Те, кто в наименьшей степени получили блага рыночной системы, пытаются использовать свои демократические права, чтобы компенсировать свое экономическое положение, осуществить перераспределение. Современная демократия - это в значительной степени перераспределительная система. Именно этим она интересна для массы рядовых избирателей. Появляется возможность за счет политического действия, участия в политическом процессе улучшить свое положение, повысить свой статус.
Ортега-и-Гассет показал, что у либерального государства есть и другая альтернатива - тоталитаризм. Демократия противопоставляет коллективизм и плебейский эгалитаризм либеральному элитаризму. Идея равенства есть основная демократическая идея, но это отнюдь не либеральная и не рыночная идея. Либерализм готов признать равенство в правах, но не в доступе к власти, не говоря уже о собственности.
Масса всегда права. Это закон демократии. Большинством голосов вопросы решаются; даже если большинство не право, как часто бывает, надо уважать решение большинства. Авторитаризм просветителей основывался на том, что невозможно доверять невежественным массам решать серьезные вопросы. Но в XX веке народ получил образование и стал, во всяком случае формально, компетентным. Из того, что масса не всегда права, совершенно не следует, будто меньшинство всегда право.
Приход масс в политику может быть осуществлен двумя методами - либо радикальные формы демократии, либо тоталитаризм. Тоталитаризм - это авторитарный режим, использующий те же методы мобилизации у масс, какие применяются в демократии. Если его что-то отличает от авторитаризма «традиционного типа», то только это.
Авторитарные режимы прошлого были созданы на основе традиционной иерархии, элиты привилегий. Их задача состояла в том, чтобы сдержать напор масс на политическую и социальную систему. Авторитаризм XX века, переходящий в тоталитаризм, имеет совершенно другие задачи. Ом поднимает людей снизу вверх. Он должен обеспечить перераспределение, продвинуть выходцев из низов, вытеснить или потеснить старые элиты. Он обеспечит организацию масс, для того чтобы авторитарно управлять самими массами и одновременно подавлять традиционное привилегированное меньшинство, несогласное с тем, что делает новая власть. Другое дело, что массами при тоталитаризме манипулируют. Но ведь и при демократии манипулируют!

Политические партии

Первые массовые партии были созданы именно на левом фланге. В большинстве стран это были рабочие и социалистические партии. Они формировались в борьбе за права трудящихся против авторитарного государства и либерального капитала. Так что современная западная демократия создана социал-демократией и рабочим движением, как минимум, в той же мере, что и буржуазией (если не больше).
Лишь после того, как стало ясно, что сдержать натиск рабочего движения не удастся, что придется смириться с участием всего народа в политической жизни, либеральный капитал стал создавать свои массовые политические структуры, опираясь прежде всего на мелкобуржуазные слои.
Политическая партия является инструментом как демократии, так и тоталитаризма. XIX век не знает массовых политических партий. Либеральная демократия эпохи классического капитализма знает в основном парламентские фракции. У Чарльза Диккенса в «Записках Пиквикского клуба» описаны совершенно замечательные выборы в городке Итон-суилл. Две партии, которые должны собрать своих избирателей, не имеют ни четкой членской базы, ни какой-то внятной программы. Это просто клики, пытающиеся использовать избирательную машину и провести нужного кандидата. В ход идет все, включая подкуп, всякие нечестные, грязные избирательные технологии. В романе Диккенса замечательный английский простолюдин Сэм Уэллер рассказывает про своего родственника, который был возницей и должен был привезти избирателей одной из партий на участок для голосования. Представители другой партии его попросили, чтобы он этих людей как-то не довез. Они обещали ему взятку, если он опрокинет дилижанс в определенном месте. Естественно, истинный английский пролетарий отказался. Гневно, возмущенно отверг взятку, но почему-то именно на этом самом месте дилижанс все-таки опрокинулся. То есть это очень своеобразный способ мобилизации масс.
Политические партии XX века осуществляют мобилизацию не через «одноразовые» механизмы. Они работают с массами, так сказать, изнутри. Они работают в массах, они создают ячейки. Все общество пронизано этой политической структурой. И тут обнаруживается, что и при демократии тоталитаризма имеют место аналогичные механизмы мобилизации, соответственно идеологический фактор мобилизации становится очень важным. Люди отождествляют себя с определенной политикой, определенными символами. Возникает устойчивая партийная лояльность, причем не обязательно основанная на рациональном выборе. Если один раз выбор сделан, и он «правильный» - с точки зрения социального опыта и классовых интересов, то он закрепляется. Невозможно проходить каждый раз все этапы. Если идентификация уже состоялась, в дальнейшем она должна воспроизводиться автоматически, если что-то очень сильное ее не разрушит. Причем в низах общества эта приверженность своей партии сильнее, поскольку нет других способов воздействия на власть (в этом, кстати, секрет устойчивости некоторых «традиционных партий» трудящихся, будь то английские лейбористы или Коммунистическая партия Российской Федерации, которые порой десятилетиями подводят своих избирателей, предают их, но продолжают получать поддержку на выборах). Человек не должен каждый раз обдумывать свои политические взгляды, чтобы проголосовать или пойти на митинг. Связь рядового сторонника и партии работает как сигнальная система у собаки Павлова. При виде красного, черного или зеленого знамени я просто сразу должен вставать в ряды.
У Чарли Чаплина в одном из фильмов показано, как Чарли видит на дороге грузовик с каким-то длинным грузом. Как положено, длинный груз обозначен красным флажком, который показывает конец груза. Грузовик делает поворот, флажок падает, машина уезжает. Чарли хватает флажок, машет им, чтобы показать, что флажок упал, и бежит за грузовиком. Он бежит по дороге и размахивает красным флагом. Тут же за его спиной появляются колонны трудящихся с транспарантами, с плакатами, выкрикивают лозунги. Огромная толпа народа уже валит по Нью-Йорку, через несколько минут выбегает полиция, начинает избивать толпу дубинками. Чарли хватают как зачинщика.
Здесь блистательно показано, как срабатывает сигнальный механизм, политический рефлекс. Массы понимают, что значит красный флаг, и реагируют на него. Сам факт поднятия этого флага автоматически вызывает целый ряд политических действий. С одной стороны, здесь мы видим мощь рабочей демократии. Но с другой стороны, это абсолютно принципиальный механизм тоталитарной системы, потому что опять-таки эта система функционировать не сможет. Демократия и тоталитаризм являются двумя формами альтернативы массового общества по отношению к буржуазному либеральному порядку. В чем же тогда принципиальное различие между тоталитаризмом и демократией? Либеральная социология тоталитаризма не могла на это ответить. Если брать англо-американские словари 1940-х годов, то мы находим там определение тоталитаризма как диктатуры, пользующейся массовой поддержкой. Но в более поздних изданиях появляются уже иные определения.

Тоталитаризм

Вместо того чтобы говорить о различиях между тоталитаризмом и демократией, которые ей представлялись самоочевидными, она много рассуждала о том, что авторитаризм «щадит» частную собственность (но, кстати, не отдельно взятых частных собственников), а тоталитаризм - нет. В итоге выходило, что авторитарный фашизм - не так плохо, как тоталитарный коммунизм. Поскольку же подобные формулировки уж слишком сильно отдавали идеологическими передержками, предлагалось просто признать, что тоталитаризм отличается от авторитаризма тем, что он просто хуже. Буржуазная политология делала акцент на методы управления, на способы подавления инакомыслия.
Ханна Арендт, социолог, которая ввела понятие тоталитаризма, находилась на перекрестке марксистской и либеральной общественной мысли. Но показательно, что, взяв ее терминологию, либеральные политологи очень мало оставили из теории, в то время как Эрих Фромм и другие представители Франкфуртской школы развивали схожие идеи.
В отличие от позднейших политических теоретиков, которые пытались выводить тоталитаризм из идеологии, изображая его в первую очередь следствием коллективизма и коммунизма, Арендт, напротив, подчеркивала, что ленинский режим не был тоталитарным. А тоталитаризм она пыталась анализировать социологически, видя в качестве его главной причины атомизацию, разобщенность масс. Можно сказать, что тоталитаризм порожден не коллективизмом, а как раз индивидуализмом. Но индивидуализмом массового общества.
Перед нами масса не просто организованная и не просто манипулируемая. Это масса атомизированная, где свой социальный интерес человек осознает в очень ограниченной степени, потому что коллективный интерес разрушен, общество дезорганизовано, превращено из структуры в «мешок с картошкой». Если человек сам по себе, то он не может сформулировать до конца свои коллективные интересы. Эта огромная масса людей превращается в толпу. Объединение толпы становится в значительной мере внешним. Люди не способны к самоорганизации, они нуждаются во внешней мобилизации.
Чем более массы атомизированы и дезорганизованы, тем менее они способны сами, из своей среды выдвигать лидеров, готовых отстаивать коллективные интересы. Проблема не только в том, что люди не осознают своих интересов. Советская социология часто подчеркивала значение «правильного» сознания. Кто-то чего-то не осознал, ибо у него сознание «отсталое». Мы им все объясним, они поймут, и тогда все будет хорошо. Это, кстати говоря, чисто просветительская интерпретация марксизма. На самом деле ситуация несколько сложнее.
Коллективный интерес, чтобы его осознали, сначала должен сложиться и консолидироваться. Формирование социальных интересов - сложный процесс, имеющий как объективную, так и субъективную сторону. Как психологическую, так и экономическую. Это комплексный процесс. Надо сначала понять, что ты собираешься понять. В данном случае тоталитаризм опирается на массу, которая не способна осознать то, чего у нее все равно нет. Потому что коллективные интересы либо подорваны, либо противоречивы, неустойчивы. Для любого человека на самом деле интересы противоречивы, потому что, предположим, вы рабочий, но ведь вы еще и потребитель. Интерес потребителя может не совпадать с интересом производителя. Или вот перед нами белый рабочий в Южной Африке 1970-х годов. Социальный интерес его толкает к солидарности с черными товарищами. Но у него есть привилегии, как у всякого белого. И эти привилегии он боится потерять. Его интерес как представителя этнической группы может не совпадать с его же интересом как представителя класса. Консолидация интересов происходит по мере того, как вычленяются наиболее принципиальные интересы, объединяющие большие массы людей. И происходит некое стихийное формирование иерархии интересов. Иерархии ценностей. Именно поэтому класс так важен.
С точки зрения марксизма интересы человека по отношению к производству и общественному разделению труда являются ключевыми. На данной основе образуется социальная структура и, соответственно, идеология, культура, самосознание. Но в обществе, которое социально дезорганизовано, интерес, скажем, потребителя или представителя этнической группы может оказаться более очевидным на поверхности, более сильным, чем мой интерес как представителя какого-то класса. Это, кстати, говорит о том, что сама система организации производства, экономика, социальные иерархии находятся в кризисном состоянии. И вот тут мы находим ответ на вопрос о принципиальном отличии демократии от тоталитаризма. Почему одно вмешательство масс в политику означает демократию, а другое - манипуляцию? Там, где массы консолидированы, они способны к социальной самоорганизации, у них сформированы интересы, и на основе своих интересов они образуют профсоюзы, партии. Мобилизация, даже если производится по призыву сверху, происходит снизу и изнутри.
Тоталитаризм объединяет массы не просто сверху, но и извне, в той или иной мере искусственно. И в этом смысле, вопреки либеральному взгляду, в СССР тоталитаризм сталинский был, в отличие от нацистского тоталитаризма в Германии, непоследовательным, не до конца тоталитарным, ибо вырос он из массовых организаций, созданных самими трудящимися в ходе революции, другое дело, что массы потеряли контроль над этими организациями.
Понятно, что тоталитаризм превращается в «закрытое общество». Но идеология здесь ни при чем. Просто мы имеем дело со структурой, крайне уязвимой для внешних воздействий. Если мы имеем организацию, объединенную изнутри, то наличие внешних воздействий не является большой проблемой. Другое дело, если мобилизация масс происходит в демократических формах, но по совершенно иной логике. В этом случае любая «чуждая» идеология может иметь такое же воздействие на народ, отвыкший от самоорганизации, как и привычная система ценностей. Собственно, это мы и видели на излете советской истории, когда западная пропаганда вдруг начала иметь на наших людей какое-то феноменальное, почти магическое воздействие. В обществе, приученном к демократии, достигнуть такой эффективности пропаганде удается крайне редко.
Понятно, что, защищая население от проникновения враждебной идеологии «вовнутрь», власть постоянно стремится продемонстрировать существование внешнего врага, от которого общество защищаться должно не само, а с помощью самой же системы тоталитарной власти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73