В постели она была поистине редким сокровищем. Однако время, в своем банальном трагизме, уничтожило их эротические игры. Эрнест обманывал самого себя: он знал, что дело тут не столько во времени, сколько в его неутолимой любви к женщинам. Он изменял жене с Клариссой, следы ногтей которой едва не положили конец их браку. А может, было бы лучше, если бы положили? По слабости (ведь брак делает слабым), из страха одиночества, столь благоприятного для всяческих эскапад, они воссоединились. Она его простила, иными словами, не сумела придумать себе жизнь без него. Это сексуальное приключение было единственным случаем, когда она узнала, что муж ей изменил. Она оставалась в убеждении, что та женщина была его единственной любовницей. И заблуждалась: Эрнест вечно был запутан во всевозможных историях, помогавших ему жить. Одержимый женщинами, их движениями и грацией, он не мог вспомнить ни одного мгновения в своей жизни, когда бы женщина, незнакомая или едва знакомая, не была предметом его вожделения. Во время обеденного перерыва ему случалось бродить по улицам просто для того, чтобы любоваться женскими походками. Эта тирания на вольном воздухе превращала его в раба, подвластного чувственной диктатуре.
Зачем он рассказывал все это? Гектор находил историю вполне заурядной. Он считал, что в пристрастии брата не было никакой патологии, что многие мужчины любят женщин чрезмерно, даже истерично. Он не понимал, что Эрнест завидует постоянству его собственной страсти. Страсть Гектора к мытью окон была невероятно моногамна. Он не только любил исключительно свою жену, но в придачу любил в ней совершенно конкретное действие! В глазах всех мужчин, изнуренных непрерывным стуком острых каблучков, Гектор был легендарным олицетворением покоя. То, что ему самому представлялось патологической тиранией, было обеззараженным раем. Эрнест мечтал бы до безумия любить Жюстину, моющую окна. Ему тоже хотелось отведать оседлого чувственного восторга.
Оставшись один, Гектор испытал чувство отвращения. Те, кем мы восхищаемся, не имеют права выставлять напоказ свои слабости. Образцовый старший брат испарился, словно воздух из продырявленного шарика. Жена избавила Гектор от чувства вины, брат его омифотворил: он, бывший всегда пятым колесом в телеге социума, неожиданно превращался в стабильную личность. Если так пойдет и дальше, скоро его станут находить харизматическим. «Стабильная личность» – это выражение завораживало Гектора. Скоро у него начнут просить совета, и он сумеет не обмануть ожиданий. Он будет читать розовые страницы «Фигаро» и в конце концов станет голосовать за правых. И пока он позволил своему воображению тихонько порезвиться на свободе (они словно сговорились), на пороге неожиданно возник Жерар.
– Сестра дома?
– Нет, Брижит вышла.
– Очень кстати, дело-то у меня к тебе.
Прежде никто никогда не являлся к нему по делу без предупреждения.
Гектор не виделся с шурином после той истории с шантажом, которая завершилась истязанием. Об этом эпизоде, само собой разумеется, никто, кроме них двоих, не знал; соперники в схватке нередко становятся союзниками в умолчании. Оба хранили чудесные воспоминания о проведенных вместе спортивных и внеспортивных часах. Поэтому они сжали друг друга в объятиях, в эту субботу несколько затянувшихся. Жерар внимательно оглядел физиономию Гектора и, как знаток, восхитился его способностью к заживлению и рубцеванию. Следов избиения практически не осталось. Включая зубы, ибо два новых прелестью своего кальция предали забвению два выбитых.
Гектор предложил выпить кофе или любой другой напиток, способный подтвердить его дружелюбие. Жерар за эти несколько недель успел о многом подумать. Его непривычные к подобному занятию мозги едва не достигли опасной степени перегрева. Темой Жераровых размышлений была ложь всей его жизни. Так больше не могло продолжаться! Нельзя было допустить, чтобы тебя любили и почитали по ложным причинам. Пока зять не пригрозил ему разоблачением, он просто-напросто забывал, что речь шла о порождении его собственного вранья. Постоянно пересказывая свои липовые подвиги, он и сам поверил в то, что выиграл велогонку Уарзазате – Касабланка. И ежели все в это верили, стало быть, так оно и было. Вдобавок были друзья по фотомонтажу (соседи): они тоже использовали снимок, доказывая свое присутствие на пьедестале почета знаменитой гонки. И всем троим случалось, вспоминая гонку, всякий раз придумывать новые подробности, все более и более невероятные. Ну как тут было не поверить? И так оно шло до того самого дня, когда Гектор явился посягнуть на миф его жизни. После этого посягательства Жерар больше не мог смотреть на себя в зеркало; с другой стороны, жульничества не было. Речь шла о том, чтобы верить в самого себя. Жерар был убежден, что без того легендарного события его жизнь не стоила бы и ломаного гроша в глазах других людей.
В глазах других людей.
Гектор мысленно обдумал это выражение. Все показалось ему теперь совсем несложным. На протяжении всей своей жизни, собирая самые нелепые предметы, он тоже стремился выглядеть значительным и создавал себе материальную личность. Воспитанный на усах и супе, он не имел надежных ориентиров в жизни, а те, что были, рассыпались в пыль. Уарзазате – Касабланка была такой же коллекцией, как любая другая. Каждый находил подходящую пищу для своей фантазии. Избавленный от чувства вины Гектор объяснил Жерару, что признаваться не следовало ни в коем случае. Надо было нести свой крест и оберегать источник своего счастья.
– Ведь ты же счастлив, когда рассказываешь об этой гонке?
Озарившееся лицо Жерара стоило любых речей. Ни в коем случае нельзя было под абсурдным предлогом пресловутой гласности лишать его самой главной радости в жизни. Это было его величайшим наслаждением – видеть вызываемое им восхищение в глазах тех, кого он любил. Поиск истины мог бы показаться целительным, но вовсе не обязательно приносил счастье. Не надо было пытаться уничтожить наши выдумки и порывы. Достаточно было их признать. Гектор опять вспомнил брата и его страдания под гнетом женщин. Теперь он мог найти нужные слова. Жерар следил за лицом Гектора. Помолчав, тот подтвердил, что не следовало ни в чем признаваться. И такой совет давал человек, собиравшийся его разоблачить! Жерар уже ничего не понимал. А уж это ощущение – ничего-не-понимания – было Жерару хорошо знакомо.
Убежденный зятем, Жерар вздохнул с облегчением и счел нелепыми свои терзания в течение всех последних недель. В глубине души он и так знал, что не смог бы ни в чем признаться, ибо, если бы он открылся своим родным, ему, как в деле Романа, пришлось бы их всех перестрелять. Наконец пришла Брижит. Жерар нашел ее похорошевшей, но не додумался, что она расцвела полностью. Она и вправду чувствовала себя все лучше и лучше. Брижит кинулась на шею брату; она была счастлива его видеть. Пощупав его мускулы, она заключила, что его недавнее исчезновение было связано с необходимостью поддержания высокой атлетической формы. Он ответил, что она совершенно права, не преминув при этом исподтишка взглянуть на Гектора. Тот заговорщицки подмигнул. Когда ложь хорошо продумана, все идет как по маслу. Ведь это собеседники берут на себя труд строить предположения, задавать вопросы, в то время как самому лжецу остается только сказать «да» или «нет».
Брижит, как образцовую домохозяйку, внезапный визит родственника не мог застать врасплох. В доме всегда имелось два-три «пустячка» (кокетливое выражение), которые можно было в два счета разогреть и поставить на стол. Из кухни, где она была одна, даже доносился ее счастливый смех – так ей там было хорошо. А нет ли тут начальных признаков истерии? – обеспокоился ее супруг. И тут же стал думать о чем-то другом, чтобы помешать собственным мыслям съехать на мытье окон, каковое было бы неуместно в присутствии Жерара.
Зазвонил телефон.
– Я в кухне, милый, ты бы не мог ответить?
Гектор встал. Звонил Марсель. Он, стало быть, не сердился за тот ужин со стриптизом; прямо гора с плеч! Сам Гектор после того вечера так и не решался позвонить другу, избегая обременительных объяснений. Тон у Марселя был невероятно игривым. Лоранс находилась рядом с ним, ибо в трубке слышалось ее громкое дыхание… Она прошептала: «Ну, что он говорит?» Марсель, прикрыв микрофон телефонной трубки, отвечал ей: «Да погоди же, как я могу с ним говорить, когда ты так ко мне липнешь! Дай сначала разрядить обстановку!» Марсель и всегда-то был необычайно дружелюбен с Гектором, однако начало разговора обещало превзойти в дружелюбии все их прежнее общение. Казалось, Марсель напропалую заискивает перед другом. Он говорил, что они не виделись уже целую вечность, и что он соскучился, и что было бы очень славно съездить куда-нибудь вчетвером, а еще лучше – устроить совместный ужин (ни словечка, ни намека насчет той эксгибиционистской сцены), и дальше в том же духе. Потом он осведомился, как поживает Брижит, после чего сделал паузу и отдышался. Да, как она там? Гектор признался, что приметил у жены начатки истерии, и засмеялся. Марсель тотчас ухватился за его смех и засмеялся тоже. В конце концов он решился: «Слушай, мы тут с Лоранс хотели бы… это, конечно, покажется тебе странным… ну, в общем, чтобы Брижит снова помыла у нас окна…» Гектор неудержимо расхохотался, это просто потрясающе – иметь таких забавных друзей. И заметив, что Брижит выходит из кухни, повесил трубку, потому что пора было обедать.
За столом Брижит поинтересовалась, зачем звонили друзья и, главное, не сердятся ли они за тот вечер.
– Они не просто не сердятся! Марсель даже пошутил, спрашивая, не хочешь ли ты опять помыть у них окна!
– Очень забавно! Это они в отместку…
Жерар ничего не понял из этого разговора и, решительно взявшись за дело, на всякий случай упомянул велогонку Уарзазате – Касабланка.
VI
Брижит отправилась в гости к родителям. Она старалась навещать их каждую неделю. Если Гектор в это время не шел к своей матери, он всегда с удовольствием сопровождал жену. Его тесть и теща были просто идеальными родственниками. Простые, любезные, заботливые, с ними даже можно было потолковать о том о сем. За последние месяцы они ужасно постарели. Особенно отец Брижит, который был практически не в состоянии ходить. Всю жизнь он обожал покидать супружеский кров, отправляясь на более или менее длительные прогулки. Он любил зайти в кафе, выкурить сигарету, перекинуться в картишки и позубоскалить о женщинах. Его супружеская жизнь наверняка держалась благодаря этим его эскападам. Лишившись способности ходить, он, несомненно, более всего страдал от необходимости целый день видеть свою жену. Старость сужает жизненное пространство супругов. В конце концов люди начинают жить друг у друга на голове, словно готовясь к подселению на кладбищенский участок. В том возрасте, когда людям уже нечего сказать друг другу, приходится пробавляться банальностями. Во время своих визитов Брижит превращалась в арбитра. Она присуждала очки, не пытаясь по-настоящему помирить стариков. Отец говорил все меньше и меньше, и она мучилась, не находя больше интересных для него тем для обсуждения. О прошлом он говорить решительно не желал. А также ни о настоящем, ни о будущем. И она просто смотрела на него – на этого старика, который был ее отцом. На его лицо, покрытое старой кожей, съежившейся, словно время, которое ему оставалось прожить. Глядя на него, она вовсе не впадала в отчаяние, а наоборот, более чем когда-либо размышляла о необходимости наслаждаться жизнью. Дряхлое лицо отца, стоявшее перед ее глазами, несомненно, оказало влияние на ее выбор позиции в недавнем супружеском кризисе.
Брижит всегда появлялась у родителей с большой живостью, и, прежде чем снова погрузиться в ничтожество своей повседневности, отец вздыхал: «Ах, это моя дочь!» Она шла вместе с матерью за покупками, она всегда приносила подарки, чтобы добавить жизни их дому. Во время ее последнего посещения мать обмолвилась, что они хотят покинуть Париж и перебраться в какой-то дом престарелых в Тулоне. Брижит и Жерару было бы куда сложнее навещать их там; не было ли это стратегией постепенного отдаления, переходом на последнюю лестничную площадку перед смертью? Брижит не хотелось об этом думать, она предпочитала оставаться в сфере вещей конкретных. Она снова заговорила о госпоже Лопез, очаровательной домработнице, которую мать уволила под весьма туманным предлогом: «Она ничего не умеет делать как следует!» Быть может, таким образом мать хотела наказать себя за то, что больше не могла делать все сама. Брижит рассердилась и сказала, что в таком случае необходимо найти кого-нибудь другого – не собираются же родители захлебнуться в грязи? Она спросила отца, что он обо всем этом думает; ему было совершенно наплевать. Пришлось тогда самой Брижит пройтись по квартире с пылесосом и вытереть пыль с мебели. Заметив, что окна грязные, она сначала не решилась. Губы ее расплылись в улыбке, особенно при воспоминании об ужине у Марселя и Лоранс. Затем она все же принялась за дело. Обстоятельства были совершенно иные!
Видя, что его дочери приходится заниматься уборкой, отец раздраженно буркнул матери:
– Знать ничего не желаю: на будущей неделе позовешь госпожу Лопез!
Чего, собственно, Брижит и добивалась: чтобы дом ожил, чтобы отец снова принял участие в повседневных делах. Она так сноровисто мыла окна, что мать даже удивилась, и в голове у нее промелькнуло: «Можно подумать, она занимается этим каждый день!» Она и представить себе не могла, до какой степени была права. Муж любезно попросил у нее попить; вот уже по меньшей мере три десятилетия, как он ничего не просил любезно у своей сварливой супруги. У него вдруг пересохло в горле. Ей тоже захотелось пить. Между тем она была уверена, что пять минут назад выпила полный стакан воды.
Через две минуты весьма результативного мытья Брижит обернулась. То, что она увидела, опять напомнило ей Марселя и Лоранс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16