие седые пряди, а плечи казались все еще широкими и
прямыми. На смуглой его физиономии морщины удалось бы
перечесть по пальцам одной руки; длинный крючковатый нос,
наследие стигийских предков, еще не опустился к верхней губе,
а торчал гордо, по-орлиному. Нет, Бро Иутин никак не походил
на человека, изнемогшего от ночных утех!
Повинуясь жесту предводителя в расшитом бурнусе, Конан
покинул седло и огляделся. Половина воинов тоже спешилась,
окружая его плотным кольцом; остальные, не слезая с коней,
принялись разгонять толпу любопытных. Очистив территорию,
они выстроились цепочкой перед черно-белыми шатрами, не
подпуская простонародье, к хану. Из черно-красных палаток
никто не показывался, и Конан с тоской представил, что в
одной из них ежится сейчас на коврах и подушках та самая то
ли аргосска, то ли коринфийка, из-за которой он рискнул
головой. Воистину Митра создал женщин на погибель мужчинам!
Подумав об этом, он сплюнул от бессильной злобы и
повернулся к хану. Бро Иутин вроде бы не выглядел гневным;
правда, глаза его сверкали, но не бешенством, а скорее
насмешкой. Так, во всяком случае, показалось киммерийцу,
хотя сам он ничего смешного в окрестностях не наблюдал. Но
тут все зависело от точки зрения, а у них с Бро Иутином она
являлась существенно раной.
Хан хиршей оглядел Конана от пыльных сапог до черной
гривы, падавшей на широкие плечи. Казалось, он размышляет,
что делать с пленником то ли пригласить к столу, то ли
снести голову саблей, то ли, не марая собственных рук,
махнуть лучникам. Наконец он пришел к какому-то решению и,
внезапно подмигнув киммерийцу, выдохнул:
- Хо! Да возрадуется Митра и луноликая Иштар, да сгинут
Нергал и Сет, черные боги! Говорят, северянин, ты поклялся
провести ночь в шатре моей любимой жен?
- Кто говорит? - полюбопытствовал Конан.
- Слухи в степи быстро бегут, сын мой, - усмехнулся Бро
Иутин. - Молвишь слово вечером, а утром все шакалы на пять
дневных переходов окрест провоют его с холмов.
- Неправду воют твои шакалы, - произнес киммериец,
мысленно пообещав Крому печень предателя-компаньона. -
Неправду, - повторил он, кладя руку на изукрашенный
каменьями эфес. - Речь шла не о жене, а о наложнице!
- Но любимой? - подчеркнул хан, впиваясь в Конана
взглядом. - Самой любимой?
Киммериец, не опуская глаз, возразил:
- Не самой любимой а самой дорогой. Той, что обошлась
тебе в тридцать ослов. Не то стигийке, не то зингарке,
а может и шемитке.
- Не то стигийка, не то зингарка, не то шемитка... -
задумчиво повторил хан, покачивая головой. А почему бы не
все разом, сын мой? - Он снова подмигнул Конану и принялся
оглаживать бороду, то пропуская темные пряди меж пальцев, то
подравнивая их так, чтобы не было заметно седины. Внезапно
Бро Иутин вздохнул, и глаза его подернулись мглой
воспоминаний.
- Молодость, молодость!.. - произнес он. - Были
времена, и я тоже мечтал обнять всех красивых девушек на
свете... Хо! Похвальное желание, сын мой! Весьма
похвальное! Но время то миновало, и теперь женины волнуют
меня куда меньше, чем караван с богатым товаром или добрый
приплод от моих ослиц. Но тебя, северянин, я потешить могу!
Тебя и себя, ибо приплод от такого жеребца должен быть
добрым.
Тут хан, не мешкая, повернулся к черно-красным шатрам,
вытащил кинжал и ударил рукоятью в висевший у пояса
бронзовый диск. Долгая протяжная нота поплыла над лагерем и
окружавшими его холмами; по этому сигналу полосатые ткани
враз приподнялись, раздвинулись, взметнулись вверх и в
стороны, пропустив без малого сотню женщин. Они отличались
возрастом и обличьем; были девушки, сочные, как яблоки
Турана, и совсем юные, встретившие пятнадцатую весну. Бро
снова ударил в гонг, и жены его, наложницы и рабыни
выстроились длинной чередой; слева встали морщинистые и
седые, а справа тонкоствольные яблоньки, коим еще цвести,
расти и наливаться жизненными соками. Конан глядел на это
зрелище во все глаза.
Хан, ухватив его за плечо цепкими пальцами, подтолкнул к
шеренге, к самому ее центру.
- Те, - он небрежно махнул влево, - пустые бурдюки,
облезшие ослицы! А те, - он мотнул бородой вправо, - пока
что годятся лишь собирать навоз да чесать мужчине пятки.
Зато эти, - Бро Иутин с гордостью оглядел середину строя, -
скучать не заставят! Хо, хо! Ловки, умелы и плодовиты, как
весенняя степь! У каждой свой норов и своя прихоть, но
чрева одинаковы: пальцем коснись, и проклюнется зерно. -
Повернувшись к Конану, хан ухмыльнулся. - Вот ты и коснись,
только не пальцем!
- Всех? - Глаза киммерийца метнулись налево, потом
направо. Женщин, достойных упоминания, было не меньше
тридцати, и он ощутил вполне понятную неуверенность в
собственных силах.
1 2 3 4 5