Стринги совершенно не скрывают ее ягодиц.
– Что-то неуловимо изменилось в вашем туалете, Катенька, – будничным тоном констатирую я.
– В туалете? – удивляется она. – Там унитазы, что ли, новые поставили?
– Я про ваш туалет. Речь идет о вашем облике, если хотите.
Катя хлопает ресницами, поправляет прическу:
– Это я маникюр новый сделала.
Пытаясь продемонстрировать мне красоту своих ногтей, она не удерживает поднос одной рукой, и тот благополучно летит мне на колени, увлекая за собой горячий кофе. Я кричу… нет, реву от боли.
– Ой, простите, Сергей Владимирович! – щебечет секретарша. – Я не нарочно!
«Еще бы ты это нарочно сделала!» – думаю я и быстро спускаю до колен пропитанные кипятком брюки.
Пока я подыскиваю слова, характеризующие все то, что я думаю о Кате, и которыми мне хочется незамедлительно поделиться с ней, открывается дверь и в кабинет вползает физиономия представителя китайского директората. Хуэй Чаньчунь с радостно/гадостной улыбкой, будто видит перед собой живого Мао, смотрит на мои недвусмысленно спущенные брюки, оценивая голые ягодицы секретарши и с той же препротивнейшей улыбочкой извиняется:
– Длюга, плясти. Моя поззе. Поззе. Моя потом заходить будет. Моя осиня извиняисся.
Он делает мне успокаивающий жест рукой и исчезает, мягко прикрыв за собой дверь.
– Катерина, покиньте кабинет, – требую я. – И поправьте, бога ради, вашу набедренную повязку.
Здесь Катя начинает вертеться вокруг своей оси, пытаясь понять, что не так с ее одеждой. Вскоре, после третьего оборота, она замечает задравшуюся сзади юбку. Краснея, она исправляет оплошность и, гордо выпятив грудь, выходит за дверь.
Пока я привожу в порядок свои брюки, звонит внутренняя линия и секретарша самой Кондрашовой голосом молчаливых египетских пирамид говорит мне:
– Пройдите, пожалуйста, к Вере Андреевне.
Я надеваю брюки, поправляю галстук и направляюсь на ковер. Орган чувств, расположенный в районе копчика, именуемый в простонародье жопой, сигнализирует мне о том, что сейчас меня будут иметь. За что – неважно. Главное, что отымеют непременно, причем грубо, без смазки и предварительных ласк.
Выйдя из своего кабинета, я отчитываю свою нерадивую секретаршу, которую мне положено поиметь по статусу, и торопливо иду к той, которой по статусу положено отыметь меня. Такова жизнь. Большую ее часть ты карабкаешься повыше, чтобы насрать на карабкающихся пониже в стремлении занять место под солнцем, а когда уже достигнешь желаемого, то подчас осознаешь, что срать-то уже и не хочешь и, что самое обидное, не можешь.
Босс явно не в духе. Я вижу ее перекошенное от злобы лицо и пытаюсь вспомнить, где я ее видел не так давно, в какой-то странной обстановке. Я туго соображаю, но потом врубаюсь, ударяя себя по лбу: «Точно, во сне. В моем сне она была начальницей склада».
Вера Андреевна Кондрашова – начавшая стареть бизнесвумен, или, как я ее называю, бизнесвымен, потому что грудь у нее действительно выдающаяся. Подкатегория женщин, к которой относится моя начальница, это – «за большие деньги, после пол-литра вискаря». При всей своей ограниченности мисс Большие Сиськи обладает почти отталкивающей внешностью. Одевается дама, растерявшая свою молодость в неравной борьбе с целлюлитом, броско и вызывающе. В основном это что-то из молодежных коллекций Dolly&Gabbing (Dolly – имя клонированной овечки и англ. – болтовня). На ней это выглядит как ярлык достатка и образец безвкусицы. Не знаю, что у этой женщины со зрением, но по какой-то прихоти она вбила себе в голову заблуждение о собственной привлекательности и неувядаемой молодости. И, что самое грустное, Вера Андреевна считает, что я подпал под ее редкостное обаяние. Все это мне глубоко по фигу, но создает некоторые неудобства в общении.
– Проходите, пожалуйста, Сергей Владимирович. – Имя и отчество она выдыхает практически с материнской нежностью.
Но я не обманываюсь на ее счет. Глаза Кондрашовой мечут молнии.
– Присаживайтесь к столу, – так же ласково просит она.
Я вежливо здороваюсь, гадая о цели моего вызова, и придвигаюсь на стуле к столу начальствующей надо мной задницы.
– Я так понимаю, что у вас, Сергей Владимирович, слишком мало обязанностей. Вам решительно нечем заняться в рабочее время, кроме как предаваться амурным утехам, оскорбительным для нашего предприятия.
«К чему бы это она?» – думаю я. Брызги слюны, изрыгаемые ее ртом, ложатся на полировку стола между нами. Я прослеживаю взгляд Веры Андреевны, направленный в сторону левого угла кабинета, где на стуле, как канарейка на жердочке, примостилась тощая фигурка китайца Чаньчуня. Все ясно. Взаимная неприязнь, возникшая между нами с первой встречи, переросла в «необъявленную войну». И вот милый Хуэй подстроил мне очередную пакость. Китаец встречает мой взгляд гаденькой улыбочкой/оскалом.
– А между тем, – продолжает плеваться Кондрашова, – на российском рынке появилась продукция наших конкурентов, о которой вы, Сергей Владимирович, мне не докладывали, как я понимаю, в силу своей неосведомленности.
Запах изо рта Веры Андреевны исходил такой, что я вынужден прикрывать нос рукой. Чаньчунь беспрерывно кивает.
– О каком продукте идет речь? – интересуюсь я.
– Об очень нестандартном ходе конкурентов, – сообщает Вера Андреевна, поправляя тяжелую грудь. – Появились жидкие глобусы в цилиндрических пластиковых сосудах.
Не переставая брызгать слюной, Кондрашова начальственным ором поведала о надвигающейся катастрофе, о революции в стане конкурентов, решившихся на выпуск столь удивительной продукции.
– Это был быстрый промоушн конкурентов, – вставляю я, когда образовалась небольшая пауза в монологе Кондрашовой. – Вероятно, неудачный экспирьенс, поскольку продукция данного вида более не появлялась.
– Действительно? – Вера Андреевна бросает требовательный взгляд в сторону китайца.
Хуэй Чаньчунь неопределенно пожимает плечами и глупо улыбается.
– Действительно, – подтверждаю я. – Благодаря спиртосодержащему наполнению глобусов, продукция была моментально раскуплена российскими любителями алкоголя, а из-за ряда пищевых отравлений данный продукт исчез с рынка так же неожиданно, как и появился. Я полагаю, что комрад Чаньчунь подтвердит мои слова.
Китаец нехотя кивает.
– Именно поэтому я и не счел нужным докладывать вам об этом.
Кондрашова несколько смягчается, но оказывается, это не совсем так. Откуда-то из стола на свет появляется эскиз рекламного плаката. На нем изображен обнаженный китаец, который в своих руках держит глобус в форме эллипсоида. Единственный континент на глобусе носит название Китай. Внизу слоган: «Globusland: мир в наших руках!»
– И что? – спрашиваю я. – Была задача создания рекламы с интернациональной тематикой. Что не так? В чем проблема?
– А у господина Чаньчуня другое мнение на сей счет, – говорит Кондрашова, снова расправляя пышную грудь, стесненную кружевным бюстгальтером.
Я поворачиваюсь к китайцу:
– Что, по мнению амиго Хуэйя, здесь не так?
– Длюга, моя осиня извиняисся. Я хотеля говолить сто эта осеня нехалясё. Китаися люками веся мир дельжит. Эта нехалясё полусяися.
– И что же тут «нехалясё»? – начинаю заводиться я.
– Эта похозя сто китаися веся мира захватиля. Посему музисина голийя? Посему он не оделя одезды? Посему он похозя, как я? Музисина похозя на меня. Самотлите сами! Засема веся мира люками захватиля? Китаися нехалясё. Лютсе псиця, пьосы или длюгой какой скот. Не надо китаися. Лютсе косика на люках дельжит мира, сем китаися. Косика лютсе! Китаися не захватсика мира!
Ну, это уже перебор, это за гранью нормы. Надо же усмотреть милитаризм в обнаженном человеке (пусть и китайце) с глобусом. Все зависит от восприятия. Мало ли таких двусмысленностей? Делая рекламу, каждый раз не знаешь, что может вызвать у граждан, ну, скажем так, не совсем адекватные ассоциации. Когда я захожу в лифты, то во многих из них вижу рекламу конторы, выпускающей это чудо современных технологий. Там имеется очень интересный слоган: «Лучший путь – наверх!» Это что значит? Что лифты вниз не ходят принципиально? А для полноты ощущений – что путь наверх может быть в один конец, причем последним и не очень приятным. К тому же перед названием фирмы крест нарисован.
Мы все говорим о глобализации. А надо обращать внимание на другое явление – идиотизацию. Тотальное/перманентное оглупление масс – страшнее растущей озоновой дыры! Планета, когда-то населенная homo sapiens, была постепенно поглощена пришельцами homo monetary. Под их руководством плебс превратился в homo stupid (англ. – тупой). Теперь дружною толпой мы семимильными шагами движемся к обществу тупых ослов, возглавляемому еще большими ослами. С хвалебными лозунгами и с заздравным лизоблюдством мы позволяем проводить над собой эксперименты. Нас ведут к пропасти, а мы не замечаем этого. Мы чему-то радуемся. Нас ебут, а мы не знаем!
Хуэй Чаньчунь сидит на стульчике и гаденько улыбается, упиваясь победой надо мной. Молчит в напряжении Вера Андреевна, не скрывая своей перманентной тупости и острого желания конкретного траха.
– И как давно геноссе Хуэй столь живо интересуется рекламой?
Из смеси плохо произносимых русских слов и кошачьего мяуканья я понимаю, что китаец интересуется всеми сферами деятельности «Globusland», потому что «ми одиня командя». Поистине, «русский с китайцем – братья навек!».
Я выдерживаю продолжительную театральную паузу, так что Вера Андреевна начинает нетерпеливо стучать по столу перстеньком, а Чаньчунь подается вперед, странным образом удерживаясь на краешке стула своей худой задницей.
– А знает ли многоуважаемый господин Чаньчунь, что думают об этом эскизе фокус-группы? Наши маркетологи опросили несколько сотен респондентов в регионах. И с чем же, по-вашему, ассоциируется у них этот образ?
– Сто были фокуся-глюппа? Моя не понималя об этой, моя не зналя. Сто оня думаля?
– А между тем, друзья мои, потребитель ассоциирует данный образ не с мужчиной-завоевателем с восточной внешностью. Никто из респондентов не разглядел здесь образ китайца, захватившего мир, а напротив – китайца, снявшего с себя одежду и подарившего ее миру.
– Эта интелесьня, сто понимали фокуся-глюппы. Мозьно посимотлети бумага? – спрашивает китаец, едва не падая со стула от злости.
– Не проблема, – категорично заявляю я. – Завтра с утра. Паршин, который занимался этим вопросом, сегодня выходной. А так как материалы у него, то раньше чем завтра никак не получится.
– Ну вот и славненько, что так все разрешилось, – радуется Кондрашова тому, что мы наконец поднялись со своих мест и устремляемся к выходу из кабинета. – Только в самом деле, Сергей Владимирович, добавьте вашему восточному человеку одежды. Все-таки глобусы и школьники покупают. Мы же не занимаемся наглядными пособиями к урокам анатомии.
– Не вопрос, Вера Андреевна, прикидик организуем. Добавим и «пьосов», и «псицев», и «косиков», – обещаю я.
– Ага, – кивает Кондрашова, снова приводя в порядок бюст, – добавляйте. И мне занесите посмотреть. Как-нибудь вечерком.
Взгляд томных глаз, направленный на меня, может расплавить эскиз рекламного плаката, который она держит в руках. Только меня он оставляет равнодушным.
– Непременно… как-нибудь… – выдыхаю я и ускользаю за дверь.
Чаньчунь, гордо кивнув головкой, уходит к себе, ни о чем меня не спрашивая. Результаты работы фокус-групп его более не интересуют.
– Катя, меня никто не спрашивал? – задаю я вопрос своей секретарше, вернувшись от Кондрашовой.
– Спрашивали, – слышу я в ответ.
– Кому же я понадобился?
– Ну тот… я вам про него говорила.
– Так, не понял! Про кого?
– Который взятку передал, – преданно глядя в мои глаза, осторожно сообщает Катерина.
– А что, он еще раз приходил? – удивляюсь я.
– Нет, – секретарша в свою очередь удивляется моей непонятливости, – вот как утром конверт передал, так я его больше не видела.
– Спасибо, – выдыхаю я. – Спасибо вам, Катерина, за ценную и, главное, своевременную информацию.
Чтобы не разорвать секретаршу на части, я быстро скрываюсь от нее в кабинете. «Видимо, у психически нездоровых людей сегодня неблагоприятные дни по геомагнитным факторам», – справедливо решаю я и набираю домашний телефон Паршина:
– Привет, Олег, отдыхаешь?
– Ага, отдыхаю, – не то сонным, не то пьяным голосом отвечает Паршин. – Да?
– Манда!
– Что?
– Манда, говорю, ты паршивая, Паршин!
– Не понял?!
– Макет рекламы с голым китайцем – твоя работа?
– Моя, – гордо отвечает Олег.
Мне кажется, что я вижу, как он стоит в трусах возле телефона и самодовольно улыбается. Явно не врубается чувак.
– Ты чего тащишься? Думаешь все пучком?
– А ты видел? Я там для прикола харю нашего Чуньхуя влепил. Смешно, правда?
– Тебе бы по харе за такие дела!
– А чего стряслось-то?
– Стряслось то, что меня сегодня за твой прикол на бабуку натянули по самые помидоры. Сама вызывала. Чаньчунь нажаловался. Ему твой прикол не по теме пришелся. Кукрыникса херов!
– И чё теперь?
– Ничё. Отмазал я тебя, идиота.
– Фу-у-у, – с облегчением выдыхает Паршин. – Серег, я тебе.
– Слушай сюда! – Я перебиваю поток благодарности, готовый излиться на мою голову. – Тебе надо до завтра изобразить фокус-группы.
Долго и нудно я растолковываю ему свои идеи.
– Понял, сработаю. Все будет по высшему разряду.
– Вот-вот. И макет подправь. Китайца одень, и еще… я не знаю… усы добавь. Очки солнечные нацепи, но чтобы сходства с нашим Хуэем не было! Собак туда влепи, птиц, кошечек до кучи.
– Кошечек – это в смысле сладких кисок?
– Нет! Кошечек – это в смысле вонючих кошек, самого, мать их, животного происхождения.
– А зоопарк-то этот зачем?
– Этот зоопарк задницу твою прикрывать будет.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5