И когда я теперь смотрел на часы, они напомнили мне о жарких, длинных, солнечных каникулах моего детства. Дни тогда тянулась так медленно, и я никогда не задумывался, что когда-нибудь все это закончится и я стану взрослым. Присмотревшись внимательно, я обнаружил в часах много изменений: вместо привычных древнеримских фигур и инициалов мастера на медной дощечке на поверхности циферблата были выгравированы совершенно другие комбинации цифр. Я присмотрелся внимательнее. За циферблатом были изображены кружки с арабскими буквами в центре. Вокруг букв нарисованы необычные насекомые и животные, о которых я раньше и не слышал. Палочка, которая отбрасывала тень, тоже стала иной: она была испещрена отверстиями по всей длине, напоминая серпантин.
Я услышал шаги на лужайке и сказал:
— Анна, иди сюда, посмотри, что я нашел.
Я обернулся и увидел Маджори. Наверное, тут было какое-то оптическое искажение, так как сначала она показалась мне очень маленькой, будто я смотрел на нее в бинокль с обратной стороны. Но когда подходила ближе, она становилась все больше и больше, абсолютно не соответствуя расстоянию. А когда она приблизилась к солнечным часам, то приняла свои обычные размеры. Но оттого, что она резко выросла за эти несколько секунд, у меня возникло беспокойное и странное чувство.
— Маджори, — сказал я без особой веселости в голосе, поскольку лицо ее было мрачным и холодным, но все же с подобающей сыновней почтительностью.
Она молча смотрела на меня. На ней было длинное черное платье, которое колыхалось от морского бриза. Волосы были перехвачены каким-то серым обручем. На носу сидело старое золотое пенсне, а в ушах болтались висячие серьги, которые звенели при каждом ее шаге.
— С тобой все в порядке, Маджори? — спросил я. — А то тебя вид какой-то странный.
Похоже, Маджори и не слышала меня.
— Ты дотрагивался до часов? — спросила она.
Я взглянул вниз на циферблат.
— Нет, конечно, не дотрагивался. Я просто забрался посмотреть на них. Со времени моего детства они сильно изменились.
Почему-то я тогда не решился сказать ей, что я прикоснулся руками к ним: что-то странное и угрожающее было в тоне Маджори, когда она спрашивала меня об этом.
— Да, — спокойно и твердо произнесла она. — Они изменились.
Я ждал, что она пояснит хоть что-нибудь, но она молчала. Она стояла спокойно, без движения, холодно смотря мне в глаза, и если это не было безмолвное приказание удалиться, то что же это, черт возьми, еще могло значить?
— Маджори, — серьезно начал я. — Здесь творится что-то неладное, и я хочу помочь тебе. Я прошу рассказать обо всем. Обо всей этой чертовщине.
— Чертовщине? — спокойно переспросила она. — Нет никакой чертовщины. Перестань беспокоиться, Гарри, у меня все в порядке. Все идет так, как и должно быть.
Я потянулся за сигаретой. Напряженные ситуации всегда заставляют меня усиленно дымить. Я прикрыл зажигалку от ветра и закурил. Сделав несколько затяжек, попытался· возобновить разговор:
— Маджори! Мне думается, здесь был кто-то еще прошлой ночью. Помимо мисс Джонсон. Мужчина или женщина, одетая в халат с капюшоном.
Маджори оглянулась и посмотрела назад, в сторону дома. На крыше башни повизгивал и поскрипывал флюгер, указывая на запад.
— Неужели, Гарри? — загадочно сказала она. — Очень мило.
— Мило? Маджори, я этого вообще не понимаю. Какой-то тип разгуливает вокруг твоего дома, и все, что ты можешь сказать до этому поводу, — «очень мило». Кто он, Маджори? Что, здесь происходит?
Маджори развернулась и зашагала к Зимнему Порту. Она шла так быстро, что я с трудом нагнал ее на полпути.
— Маджори, я не смогу тебе помочь, если не узнаю всей правды. Ты понимаешь меня?
— Мы все счастливы Гарри, — повторила она ровным, невыразительным голосом. — Счастливы, как жаворонки, Гарри. Как жаворонки.
— Маджори, пожалуйста, ну смилуйся.
Но она продолжала идти к кирпичным ступеням у гравиевой дорожки. Я потянулся рукой к ее рукаву, но не смог схватиться за него. Как будто это был простой мираж. Последнее, что я увидел, — это как Маджори бесшумно прошла по гравиевой дорожке и исчезла в доме. Все случилось так быстро, что я даже не успел опомниться и сообразить, что же происходит.
Я подбежал к парадной двери и позвонил. Затем еще раз, потом постучал кулаком и закричал:
— Маджори! Маджори! Я должен с тобой поговорить, Маджори!
Никакого ответа.
Тут вернулась Анна со стороны гаража.
— Машина на месте, — сказала она. — Думаю, они спят как убитые. Ты звал меня?
Я схватился руками за голову:
— Нет, черт возьми, я звал Маджори. Я был на лужайке с той стороны, и тут она появилась. Потом неожиданно скрыл асы в доме и теперь не хочет открывать дверь.
— Ты уверен? — спросила Анна, хмурясь. — Что-то это все странно.
— Уверен? — сердито сказал я. — А то нет! Слава богу, я ее знаю уже тридцать лет. Кто же это мог еще быть?
Мы отошли немного назад и посмотрели на окна, не выглядывает ли кто из них на улицу. Шторы были опущены, никаких признаков жизни.
— Может быть, сломаем дверь? — предложила Анна. — Вдруг с ними что-то стряслось?
Я фыркнул:
— А может, они стали подпольными большевиками?
Анна взяла меня за руку.
— Гарри, — проговорила она. — Ты прекрасно знаешь, что здесь не все ладно. Я думаю, ты должен попытаться это выяснить. Ведь вполне возможно, что джинн сделал с ней то же, что и с Максом.
Я подошел к кирпичным ступенькам и присел. Анна стояла позади, несколько мгновений мы размышляли каждый о своем.
— Я не знаю, — наконец прервал я тишину. — Я не знаю, где начинается и где заканчивается моя ответственность. Она сказала, что они счастливы, как жаворонки. Они все счастливы, как жаворонки.
— Все? — спросила Анна. — Маджори, мисс Джонсон и кто еще?
— О, не спрашивай меня. Мне начинает казаться, что мы раздуваем из мухи слона.
Анна улыбнулась:
— Ты весьма литературе сегодня.
— Это во всяком случае лучше, чем гоняться за персидскими джиннами. Пойдем. Давай забудем всю эту катавасию и отправимся куда-нибудь перекусить. Чем слоняться тут и ломать двери, лучше пару стаканов холодного нива и хот дог, а?
Анна покачала головой:
— Еще рано праздновать, Гарри. Я должна найти этот кувшин, потому что это моя работа, и ты должен, потому что Маджори — твоя овдовевшая крестная мать. Так что, Гарри, нечего увиливать.
Я пожал плечами.
— Мне кажется, в этом больше заинтересована ты, чем я, — сказал я ей, — так что же ты не возьмешь лом, не взломаешь двери и сама не объяснишь все этой карге?
Анна выглядела совершенно серьезной.
— Думаю, я еще не совсем выжила из ума, — ответила она. — Как насчет башни? Может, мы с тобой поднимемся туда по приставной лестнице?
— Да можно, конечно, — поколебавшись, согласился я. — Но ты отдаешь себе отчет в том, что мы посягаем на чужое право домовладения?
Анна завернула рукава своей серой шелковой блузки.
— Только в том случае, если нас поймают. Где у них лестницы?
Я показал на сарайчик.
— Кажется, отговаривать тебя бесполезно?
— Абсолютно. Сейчас как раз самое время осмотреть башню при дневном свете.
Я встал.
— Поскольку ты слабая женщина, я думаю, ты хочешь, чтобы я тебе помог? О кей, пошли за лестницей. Посмотрим, что это за чертов горшок. Может, он изменился так же, как и солнечные часы.
Анна вздернула бровь:
— Что за часы?
Я кивнул головой в сторону лужайки:
— Вон те. Циферблат реконструировали· по-арабски.
— Ты уверен?
— Конечно. И перестань, черт побери, каждый раз спрашивать про мою уверенность. Я — самый уверенный человек из всех, кого я встречал. Ну, не веришь и не верь. Иди и сама посмотри, в конце концов.
— И пойду, — сказала Анна, и мы быстрым ходом направились к могучему постаменту.
— Вот это, — сказал Я, показывая на картинки и арабские буквы. — Когда я был маленьким, этой ерунды на циферблате не было.
Анна принялась изучать часы с тем тревожным вниманием, с которым пугливые мамы ищут вшей в волосах своих дочерей. Она шептала некоторые слова себе под нос, затем подняла голову и произнесла:
— О, боже мой!
Пока она рассматривала часы, я стоял и молча ждал, но когда она произнесла эти слова, спросил:
— Что ты, Анна? Очередные персидские страсти?
Анна кивнула:
— Можешь называть это так. Я читала об этом раньше, знаю по рисункам, как они выглядят, но увидеть все своими глазами — потрясение. Они называются «ночные часы».
— То есть солнечные часы, которые показывают время ночью? Я не знал, что арабы столь остроумны.
Анна покачала головой:
— Это не часы в обычном смысле. Скорее, оккультное приспособление. Ты слышал когда-нибудь об астрологическом значении планет и звезд, когда они выстраиваются в определенном порядке?
Я улыбнулся с важным видом:
— Мадам, вы имеете дело с экспертом.
— Ну тогда, — сказала она, даже не улыбнувшись в ответ, — я тебе скажу, что древние арабы серьезно занимались изучением планет и сведением их сил к определенной точке на земле, типа того, как фокусируют солнечные лучи с помощью лупы. Они могли привести ночные часы в соответствие с космическими галактиками и созвездиями и сконцентрировать огромную мощь на крохотной площади, не больше ногтя на мизинце.
— Значит, это оригинальная оккультная вещь? — спросил я. — А может, это всего лишь украшение. Что-то вроде того, что Макс приволок с собой из плаваний.
Но Анна говорила серьезно:
— Такие большие часы просто так не привезешь, Гарри. О них до сих пор помнят в Иране, хотя, конечно, ни одно правительство в этом не признается. Последние такие часы были конфискованы в Багдаде двадцать пять лет назад. И уничтожены.
Я нахмурил лоб:
— Ты что, серьезно? Но что же можно с их помощью делать?
— О, очень многое — сказала Анна. — Можно поразить врагов или наделить друзей огромной силой. Но чтобы управлять часами, необходим опыт и своего рода талант. Говорят, во время войны с помощью таких часов иранцы настали на вражескую авиацию ураганы. В часах таится чудовищная сила, и малейший просчет может привести к огромным бедам.
— Звучит смешно, — признался я. — Единственный вопрос — для чего они тут?
Анна смахнула челку с глаз.
— Думаю, это не так трудно выяснить. Встань на колени и посмотри сбоку от палочки. Надо выждать момент, когда все дырочки выстроятся в одну линию. Так, во всяком случае, говорилось во всех книгах.
— Хорошо, — согласился я. — Я начинаю.
Я опустился на колени, закрыл один глаз и посмотрел на отверстия в палочке. И обнаружил любопытную вещь: несмотря на то, что дырочки были в разных местах, под определенным углом они сливались в одно отверстие. Я подвигал головой вокруг палочки, пока не получил устойчивое изображение.
— Ну, что видишь? — спросила Анна.
— Отверстие.
— Да, но ты посмотри сквозь него.
Я опять занялся разглядьванием и сфокусировал свой взгляд сквозь необычное отверстие. Я не увидел ничего, кроме белого света, потом догадался, что это отражение облаков в стеклах окон. Я слегка отвел голову в сторону и обнаружил, что ночные часы были сфокусированы на готической башне Зимнего Порта.
— Башня? — спросила Анна.
— Да, — ответил я.
— Так я и думала. Видимо, сейчас самое время отправиться к профессору Кволту и расспросить его..
Я пожал плечами:
— Ладно, раз ты хочешь. Но если эти часы так опасны, почему бы нам их сейчас не разнести на кусочки?
— Нет, — сказала Анна. — Вполне возможно, что влиянию часов подвержены как злые духи, так и обычные, невинные люди. Часы привязывают к себе людей крепче, чем ребенок привязан пуповиной к матери. Если ты испытал на себе влияние часов, тогда твое духовное выживание целиком зависит от них.
— Ну, раз уж ты такая просвещенная в этих вопросах, то мы их оставим в покое, — сказал я. — Хотя у меня большое желание разбомбить их от греха подальше, и дело с концом.
Взглянув еще раз через дырочки, я заметил легкое шевеление в окне. Посмотрел еще раз, и был готов поклясться, что видел слабые очертания чьей-то фигуры за окнами.
— Анна, — начал было я, но тут тень исчезла, и не осталось ничего, только безмолвный дом и надоедливый флюгер, который скрипел, как зубная боль.
Нам пришлось потратить целый день, чтобы найти профессора Кволта. Сначала заехали в его старый, ветхий дом в пригороде Нью-Бедфорда, но горничная сказала, что около половины восьмого профессор ушел, захватив с собой бутерброд-пиццу. Обычно в это время он отправляется на пляж, сказала она, и пишет там что-то. Но, к сожалению, горничная не знала, какой именно пляж предпочитает профессор. Мы направились обратно к своей машине.
Объехав семь пляжей, на последнем заметили расписанный яркими красками зонтик среди поросших травой дюн. Здесь мы и обнаружили профессора Кволта. Это был мускулистый средних лет мужчина с волосатым загорелым телом образованной гориллы. Тень от зонтика не закрывала его, и отец науки жарился немилосердно. В одной руке мирового светила была выпитая наполовину баночка пива; из транзистора неслись бодрящие ритмы рок-н-ролла. На носу профессора поблескивали зеркальные солнцезащитные очки, на нем были плавки на завязке и кустарные (не иначе!), тяжелые деревянные сандалии, купленные где-нибудь в Кей-Весте.
Анна села на песок и выключила радио. Какое-то время профессор Кволт не подавал признаков жизни, но потом его нос вдруг подозрительно зашевелился, он открыл глаза и сел.
— Анна Модена, — сказал он неуверенным, но глубоким, хорошо поставленным голосом. — Господи, каким ветром занесло сюда такую очаровательную девушку? А я тут, прошу извинить, как раз на середине…
— Научной монографии? — спросила Анна с легким сарказмом.
Кволт засмеялся. Его сердечный смех почему-то напомнил мне подвыпившего забулдыгу, также чистосердечно смеющегося по поводу и без повода. Он уселся поудобнее, пригласил нас присесть рядом на покрывало.
— Пива не хотите? — вопрос был обращен ко мне.
Я подумал, что профессор Кволт — вовсе не такой уж ученый зануда, каким я его себе представлял.
Он полез в бутербродницу размером с большую корзину, достал· пару баночек «Старого Милуоки», несколько галет и польскую салями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20