Но этой отповедью я не удовлетворился, а, уже уходя в свою комнату, на полдороге обернулся и сказал: – Тебя ведь не Лукасом зовут, правда?
Воцарилась мертвая тишина. Дотоле вид у Лукаса был самый невинный, но теперь это выражение сползло с его лица, как маска. В его глазах неожиданно полыхнул огонь коварства. До этого момента Лукас казался мне ребенком, который, как в ловушке, заточен в слишком большом теле. Теперь же он стал похож на старика в личине юнца.
– Нет, меня зовут не Лукас, – сказал он.
Я ожидал, что сейчас он откроет мне правду о себе. Наступил момент истины, точно в мелодрамах. Но я просчитался.
– А ты ведь тоже не Гарри, правда?
Не удостоив его ответом, я скрылся в своей спальне. Честно говоря, я сам на себя досадовал. Что толку было заглядывать в бумажник, если я выдал себя и утратил преимущество над Лукасом, да еще и позволил застичь себя врасплох? Как он узнал, что я тоже живу под чужим именем? Надо было сделать непроницаемое лицо и от всего отпереться. Но я вовремя не додумался. Хлопнув дверью, я повалился на кровать.
Разбудил меня какой-то громкий шум… вроде бы дождь… Тут же послышались вопли Гнома. Ливень? Не может быть – за окном сияло солнце. А вопли были радостные и отдавались эхом в коридорах.
Открыв дверь, я увидел, что Гном шлепает по воде, как Джин Келли в «Песне под дождем». В доме случился потоп. Из решетки в полу ванной хлестала вода. Поток хлынул в коридор и, поскольку комнаты находились на разном уровне, устремился в столовую.
Бак наполнился, а Лукас не знал, как завернуть воду. Родители потрудились объяснить это мне, поскольку я был маленький и, по логике вещей, ничего еще не умел. Зато они не учли, что Лукас, несмотря на свой невероятно высокий рост, не обязан знать то, что обычно известно только взрослым. Тут бак начал переполняться (этим и был вызван «шум дождя»), Лукас побежал на улицу к вентилям и начал крутить их наудачу, а потом услышал крик Гнома: «Потоп! Потоп!» – вернулся в дом, попытался заткнуть решетку тряпкой, но тогда вода хлынула из умывальника. В отчаянии Лукас опять метнулся к вентилям, а Гном стал наслаждаться выгодами ситуации («What a glorious feeling, I'm happy again»), и тут появился я.
Я завернул нужные вентили, и потоп прекратился. Потом мы с Гномом пошли проверить, как работает антитрамплин (дохлых жаб в бассейне больше не было, это обнадеживало), а Лукас тем временем в одиночку собирал воду тряпками по всему дому.
Жизнь несправедлива, но временами прекрасна.
Вечер прошел совсем неплохо. Родители привезли мне «Стратегию», мой альбом для рисования и выпуск комикса про Денниса Мартина, который я не успел прочесть перед отъездом. Деннис Мартин был вроде Джеймса Бонда, но, на мой вкус, гораздо обаятельнее: Деннис был ирландец с длинными волосами, обожал дарить девушкам желтые розы и чертовски ловко метал ножи. Гном, со своей стороны, воссоединился с мягким Гуфи, красной пластмассовой кружкой с носиком (которой ему отныне было запрещено пользоваться – по крайней мере вечером) и пижамой, в которой он видел только хорошие сны, как уверял сам. О состоянии остального имущества родители и словом не обмолвились – следовательно, все было в порядке, хотя я подслушал, как папа говорил Лукасу, что на въездах в город кордоны и каждый раз надо ехать другой дорогой.
За ужином мы много смеялись над происшествием с баком. Гном наврал с три короба – уверял, что вода поднялась вот досюдочки и что он по коридорам плавал и все такое. Лукас покраснел как рак и немного смущенно, но не без лукавства сознался, что я спас ему жизнь. И потянулся за салатом, но я его опередил.
45. Меня отдают на съедение каннибалам
То ли из страха перед новым потопом, то ли из опасений, что в следующий раз мы для разнообразия подожжем дом, родители решили, что нам надо возобновить учебу. Я искренне обрадовался, пока не выяснилось, что нас вздумали отдать в новую школу.
Главный родительский довод, о который разбивались все мои аргументы, состоял в том, что нельзя отставать от класса.
– Клево! – заорал я (Гном обожал это словечко). – Вот я и вернусь в свой класс, в нашу школу, ко всем друзьям.
– Пока нельзя, – возразили мне, – пока это опасно.
– Для меня не опасно, – заявил я, – я же ни в чем не виноват.
– Роберто тоже не был ни в чем виноват, а с ним вон что произошло, – ответил папа, этот неисправимый паникер.
Я упорно сопротивлялся, но, естественно, был разбит наголову. Я клялся, что буду заниматься самостоятельно на даче, все учебники пройду, – ноль реакции. Я раскричался и даже пустил слезу – ноль реакции. Вообще перестал с родителями разговаривать – пусть подергаются! – ноль реакции. Если по какому-то вопросу наши родители были единодушны, уломать их было невозможно. Сплотившись, они превращались в неприступную стену. На сей раз они твердо решили: с каникулами пора кончать, а то дети совсем одичают. И точка. Разговор окончен.
Мало того – новая школа носила имя святого Роке. Она была католическая. В выходные перед роковым понедельником, когда мы должны были переступить ее порог, нам преподали интенсивный курс христианства. Одно дело – изображать верующего во время мессы (правда, тянется она бесконечно, но бывает только по воскресеньям) и совсем другое – притворяться пять дней в неделю по несколько часов кряду. С утра пораньше в субботу мы повторили молитвы, уже зазубренные наизусть, и мама принялась объяснять нам их смысл:
– Бог создал мир за шесть дней. В седьмой день он отдыхал.
– А как он мог устать, если он Бог? – удивился Гном.
– Потом он создал Адама, первого человека. Вылепил его из глины.
– А почему не из пластилина? Это же легче!
– Бог подул на Адама, и свершилось волшебство: Адам ожил. Но Богу не хотелось, чтобы Адам жил один, и он решил найти ему спутницу жизни.
– Повел его на передачу «Телесваха»?
– Не валяй дурака. Слушайте внимательно: тогда Бог создал Еву.
– Эву? Эвиту Перон?!
К вечеру субботы мы приобрели смутное представление о целой куче историй, напоминавших сюжеты второразрядных голливудских фильмов: Самсон и Далила, Давид и Голиаф, Десять заповедей. Гнома очаровал эпизод, когда Моисей наслал на Египет полчища жаб. А еще он долго донимал маму из-за Ноева ковчега, пока она не признала: если Бог взаправду решил спасти по паре животных каждого вида, то Ной непременно должен был взять на борт двух Гуфи – одного твердого и одного мягкого.
В воскресенье мы пошли к мессе и обнаружили, что все, о чем нам рассказала мама, – лишь краткое содержание первого тома, который называется Ветхий Завет. Оказалось, есть и второй том – Новый Завет, не такой занятный, как Ветхий (братья убивают братьев! человек, который боролся с ангелом, – куда там «Титанам на ринге»! Говорящие кусты! Вещие сны! Наводнения, моря, расступающиеся перед людьми, и другие спецэффекты!), но зато бередящий душу. Иисус был сын плотника. Он призывал людей жить мирно, любить и понимать друг друга. Он был против насилия и презирал деньги, ведь земля достаточно обильна, чтобы прокормить, одеть и обуть всех людей на свете – надо только все толково распределить и по-честному делиться. Те, кому принадлежала политическая, экономическая или религиозная власть, испугались речей Иисуса – почуяли, что их авторитета он не признает, а значит, учит народ непочтительности и толкает к мятежу. И потому правители убили Иисуса. Убили зверски. Именно так, как на картинке из «Антеохито», которую я сжег. Но – и это, пожалуй, еще ужаснее – старались они зря, поскольку со смертью Иисуса его речи не утратили смысла.
He все заветы, приписываемые Христу, мне одинаково понравились. Некоторые были какие-то странные, казались взятыми с потолка. Например, что священники главнее монахинь. (Гном, со своей стороны, дивился, отчего среди священников есть только отцы и братья, а дядьев и дедушек нет.) Что святым отцам нельзя жениться. Что против богатства церковь уже ничего не имеет. А взять святое причастие: съедая облатку, ты непременно пожираешь тело Христово – каннибализм какой-то! Я знаю, что это просто символ, понарошку, мама тысячу раз объясняла, но все равно невольно вспоминаю о первобытных воинах, которые съедали сердца убитых, чтобы обрести их мудрость, – вот дуралеи! Дедушка уверял, что ничего на свете не приходится добиваться с таким трудом, как мудрости. Мудрости и установки телефона, – уточнял он.
Мама отутюжила новенькие форменные халатики (мой был синий, как фишки «Стратегии»); папа с Лукасом поехали за пиццей, а мы с Гномом остались у бассейна наблюдать за жабой, которая, загребая лапами, плавала взад-вперед, даже не замечая – вот ведь дуреха! – спасительного антитрамплина. По идее, мы не должны были вмешиваться – нам ведь хотелось, чтобы жабы до всего дошли своим умом, – но ее барахтанье пробудило в нас сострадание. Наконец, мы подтолкнули ее сеткой к дощечке.
Иногда нужно, чтобы тебе кто-то помог.
46. Среди хищников
Мы приехали задолго до начала уроков. Папа и мама представили нас директору школы – отцу Руису. Похоже, он был человек невредный и, судя по очкам с толстенными стеклами, страшно близорукий. Несмотря на теплую погоду, он был одет в шерстяную блузу, и даже в этог ранний час от него сильно пахло потом. Отец Руис отвел нас во внугренний дворик и попросил обождать, пока не ударят в колокол. Гном стал разглядывать фреску со святым Роке, я присел на бетонную скамью, а родители отошли пошушукаться со священником. Мой слух, натренированный за долгие часы сидения в стенных шкафах, улавливал отдельные фразы: отец Руис объяснял, что нас впишут в классные журналы и все такое, но ни в каких документах, отсылаемых в министерство образования, наших имен не будет, так что волноваться нечего. Когда зазвонил колокол, отец Руис увел Гнома, а мама подсела ко мне. Закурила «Жокей-клуб» – последнюю в пачке – и спросила голосом Женщины-Скалы:
– Кто ты?
– Висенте, – тоскливо ответил я.
– А почему ты раньше не ходил в эту школу?
– Потому что мы только что переехали в поселок.
– А папа у тебя кто?
– Архитектор. Работает в крупной строительной фирме «Кэмпбелл и компания».
– А я?
– Домохозяйка.
Мама выдохнула круглое облачко дыма. Вид у нее был усталый. Ей никогда не нравилось вставать спозаранку. Когда она вновь заговорила со мной, ее голос звучал уже совсем иначе.
– Пойми: ничего страшного в этом нет. Заведешь новых друзей…
– Зачем мне новые! Я хочу со старыми дружить, а ты их у меня отняла!
Тут опять появился отец Руис. Я встал и направился к нему. За моей спиной захрустела бумага – это мама скомкала в руке пустую сигаретную пачку.
Когда отец Руис распахнул дверь класса, никто из моих новых одноклассников не сидел за партой. Все собрались перед доской, выстроившись, как регбисты в положении «схватка», и покатываясь со смеху. Отец Руис ворвался в эту орду, как бульдозер, твердя: «По местам! По местам!» – и тыкая учеников пальцами под ребра; сразу было видно, что он привык разгонять толпы. Дело шло как по маслу, пока у доски не остался всего один мальчик, весь закутанный – болеет, наверно, – в куртке и шапке, лицо скрыто зеленым полосатым шарфом. Он вообще не шевелился. Отец Руис заговорил суровым тоном:
– Садись! Неужели не слышишь?
Мальчик не реагировал, зато прочие хором захохотали.
Это был не мальчик, а скелет из кабинета биологии, наряженный в одежду учеников. Впрочем, кто его знает, откуда этот скелет взялся (поневоле призадумаешься, насколько далеко у этих католиков заходит каннибализм).
Отец Руис сначала покраснел как рак, а потом расхохотался. (Зрение у него было еще слабее, чем я предполагал.) Он раздел скелет и поблагодарил моих одноклассников за щедрый дар в пользу бедных – эту одежду (он сложил ее и засунул под мышку). Большинство иронически засвистело, но некоторые – очевидно, хозяева шапки, куртки и шарфа – примолкли и побледнели.
Отец Руис пригласил меня к доске и объявил, что с сегодняшнего дня я буду учиться в этом классе. Произнес приветственную речь, подчеркнув, как неуютно себя чувствует человек в новом коллективе, где все друг друга знают, и призвал всех принять меня с распростертыми объятиями. Эти слова были выслушаны в почтительном молчании. Все, кто имел дело с отцом Руисом, отлично чувствовали – он человек добрый, даром что директор. Но атмосфера, которую он смог создать, мгновенно улетучилась после заключительной фразы:
– Представляю вам Гарольда Висенте.
– Гарольд! – тут же завопил кто-то на последней парте.
Я зажмурился. Мне хотелось только одного – умереть на месте.
Я не предусмотрел, что из уважения к моей воле – ох, если б они всегда так ее уважали! – родители решили, что и в школе я должен сохранить за собой имя Гарри. Гарри – уменьшительное от Гарольд, а имя Гарольд – одно из тех редкостных имен, которые, хоть и не содержат слогов «жо», «пе» или «пи», почему-то вызывают у аргентинцев желание переиначивать их без стыда и совести. «Гарольд, Гарольд, га-га-га, кушать хочешь? – Да-да-да!» – тут же прозвучало из другого утла класса; тридцать хищников в синем, Синие Жадины из «Желтой подводной лодки», и все надо мной потешаются; я хотел быть Гарри, но Гарольдом – ни в жизнь! По классу распространилась зараза дразнилок, и все принялись глумиться еще и над фамилией «Висенте»: «Висенте-повисенте», «Висенте-трусы-на-ленте», и даже почему-то «Отец Руис на веревочке повис»; все слилось в какой-то мюзикл без музыки, где либо молчали, либо разговаривали в рифму, не хватало только, чтобы скелет начал, как Фред Астер, отбивать на стенах и потолке чечетку, пока его не призовут к порядку, ухватив за шарфик.
47. Я учусь дышать
Я чувствовал себя точно персонажи комиксов, у которых над головой вечно маячит черная туча – таскается за ними повсюду, как привязанная, и время от времени пуляет в макушку молниями, Весь день я только и делал, что играл сам с собой в «Висельника», не обращая никакого внимания на объяснения учителей. Вообще-то я всегда был прилежным учеником, но теперь решил объявить школе полный бойкот: пусть мне поставят по всем предметам неуд, чтобы родителям поневоле пришлось забрать меня отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33