Короткая стрижка, темные очки. Он льет ей воду на грудь. С восторженным криком Лариса вырывает черпак и брызги летят на Василия. От неожиданности захватывает дух, но он притворяется, что ему приятно. Потом они накрывают «столик» на корме. Закуска, жареный цыпленок, бутылочка водки. Выпив и закусив, едят с удовольствием. А потом… очнулись от громкого голоса из репродуктора.
– Эй, на прогулочной лодке 24-бис, ведите себя согласно правилам для отдыхающих на воднотранспортных средствах весельного типа. В противном случае ваше судно будет отбуксировано к причалу, а вы подвергнитесь штрафу.
– Там все видели, – руки Ларисы подхватили две голубые ленточки.
– Наверно не все, – одеваясь, пошутил Василий, иначе бы уже выслали сторожевой корабль.
Щелкнули железные двери тамбура.
Здравствуйте, – Настя, покраснев, слегка наклонила голову. – В штабной, сведения несу.
– А много свободных мест?
– Ни одного. Даже двойники есть.
– Настя, а вы на пляж во Владивостоке не собираетесь?
– Приедем, увидим, – она неуверенно пожала плечами.
– Если надумаете, меня возьмете?
– Конечно. – Рассмеявшись тонким колокольчиком, Настя исчезла.
– Сразу согласилась. Наверно сама мечтала, а сказать не решалась. – Довольный собою, Василий, подпрыгивая, зашагал к Ларисе.

Глава 5

В купе уютный полумрак. На окнах домашние занавесочки с узорчатой вышивкой. Столик застелен скатерочкой. На нем баночка с букетиком цветов. Тикает будильник. Лариса в черном кимоно с яркими белыми и красными хризантемами, спала на нижней полке, зябко поджав ноги, завернутые в пикейное одеяло. Длинные ресницы едва сомкнуты, дышит тихо, лицо настороженное.
Василий тихо присел на краешек постели, чуть наклонился и заметил у нее на щеке легкий пушок, который, сбегая вдоль уха, растворялся на скулах серебристым дымком. Не удержавшись, прикоснулся к этой «лунной дорожке». Лариса проснулась.
– Ты откуда?
– Проходил мимо. – Он потянулся к ее векам.
– В глаза целовать – к разлуке, – Лариса отстранилась.
– Неужели? – Опустился на колени.
Лариса прижалась к нему, поглаживая ладошками спину. Руки, слегка коснувшись груди, скользнули ниже…
– А двери не заперли, – заметила она, сдерживая смех.
– Уже не надо. – Он расслабился, прислонившись к стене. – Как после бани.
– А после бани необходимо, – Лариса достала пластиковую бутылку с красноватой жидкостью и сверток в фольге. Развернула.
– Жареные щучки, – обрадовался Василий. И хотя только что отобедал, потекли слюнки. Поднял стакан. – Давай никогда не ссориться.
– Никогда, никогда, – поддержала она.
– Выпил и, широко раскрыв рот, замер, боясь вдохнуть. На глазах выступили слезы. – Ну, это! – Помотал головой.
– Понравилась? Мама постаралась, из карамели гнала. Теперь закуси, – протянула малосольный огурчик.
– И кто придумал водочку огурчиком закусывать? Гениальный был человек.
– А грибочками? – Лариса открыла баночку с маслятами.
Но Василий взялся за щучек. Ел неспеша, смакуя маленькие хрустящие головки, спинки и тонкие ребрышки.
Жареные щучки были не только деликатесом, а настоящим лакомством с детства. Ловил он мальчишкой судаков, голавлей, лещей, жереха, даже стерлядь попадалась, но ничего, вкуснее щучек, есть не доводилось.
– Кто же это постарался? Дай ему Бог здоровья.
– Муженек мой разлюбезный тебе угодил. У нас не квартира, а магазин рыболов-спортсмен. В каждом углу удилища, лески, крючков больше, чем мух. Обручальное кольцо и то переплавил на какую-то шишку.
– Мормышку, – поправил Василий.
– И ты тоже?
– Ну, не настолько, чтобы золотые крючки лить, но иногда люблю посидеть на бережку.
– Иногда? А мой благоверный всегда. Для него, что я есть, что меня нет, лишь бы клевало. Только и слышишь – повела, подсек, тяну, удилище изогнулось, леска струной, а она играет, играет. Тьфу, ненормальный. Для него рыбу вытащить, что бабу трахнуть. Извини, честное слово, не вру. Я уж с ним и так, и эдак, а он лежит, шепчет люблю, а думает о рыбалке, я ж чувствую. Ешь, наслаждайся, хоть какая-то польза от него.
Василий отложил рыбу, вытер пальцы. Последние слова ему не понравились. Было в них что-то обидное. Захотелось встать и уйти, но появилась баба Клава, напарница Ларисы. Женщина немногим за тридцать, веселая, разговорчивая, с фигурой в три обхвата.
– Ага, голубчики, пьете, жрете, а меня не зовете. Эх, Васюган, – Клава уселась рядом, придавив Василия к стене. – И как я успела? – Проворно навалилась на щук. – Везет же некоторым. Всегда в доме свежак, рыбка живая. А у меня мужик не ремонтах повернут. Приедешь уставшая, в голове грохот, перед глазами морды пассажиров, а он стучит, сверлит день и ночь, хоть беги. Краской воняет, не дом, а народная стройка. Мне прилечь надо, покушать чего-нибудь свеженького, вкусненького. Я ему на день рождения комплект рыболова подарила. Думала, станет рыбачить. Куда там, все валяется, ржавеет. Повезло тебе, Ларчик.
– Да уж, повезло.
– А то нет? – Клава облизала бумажку из-под рыбы, – Тебе бы моего прораба.
– Хочешь, поменяемся? А то у меня обои переклеить некому.
– С радостью. Только он тебе и в постели о гвоздях и шурупах говорить будет.
Разговор раздражал Василия. Резко поднявшись, он процедил сквозь зубы, – труба зовет, сдай в сторону, – толкнул Клаву в пухлый бок. Но она, прислонившись к стене, кивнула. – Проходи, – Василий, нарочито грубо перелез через «преграду», зло придавив коленом толстые ляжки.
– Ой, мамочка, – застонала Клава. – Хорошо то как. Хоть мужик потоптал. Может вернешься?
– Обойдешься, – Лариса встала и прижалась к Василию. – Иди, не слушай нас.
– Кто вас, бабоньки, разберет? – Шагая по коридору думал Клоков. – Пьет, гуляет – плохо. Не пьет, не гуляет, рыбу ловит или дом в порядок приводит – опять плохо.
– Моя Валентина тоже, наверно, подружкам жалуется, – часами под машиной валяется. – Нет, не думаю. Она ее любит, моет до блеска. – Вздохнув, он с нежностью вспомнил Матильду, жену, мальчишек.

Глава 6

– Ну, сейчас задрыхну без задних ног, – потянувшись на полке в купе, с наслаждением подумал Клоков. Снял туфли, а раздеться поленился. Глаза безвольно слипались. В голове быстро, отрывочно мелькали цветные картинки прошедшего дня. Велосипед, Матильда, Лариса, баба Клава, Антонида Захаровна в обнимку с Кузьмой Кувалдой, а потом – ровное, бескрайнее снежное поле и яркое, слепящее солнце.
Неожиданно, как эхо, услышал мягкий голос. – Золотой мой, спит или нет? – И сон, как большая тяжелая птица, нехотя, начал улетать. – Марь Ивановна, явилась. Соскучилась, старая.
Марь Ивановна разменяла седьмой десяток, ветеран войны и труда, но об отдыхе и покое слышать не хотела. – Меня из моей плацкарты только вперед ногами вынесут.
За долгие годы работы ни один пассажир на нее не пожаловался. Случай для проводника редкий. Тем более она вечно «под градусом», в «настроении».
Юрий Антонович, принимая бригаду, заявил. – Еще раз увижу пьяной, уволю.
– Когда ж это я пьяной была? – удивилась Марь Ивановна.
– Да от вас и сейчас пахнет, – не выдержал Генерал.
– Так это я в настроении.
– В настроении? – опешил Антоныч, – как же вы тогда пьяного представляете?
– Ну, это когда ни рукой, ни ногой пошевелить не может и мать родную не узнает. А для настроения даже врач рекомендует. Нам на передовой для куражу по сто граммчиков ежедневно полагалась. Подводникам и космонавтам по сей день наливают, а уж проводникам сам Бог велел.
– Из каких же это соображений? – Язвительно спросил Юрий Антонович.
– Почем я знаю? Ему виднее.
Антоныч оставил ветерана в покое. Работала она хорошо, начальству не перечила, безропотно платила взносы во все общества – от охраны памятников старины до ДОСААФ. Во время компании по борьбе с пьянством первой записалась в добровольное общество трезвости. Бригадир поинтересовался, для чего ей это понадобилось?
– Да, как же, золотой вы наш, уважаемый? Партия сказала надо. Народ ответил – есть.
– Так вы беспартийная.
– Я – коммунист в душе, а народ и партия едины. Воля партии – воля народа, – бодро засыпала начальника Марь Ивановна «правильными словами».
Тот поспешно согласился и, если о ней вдруг заходила речь, торопливо говорил. – Работник хороший, а главное политику партии понимает правильно. – И доверительно добавлял, – ее за плевок не возьмешь.
– Васек, спишь? Прозвучал у самого уха ласковый голос.
– Нет, танцую. Чего надо? – Нехотя встал, поднял крышку полки. Марь Ивановна бросилась помогать.
– Кислородик ты наш ненаглядный. Дышать тобой не надышаться, бархатный мой, – бормотала она, кряхтя поддерживая тяжелую крышку.
– Сколько?
– Две, золотой мой, атласный. – Полезла в карман кителя за деньгами. – Для пассажиров стараюсь, пристали с ножом к горлу, – белой, мать, достань. Ну, я к тебе, ласковый.
Василий ворчал и злился для вида. Многие на старушку покрикивают, не церемонятся. Она привыкшая, не обижается, знает, не по злобе это. Марь Ивановна клиент «почетный». Каждый рейс больше всех водки покупает, без всякой для себя выгоды. А могла бы, как некоторые проводники, свой «товар» возить и навар иметь. По неписанным законам водкой в составе «разрешено торговать» ночному сторожу и электрику. Им не с кого калым получить. Но перебивают торговлю не только проводники, а свои же официанты-разносчики.
– Иди, Марь Ивановна, спать хочется.
– Меня уже нет, потерялась, только обниму и поцелую в уста твои сахарные.
– Отстань, луком от тебя несет.
– Сильно? – Она лукаво улыбнулась. – Для маскировки, нежный мой. Проверку обещали. Юрий Антонович мне наказал. – Настроение можете поддерживать на уровне, но чтобы проверяющие носа не подточили. А что, хорошо прошибает?
– Хоть противогаз надевай. Комиссия до твоего вагона не дойдет, еще в тамбуре задохнется.
– А мне бояться нечего. Она беззвучно рассмеялась, зажмурилась, наморщила лоб, пригладила седые волосы и, резко рванув полы кителя, где торчали белоголовки, закричала. – Нас за плевок не возьмешь, мы при гранатах!

Глава 7

Проснулся Василий бодрым, в хорошем настроении. Мурлыча «утро красит нежным цветом» и, предвкушая чашку крепкого чая «под папиросу», вошел в ресторан. Показалось, что попал в казарму, где ночевала рота солдат. За день здесь побывали сотни клиентов. Закурил, дышать стало «легче».
В дальнем конце Юлька с Николаем фасовали печенье и, взвешивая, добавляли гирьку «воровку» грамм на пятьдесят. Мелочь, но наварец капает.
– К большой проверке готовятся, – усмехнулся ночной.
За столом у буфета сидели Велосипед и Генерал. Перед ними стояли закуски, коньяк «Белый аист» и бутылка «Боржоми». Чернушка, закатывая глаза, качал головой, с чем-то соглашаясь. Увидев Василия, он кивнул на свободный стул, пододвинул стакан с коньяком. – Присаживайся, в ногах правды нет. Хотя, ее нигде нет, разве что у прокурора, он всегда прав, – говорил директор, будто крупу сыпал. – Будем толстенькими, – Чернушка хлопнул рюмку.
– Куда еще? – Пробасил Юрий Антонович и, погладив ладонью живот, медленно выпил.
– Пока толстый иссохнет, худой сдохнет, – ободрил его Сергей Николаевич и, осмотрев свои тонкие руки, захихикал.
Василий проглотил коньяк, обжигая язык и горло. Закусил сочным «кружком» лимона.
Юрий Антонович намазал маслом ломоть белого хлеба, положил два куска соленой кеты, а сверху дольку лимона. Оглядел бутерброд и, неспеша, откусил.
– У нас человек – ничто, пыль, – заговорил директор, – вокруг только кричат – все для человека.
– Да, человек. – Юрий Антонович вытер пальцы о полотенце, расстегнул китель. – У меня, ебенть, случай интересный был.
Генерал в армии укреплял речь нецензурными словами. Привычка въелась глубоко. Он искренне мучился, но избавиться от нее не мог. Наконец, нашел выход, заменив крепкие выражения одним, вроде безобидным «ебенть», которое и использовал для связи членов предложения.
– Служил я при химполигоне. Наступил черед проверки отравляющих веществ на пригодность.
– Прямо, как продукты, – вставил Чернушка.
– Именно. Ну, ебенть, расставили клетки с кроликами и в укрытие. Распылили отраву. Прошло нужное время. Специалисты дали команду освидетельствовать результат и приступить к уборке полигона. Я проинструктировал бойцов. И что вы думаете? Один солдатик возьми и сними противогаз. Чуть вдохнул и с копыт. Зачем он это сделал, никто объяснить не мог.
– Значит не испортилась отрава, – не утерпел Велосипед.
– Лучше не бывает, но суть вопроса не в этом. Приказал я накрыть бедолагу одеялом из караулки. Обычным, суконным. Сколько лет оно там лежало, одному Богу известно. Отправили горемыку в морг. Написал я рапорт. Как, что, при каких обстоятельствах. Везу, ебенть, в штаб и уже вижу себя под судом и следствием, хотя моей вины в том, что случилось, нет. Но в армии так не бывает. Если виновных нет, их назначают. А кроме меня под танк бросить некого. Да! Только суть вопроса не в этом. Прибыл, надел брюки ширинкой назад, чтобы, значит, сподручней меня, – бригадир многозначительно замолчал, подавив неприличный глагол. – Сунулся с рапортом по инстанциям. А в штабе, ебенть, Содом и Гоморра и гибель Помпеи впридачу. Оказывается, Никиту по загривку пнули. Отдыхать поехал, а его, ебенть, под зад коленом. Но суть вопроса не в этом.
– Антоныч, а анекдот знаете? – Заерзал директор. Он долго молчать не мог.
Но Генерал поднял указательный палец и, неторопясь, продолжал.
– Я к одному, другому. Меня отовсюду гонят. Мол, не до тебя. Но я упорный, стучусь во все двери, и нарвался, ебенть.
– Погиб? Боец? Да ты соображаешь, что сейчас в стране делается? Отставить, кругом шагом марш. – Уехал я, а сам дрожу, жду наказания. Но дело заглохло. Отписал я несчастным родителям. Дескать, погиб ваш сын при исполнении служебных обязанностей.
1 2 3 4 5